просыпались после гипноза, поднимались со своих мест, заговаривая друг с другом и удивленно глядя перед собой. Это был маленький преподавательский триумф профессора. Опыт подсказывал ему: из этой группы в пятьдесят человек, возможно, в сердцах двух или трех студентов действительно родится отклик. Двенадцать лет назад после подобной пары к нему подошла, прижав к груди учебник и гордо задрав подбородок, молодая девушка и заявила: «Я хочу знать больше». Шел восемьдесят второй, кажется, год. Ему угрожали увольнением. «Как можно провести курс истории, ни разу не упомянув Маркса?» – спрашивала администрация. Но он продолжал гнуть свою линию – ради таких молодых людей, как Седа, – людей, которые после лекций пробуждались от спячки, в которую их погружала убогая советская действительность. «Узнаете больше, – обещал ей профессор. – Мне нечего от вас утаивать». Профессор посмотрел на Седу, затем на Сурена. Задумавшись, молодой репатриант вставал одним из последних. Профессор чувствовал, что этот молодой человек может последовать за ним. Он уже возлагал на него надежды.
Седа тоже чувствовала настроение аудитории. Именно после подобных лекций, когда студенты завороженно слушали, позабыв о ливне, об обеде, о политической неустроенности, – именно в такие минуты она заново вспоминала, зачем существует университет и почему она хочет связать с ним свою жизнь. И теперь она сочувствовала воодушевлению Сурена, который требовал смелых шагов, – узнавала в нем себя и свои несбывшиеся надежды. Лекция, последовавший за ней семинар с ее непосредственным участием и полуторачасовая беседа с профессором о ее диссертации помогли ей унять утреннее беспокойство. Но вечером за чаем в университетском буфете снова собралась группа студентов, аспирантов и преподавателей, и снова обсуждала митинг – выяснилось, что другие протестующие требуют сноса мечети, – и тогда к Седе вернулись прежние мысли и вопросы, и она, с разрешения профессора, ушла к нему в кабинет, чтобы воспользоваться телефоном. Она заперла на всякий случай дверь, прижала к щеке телефонную трубку и набрала на диске домашний номер. Гудки. Никто не подходил. Она глядела на улицу. Дождь прекращался. Молодые люди, дурачась, прыгали через лужи. Пожилые торопились укрыться в подъездах, прикрыв газетами макушки. Усталый голос Сако положил конец созерцанию улицы. Седе, и без того напуганной, сделалось совсем не по себе от жалкого голоса мужа. «Сако, я хотела тебе сказать кое-что». – «Что-то случилось?» – «В университете все обсуждают вашу стройку рядом с мечетью». – «Господи, зачем?» – «Говорят, кое-кто из протестующих – ветераны Арцаха. Они требуют сноса мечети. Заявляют, что не нужна никакая мечеть, мусульманам вообще здесь не место, им, мол, лишь бы резать армян». – «Раньше боролись с коммунистами, теперь с патриотами». – «Мне кажется, дело серьезное, Сако, – сказала Седа. – Но меня больше другое волнует. Скажи, пожалуйста, эта стройка в самом деле угрожала жилым домам вокруг мечети?» – «Не думаю, – ответил Сако. – Там всего-навсего участок двора должны были занять». – «Но ведь говорят, что и двор исторический». – «Седа, так устроена архитектура. Ты очищаешь что-то старое, чтобы возвести на его месте новое. Другое дело, что здание, которое они собираются – или собирались – построить, довольно убогое с архитектурной точки зрения. В этом у меня сомнений нет. – Сако выдержал паузу. – Но об этом я тебе говорил. Ты же помнишь, мы нуждались в деньгах». – «Получается, что ты участвовал в разрушении города?» – «Двора, а не города, – поправил ее Сако. – Попробуй, пожалуйста, услышать меня, а не собственные мысли». – «А по-моему, я все отлично услышала. Сотрудники университета хотят идти на митинг. Даже профессор думает пойти. Наверное, мне тоже стоит увидеть все своими глазами, – сказала она. – Это мой долг». Сако помолчал. «Я тоже приду, – наконец произнес он. – Встретимся на проспекте Маштоца, рядом с аркой мечети».
Сако положил трубку. Он сидел за пыльным рабочим столом в домашних штанах и мятой футболке, осунувшийся, с серым лицом, не зная, чего ждать от будущего. Глядел то на портрет Петро, который больше не находил отклика в душе, то на улицу сквозь завесу дождя. Комната погружалась во мрак. Он обратил внимание, что голос Седы звучал испуганно. Это совсем не было на нее похоже. «Что бы ни случилось, я должен быть рядом с ней». Теперь у него осталась только Седа. «Седа и дети, – повторил он. – И Нина…» Накануне ему приснилось, что чья-то рука вцепилась ему в горло, душит его, и он не в силах освободиться; а опустив глаза, увидел, что сам душит себя и пробормотал: «Так ведь это моя рука»; но все равно не смог отнять ее. Сако взглянул на часы, поднялся. В ванной, не прикрыв дверь, стояла Нина. Прихорашивалась перед зеркалом, разложив рядом колготки, черное платье, косметичку. Сако сделалось неловко. Бросилось в глаза, что она слишком старается, слишком наряжается. «Куда собираешься?» – спросил он. «Позвали на день рождения», – ответила Нина. Сако кивнул. Ему оставалось утешать себя тем, что впервые за долгое время сестра в хорошем настроении. Он предупредил детей, что ни его, ни мамы, ни тети не будет дома. «Амбо, ты за старшего, – сказал он наставительно. – Сами ляжете спать, если мы задержимся. Перед телевизором не засиживайтесь. О’кей?» – «О’кей, папа», – ответил Амбо. Сако погладил его по голове, поцеловал младшего, попрощался с Ниной и вышел. Дождь прекращался. Смеркалось. Сако думал о Седе. Он не говорил ей, что сжег чертежи. Это было его решение. Не ее, не чье-либо еще. Ему нечего бояться будущего. Он чист.
У мечети собралось человек семьдесят, толпа не помещалась на тротуаре, и некоторые сошли на проезжую часть, мешая движению. Цепочка милиционеров разделяла митингующих на две части: бóльшая половина состояла из протестующих против стройки, а меньшая – человек десять-пятнадцать – были бог знает откуда взявшиеся ветераны с флагами Арцаха. Сако присоединился к той части, что протестовала против сноса мечети. Его задевали локтями, наступали на ноги, дышали в лицо, но он пробивался сквозь толпу. Внезапно он услышал за спиной: «Он уже здесь, я видел его». Сако оглянулся на незнакомого подростка. И в трех метрах увидел Седу. Она держала под руку профессора Тер-Матевосяна и глядела в сторону арки, где кто-то уже выступал с речью. Сако протиснулся к ним. «Что происходит?» – спросил он, вставая рядом с Седой и здороваясь за руку с профессором. «Ничего не поймешь, – ответил Тер-Матевосян. – На территорию мечети не пускают. Протестующие говорят с журналистами. А на той стороне, видимо, трубят что-то о войне». – «При чем тут война?» – «У нас теперь все объясняется войной», – отрезала Седа. «Говорят, подставные», – добавил профессор. К ним подошел, расталкивая людей, молодой человек лет двадцати и представился. Сако, услышав западноармянский диалект, улыбнулся, пожал ему руку и назвал свое имя. «Ну, Суро? – спросил профессор. – Что там происходит?» Сурен энергично кивнул в сторону входа и сказал, что выступает Серго Гумбакян, лидер протестующих.
Серго Гумбакян гневно спорил с представителем группы ветеранов, молодым смуглым парнем в военной форме, по виду езидом. «Вы возмущены?! – почти кричал Серго. – Это я возмущен вопиющим беззаконием! Что вы тут устроили? Возле исторического памятника, в самом сердце столицы! Хотите знать правду? Хотите?! Здесь есть журналисты?» Серго обратился к толпе, их оцепившей, и поднес ладони к губам: «Ау, журналисты! Где вы, когда вы так нужны?» Тотчас показался мужчина с диктофоном в руках. Серго засиял. «Вот вам правда! Персидская мечеть – свидетельница всех перемен, которые город пережил за последние триста лет, исторический памятник Еревана, бывший музей нашего города, потом планетарий, место, которое символизирует дружбу армян и иранцев, – и она может пострадать в результате незаконных работ этих варваров. Наши доблестные органы власти обещали, что она не пострадает, но я не доверяю их словам. И не только я, все мы не доверяем словам органов власти. – Серго выпрямился, обращаясь к толпе. – Есть здесь кто-нибудь, кто доверяет милиции или парламенту?! Ау! Поднимите руки, кто доверяет органам власти!» В ответ послышался смех, в толпе засвистели. Серго снова обратился к молодому езиду: «Так вот, мне стало известно, что нет документов, разрешающих проведение этих работ. Но есть документы, показывающие, что уникальное историческое здание, ценность которого, подчеркиваю, нельзя измерить в деньгах, эти строители беззаконно отнимают у города. Что за документы? Сообщаю: компания, ведущая стройку, незаконно перевела на свои счета деньги дольщиков. Обмануты простые люди. Нас, ереванцев, нагло лишают родного, любимого исторического двора. Это раз. Два – существует угроза жизням, работы ведутся без проекта и с массой нарушений. – Серго гневно оглядел смуглого парня. – Я приложу все усилия, чтобы защитить эти дома и двор. Я уже обратился в приемную президента, в мэрию и в милицию с требованием провести
