из глаза. Видно было, что он замер и не движется, и только покачивается чуть-чуть из стороны в сторону, как комар, проникающий жалом в кожу, — пытается соскользнуть с неожиданного препятствия и продолжить движение.
Кундри сообразила первой. Она метнулась к Чипу, моментально наступила на провод и оттолкнула дурачка плечом так, что тот отлетел на несколько шагов и, обиженно улыбаясь, завалился на кучу мусора.
Иона ожидал, что провод тут же сменит цель и атакует Кундри, но тот не сделал никакого движения — лежал, прижатый ступнёй снайперши к куче хлама. И даже когда Кундри, с занесённым для удара прикладом винтовки, осторожно убрала ногу, провод не шевельнулся.
А может быть, он и не живой был вовсе, а просто дурачина Чип сам напоролся на торчащий из кучи мусора кусок проволоки. Как бы там ни было, выяснять это ни времени, ни желания не было, поэтому после того как психологиня наскоро забинтовала ногу Чипа, двинулись дальше. Но некоторое время шли с оглядкой: не двинется ли провод вослед.
И всё же, и всё же… — думал Иона, — в какой реальности бывают живые провода? Бывают они в какой-нибудь реальности? Нет. Думаю, что нет. Только во снах и в фильмах ужасов они бывают. А значит, не был этот провод живым. Или его вообще не было — он только снится кому-то, как и мы… А ошибка Таилиэты… это просто срыв. Ведь невозможно видеть сон и не воспринимать его как реальность, не верить в происходящее. Так?.. Так.
За пустырём-свалкой открылась сеть морщинистых асфальтовых дорожек, пересекавших друг друга, как улицы некоего микро-города. Дорожки петляли и путались, огибая пни, которые когда-то, видимо, были тополями и клёнами, оживлявшими обстановку возле здания управы и представлявшими собой небольшую зелёную зону отдыха для управленцев. Когда и зачем спилены были деревья оставалось загадкой. Быть может, это случилось во время какой-нибудь очередной революции…
Маленькое зданьице управы прижалось к полуразвалившемуся бетонному забору. Хилое, одноэтажное, с мутными стёклами окон в старых, рассохшихся деревянных рамах. Заросшие плесенью и мхом стены, когда-то давно выкрашенные в салатовый цвет, теперь были серыми, с зеленоватыми разводами, словно кто-то, страдающий гайморитом, ежедневно приходил сюда, чтобы высморкаться на эту прелую штукатурку.
Сколько кабинетов, сколько начальников могло поместиться в этаком сарае? Неужели достаточно, чтобы отсюда можно было управлять целой промзоной, растянувшейся на бог весть сколько километров? Не верилось.
Трухлявое крыльцо, норовившее развалиться под следующим шагом, безбожно скрипело и стонало под ногами, когда они по нему поднимались.
Кундри, держа наготове винтовку, пнула дверь, и та, взвыв, будто от боли, петлями, распахнулась в тёмный простылый коридор; с треском ударилась о стену ручка и отлетела вместе с хлопьями иссохшей краски. Пыль на линолиуме в ёлочку почти скрывала рисунок, но трудно было определить давность смерти Промзоны по толщине слоя этого серого бархата. И когда они ступили на линолеум, пыль поднялась вокруг, так что можно было вообразить себя лунным первопроходцем. Зачихал Чиполлино, смешно теребя нос. Кундри яростно взглянула на него.
Узкий промозглый коридор с тремя-четырьмя дверьми, как кишка, пролегшая от желудка с табличкой на двустворчатой двери «Актовый зал» до ануса-выхода.
Проходя, Кундри легонько толкала каждую дверь, тут же прижимаясь к стене, держа наготове винтовку, но ни одна из них не открылась. Уходя, былые сидельцы-скитальцы этих кабинетов, кажется, неспешно вынесли мебель, выключили свет, воду и газ, попрощались с исшарканными полами и насквозь протёртым линолеумом, наглухо закрыли двери…
Ан нет, впрочем. Последняя перед актовым залом открылась. И как выяснилось, никто не выносил мебель и ничего не выключал.
Прислонился к стене тесного кабинета максимум на две персоны огромный несгорающий сейф с потёками масляной краски на боку. Притихла в углу за ним швабра, поставленная в мятое цинковое ведро, на дне которого заростала буйной плесенью тряпка. Тут же стоял стол с разбросанными по нему бумагами, карандашницей, коробкой скрепок, счётами и арифмометром «Феликс». Стул такой древний, что мог бы сниматься в фильмах про гражданскую войну, был отодвинут так, словно старик-счетовод в намотанном на шею старом шарфе, в толстых очках с коричневой древней оправой, сидящий за этим столом, вышел на минуту — курнуть, утробно покашливая и сплёвывая в угол, или кряхтя налить себе кружку кипятку, и сейчас вернётся. И только толстый слой пыли, покрывший это вековой давности седалище, разрушал возникавший образ матёрого гроссбухера. Если таковой и был, то давно уже помер (в том самом доме престарелых, на той самой простыне). В противоположном углу размеренно капало из медного крана в эмалированную, с разводами ржавчины, раковину.
На подоконнике томился давно помутневший стакан в облезлом латунном подстаканнике, а через стопку из трёх или четырёх гроссбухов от него стояло радио — дешёвый пластмассовый, пожелтевший от времени говорунчик выпуска семидесятых годов прошлого века, способный поймать пару каких-нибудь захудалых станций. Громкость была убавлена, что, однако, не мешало услышать бормотание диктора от самой двери. Бодрым голосом он командовал: «Продолжаем гимнастику. Руки вперёд, ладони на уровне груди. Начинаем махи руками вперёд и в стороны. И-и… ррраз-два!.. ррраз-два!.. Руки вместе, в стороны, вместе, в стороны… Не торопитесь, следите за дыханием… ррраз-два… ррраз-два…»
Ездра вдруг принял на себя роль клоуна, вообще-то ему не свойственную и как бы не по чину: вытянул руки, взялся приседать. Весело загыгыкал Чип, враз забыв про боль в ноге и хромоту, и тоже замахал руками, как ветряная мельница. Кундри смотрела на них, и в равнодушном взгляде её не мелькнуло ничего. Зато в глазах психолога не таяли снежинки страха.
— Лучше бы подумали, откуда здесь этот брехальник, — холодно сказала Кундри.
— Да какая нам разница, — отозвался Ездра. — Правда же, Чип?
— Ррраз-два! — радостно пропыхтел тот, разгребая застоявшийся казённый воздух. — Ррраз-два!
А Ионе было жутко. Действительно, откуда здесь приёмник? А главное, почему эта рухлядь, покрытая многолетней пылью, работает? Кто её включил? Сколько лет — или столетий? — одиноко транслировал он мёртвому кабинету далёкую до нереальности жизнь, пока капли из крана год за годом точили раковину? Или кабинет не мёртв?
— Гляди веселей, друг Ионушка, — ухмыльнулся Ездра, размахивая руками. — Чего приуныл, дружок? Всё нормально, это же только сон.
— Сон? — недоверчиво переспросил Иона.
— Конечно, — кивнул Ездра, не прекращая нелепых своих упражнений. — Вон и наука тебе подтверждает, — он кивнул на психологиню, которая стояла, сдвинув брови, погрузясь в раздумья. — Эй, наука, это
