любила), то Ширли-Фоллз нес в себе магию чужого города. Всякий раз, приезжая туда, Пэм с головокружением, в эйфории чувствовала, будто катапультировалась в место, где она взрослая. Неожиданная взрослость проявляла себя в самых обыденных вещах. Например, когда Пэм (пока Боб чистил в доме сточные желоба) сама по себе отправлялась в семейную пекарню на Аннетт-авеню и устраивалась за столиком. Тамошние пухленькие официантки с приветливой беспечностью приносили ей кофе, на окнах висели подхваченные ленточками занавески в оборочках, в воздухе разливался сладкий аромат корицы. Мимо шли мужчины в костюмах, направляющиеся, видимо, в суд или в офис, и женщины в платьях – неизвестно куда, но с видом весьма серьезным. И Пэм прямо-таки видела себя на рекламной картинке в журнале, которые ребенком так любила рассматривать в библиотеке: счастливая молодая женщина пьет кофе, а вокруг нее кипит жизнь.
Временами, когда Боб занимался или играл с Джимом в баскетбол на парковке у старой школы, Пэм залезала на вершину холма, который возвышался на краю городка, и оттуда смотрела на шпили собора, на кирпичные заводы, что тянулись вдоль реки, на мост над пенной водой, а по пути назад заглядывала в магазины на Грэтем-стрит. «Пекс» уже закрылся, но было еще два универмага, и Пэм, скрывая волнение, бродила по ним, перебирала платья, раздвигала вешалки на металлических стойках. В парфюмерном отделе она брызгалась духами, и Барбара потом говорила: «Пахнешь как француженка», а Пэм отвечала: «Ах, Барбара, я просто решила прогуляться по универмагу». И Барбара замечала: «Оно и видно».
Союз с Барбарой дался ей легко. Пэм понимала свое главное преимущество перед Сьюзан – она не приходилась этой женщине дочерью и потому могла ходить туда, куда Сьюзан не дозволялось. Например, в бар «Синий гусь», где бокал пива стоил тридцать центов, а музыкальный автомат гремел так, что столы подпрыгивали от пения Уолли Пэкера: «Сними с меня этот груз, груз моей любви…» Пэм покачивалась в такт рядом с Бобом, положив руку ему на колено.
Когда праздновали окончание экзаменов, чей-нибудь день рождения или то, что Пэм с Бобом попали в список лучших студентов, они все вместе шли в кафе «Антонио» на Аннетт-авеню, где подавали огромные порции спагетти, а заказы принимал сам хозяин, толстячок, отзывавшийся на прозвище Крошка. Потом он умер после неудачной операции по шунтированию желудка. Пэм и Бёрджессов это известие просто убило.
Барбара разрешала Пэм жить в ее доме все лето. Пэм работала официанткой, Боб – на фабрике по производству бумаги, а Сьюзан – в больнице, помощницей в администрации. Пэм и Сьюзан занимали бывшую комнату Джима и Боба, Боб переехал в комнату Сьюзан, а Джим, когда приезжал, спал на диване в гостиной. «Хорошо, когда в доме много народу», – говорила Барбара. У Пэм не было ни братьев, ни сестер, и через много лет она поняла, что эти праздники, выходные и летние каникулы, проведенные у Бёрджессов, стали для нее чем-то невыразимо важным, – и, вероятно, они же впоследствии сыграли свою роль в гибели ее брака. Она никогда не могла отделаться от ощущения, что Боб – ее брат. Она приняла его прошлое, жуткий секрет, о котором в семье никогда не говорили. Она пользовалась тем, что Боб у матери любимчик, – Барбара тепло приняла девушку, которую выбрал ее обожаемый сын. Вероятно, оставшись вдовой и стараясь не поддаться гневу, Барбара решила, что Боба, по чьей вине произошел тот трагический случай, она будет любить больше всех. Так или иначе, прошлое и настоящее Боба стали прошлым и настоящим Пэм, и она любила все, что его окружало, даже Сьюзан, которая, как и прежде, терпеть не могла Боба, но неплохо ладила с Пэм.
У Бёрджессов – и особенно у братьев – было принято каждый год посещать городские праздники. Вместе с ними Пэм ходила на парады по случаю «Дня Мокси», когда по улицам шествовала пестрая толпа. Люди обязательно надевали что-нибудь ярко-оранжевое в честь напитка, ставшего символом штата Мэн, а на церкви Святого Иосифа красовался плакат «Господь наш Иисус, ”Мокси” – наш любимый вкус». При этом «Мокси» был таким горьким, что Пэм его в рот взять не могла, а из Бёрджессов его соглашалась пить только Барбара. Они аплодировали, когда по улицам катились разукрашенные платформы и гордо ехала красотка «Мисс Мокси». Чаще всего о девушках, удостоившихся этого титула, через несколько лет писали на страницах криминальной хроники – кого-то избивал муж, кого-то грабили наркоманы, кто-то попадался на мелком преступлении. Но когда наступал «День Мокси» и местная королева красоты триумфально ехала по Ширли-Фоллз, махала всем рукой, а обвивавшая ее лента трепетала на ветру, мальчики Бёрджессы провожали ее аплодисментами, даже Джим хлопал в ладоши со всей серьезностью, а Сьюзан лишь поводила плечом, потому что мать запрещала ей участвовать в таких конкурсах.
В июле проходил франко-американский фестиваль. Боб его обожал, Пэм тоже. Четыре вечера подряд в парке шли концерты, и канадские старушки вместе со своими работягами-мужьями приплясывали под громкую музыку ансамбля C’est si Bon. Барбара туда никогда не ходила, она не общалась с канадскими французами, работавшими на одной фабрике с ее покойным мужем, и ее не влекли ни танцы, ни музыка, ни шумное веселье. Зато остальные Бёрджессы этот фестиваль не пропускали. С Джимом рабочие всегда хотели обсудить забастовки и вопросы профсоюзов, так что за вечер он успевал поговорить со многими. Пэм и сейчас помнила, как он, склонив голову, слушал людей и похлопывал их по плечу. Уже тогда он вел себя как политик, которым собирался стать.
С выбором лака Пэм ошиблась. На ногтях он смотрелся не так, как в пузырьке. Да и разве уместен осенью цвет спелой дыни? Кореянка подняла на нее глаза, застыв с маленькой кисточкой над пальцем ноги.
– Все хорошо, – сказала Пэм. – Спасибо.
Она глядела, как ее ногти приобретают жуткий («французский») цвет, и думала о том, что уже двадцать лет, как Барбары Бёрджесс не стало. Она не увидела, что Джим ее теперь знаменит, Боб разведен и бездетен, у Сьюзан родился придурковатый ребенок и ушел муж. А Пэм вот сидит с оранжевыми ногтями в городе, в котором Барбара была лишь однажды, когда Джим работал в окружной прокуратуре Манхэттена. И как же этот город ей тогда не понравился!.. Пэм шевелила губами, вспоминая. Они с Бобби уже переехали сюда, и Барбара боялась нос высунуть из их квартиры. Пэм развлекала ее, потешаясь над Хелен, которая недавно вышла за Джима и лезла из кожи вон, чтобы понравиться свекрови, – предлагала сводить ее в музей искусств «Метрополитен», на дневной спектакль на Бродвее, в чудесное кафе в Гринвич-Виллидж.
– Не понимаю, чем она его взяла! – шепотом говорила Барбара, лежа на кровати и рассматривая висящий над головой вентилятор.
– Тем, что она нормальная. –
