Штофф измучился с уставом до смерти, и когда, наконец, все было оформлено и подписано, он проговорил, обращаясь к Галактиону:
– Ну, голубчик, я устал… Надо отдохнуть. Знаешь, что мы сделаем? Ну, да об этом потом поговорим.
Отдых Штоффа скоро объяснился. Он пригласил Галактиона съездить вместе в бубновский винокуренный завод для какой-то внезапной ревизии. Когда выехали вечером из Заполья, Штофф неожиданно заявил кучеру:
– Поворачивай в Кунару.
Кунара была подгородная деревушка, куда купцы ездили кутить. Там теперь шли деревенские посиделки и супрядки.
– Надо будет произвести неожиданную и самую строгую ревизию, – смеялся Штофф, хлопая Галактиона по плечу.
– Карл Карлыч, оно того… Еще узнают дома.
– Э, вздор!.. Никто и ничего не узнает. Да ты в первый раз, что ли, в Кунару едешь? Вот чудак. Уж хуже, брат, того, что про тебя говорят, все равно не скажут. Ты думаешь, что никто не знает, как тебя дома-то золотят? Весь город знает… Ну, да все это пустяки.
Немец попал в самое больное место, и Галактион угрюмо замолчал.
Скоро замелькали желтые огоньки потонувшей в глубоком снегу Кунары. Деревня была небольшая, но богатая, как все раскольничьи деревни. Она пользовалась плохою репутацией, как притон бродяг. Искони здесь утвердился своеобразный кустарный промысел приготовления домашним способом ассигнаций. Потом эти «кунарские деньги» уходили в безграмотную орду.
– К Спиридону! – командовал Штофф.
Кошевая остановилась у большой новой избы. В волоковое окно выглянула мужская голова и без опроса скрылась. Распахнулись сами собой шатровые ворота, и кошевая очутилась в темном крытом дворе. Встречать гостей вышел сам хозяин, лысый и седой старик. Это и был Спиридон, известный всему Заполью.
– Карлу Карлычу, сто лет не видались, – певуче говорил Спиридон. – А это кто с тобой будет?
– Да так… Тоже из немцев.
Они прошли в новую заднюю избу, где за столом сидел какой-то низенький, черный, как жук, старик. Спиридон сделал ему головой какой-то знак, и старик вышел. Галактиону показалось, что он где-то его видел, но где – не мог припомнить.
– Милости просим, дорогие гости, – повторял Спиридон, тяжело шмыгая больными ногами; он ужасно напоминал загнанную и опоенную лошадь.
На помощь старику явилась его жена, высокая, худая старуха с злыми глазами.
– Ну, бабушка, сердце повеселить приехали, – говорил Штофф. – Ну, что у вас тут нового?
– Есть и новое, Карла Карлыч… Хороша девушка объявилась у Маркотиных. И ростом взяла, и из себя уж столь бела… Матреной звать. Недавно тут Илья Фирсыч наезжал, тот вот как обихаживал с ней вприсядку. Лебедь белая, а не девка.
«Двоеданы», то есть раскольники, отличались вообще красотой, не в пример православному населению.
Дальше вынесли из кошевой несколько кульков и целую корзину с винами,
– у Штоффа все было обдумано и приготовлено. Галактион с каким-то ожесточением принялся за водку, точно хотел кому досадить. Он быстро захмелел, и дальнейшие события происходили точно в каком-то тумане. Какие-то девки пели песни, Штофф плясал русскую, а знаменитая красавица Матрена сидела рядом с Галактионом и обнимала его точеною белою рукой.
– Откуда ты взялся-то, мил-хороший? – шептала она.
Потом послышался какой-то стук, кто-то кричал в сенях, а в заключение в избу ворвался пьяный Лиодор.
– А, вот вы где, милые зятюшки! – гаркнул он, кидаясь на Штоффа с кулаками.
Произошла свалка. Кто-то кого-то бил, девки бросились из избы, а Штофф спрятался под стол.
Встреча с Лиодором в Кунаре окончательно вырешила дело. Галактион дальше не мог оставаться у тестя. Он нанял себе небольшую квартирку за хлебным рынком и переехал туда с семьей. Благодаря бубновскому конкурсу он мог теперь прожить до открытия банка, когда Штофф обещал ему место члена правления с жалованьем в пять тысяч.
– А что касается нашей встречи с Лиодором, то этому никто не поверит,
– успокаивал немец. – Кто не знает, что Лиодор разбойник и что ему ничего не значит оговорить кого угодно? Одним словом, пустяки.
Прищурив один глаз и прищелкнув языком, Штофф прибавил:
– Бабец-то, Матрена эта самая, ничего… хе-хе!..
Галактион ничего не отвечал на эти заигрыванья. Он дал себе слово ничего не пить и не путаться с веселою компанией. Да и характер у него был совсем не такой, а вышло все как-то так, само собой. Поездка в Кунару в малыгинской семье вызвала целую бурю. Анфуса Гавриловна плакала целую неделю и даже не пожелала проститься с зятем, когда он переезжал на новую квартиру. Зато Харитон Артемьич, сам время от времени покучивавший у двоеданов, радовался от чистого сердца. Вот тебе и непьющий зять… Ловко его немец поддел, да и Лиодорка охулки на руку не положил. Наткнулись зятья на ерша.
Заступницами Галактиона явились Евлампия и Харитина. Первая не хотела верить, чтобы муж был в Кунаре, а вторая старалась оправдать Галактиона при помощи системы разных косвенных доказательств. Ну, если б и съездили в Кунару – велика беда! Кто там из запольских купцов не бывал? Тятеньку Харитона Артемьича привозили прямо замертво.
– Вам-то какая забота припала? – накидывалась Анфуса Гавриловна на непрошенных заступниц. – Лучше бы за собой-то смотрели… Только и знаете, что хвостами вертите. Вот я сдеру шляпки-то, да как примусь обихаживать.
Евлампия обиделась и уехала, не простившись с матерью. А Харитина не унялась. Она прямо от матери отправилась к Галактиону. Ее появление до того изумило Серафиму, что она не могла выговорить слова.
– Ну, квартирку-то могли бы и получше найти, – как ни в чем не бывало, советовала Харитина, оглядывая комнаты. – Ты-то чего смотрела, Сима?
– Ах, мне все равно!
Харитина разделась, полюбовалась хорошенькими ребятишками и потом без всяких подходов проговорила:
– Вот что, Сима, ты на меня сердишься?
– И не думала.
– Ну, перестань. Я знаю, что сердишься. А только напрасно… Я тебе зла не жалаю, и мне ничего твоего не нужно. Своего достаточно.
От этого намека некрасивое лицо Серафимы покрылось красными пятнами, губы задрожали, и она крикнула сдавленным голосом:
– Вон, мерзавка! И видеть тебя не желаю… Ты у нас в семье какая-то проклятая уродилась. Вон… вон!.. Я знаю, что ты такое!
Спокойно посмотрев на сестру своими странными глазами, Харитина молча ушла в переднюю, молча оделась и молча вышла на улицу, где ее ждал свой собственный рысак. Она ехала и горько улыбалась. Вот и дождалась награды за свою жалость. «Что же, на свете всегда так бывает», – философствовала она, пряча нос в новый соболий воротник.
Невесело было новоселье Галактиона. Жена упорно молчала, молчал и он, потому что нечего было говорить. Она его ни в чем не обвиняла, он ни в чем не оправдывался, да и трудно было бы оправдываться. Его охватывало жгучее раскаяние только при виде детей, на которых больше всего сказывался тяжелый семейный разлад. Опять Галактион думал о Харитине, – разве она так бы сделала? Стала бы плакать, ругаться, убежала бы из дому, наконец ударила бы чем ни попадя и все-таки не стала бы опалы тянуть. Да, он был два раза неправ относительно жены, но и другие мужья не лучше, а еще хуже. У него являлось желание помириться с женой, рассказать ей всю чистую правду, но стоило взглянуть на ее убитое лицо, как всякое желание пропадало. Страшная тоска охватывала Галактиона, и он начинал чувствовать себя чужим человеком в собственном доме. Теперь он был рад всякому случаю уйти куда-нибудь из дому и с особенной энергией принялся за бубновский процесс. Галактион начинал побаиваться, как бы не запутаться с этим делом в чужих плутнях. Кураторы все ловкий народ, сухими из воды выйдут, а его как раз утопят.
У Бубновых в доме было попрежнему. Та же Прасковья Ивановна, тот же доктор, тот же умильный братец и тот же пивший мертвую хозяин. В последнее время Прасковья Ивановна как-то особенно ласково заглядывала на Галактиона и каждый раз упрашивала его остаться или как-нибудь посидеть вечерком.
– Мне некогда, – отговаривался Галактион.
– Ну, ну, бука!.. Разве отказывают кавалеры, когда дама просит?
– Какой я кавалер, Прасковья Ивановна? Неподходящее дело.
– Хорошо. Тогда я иначе буду поступать: не отпущу домой, и все тут. Ведь драться не будете?
Несколько раз она удерживала таким образом упрямого гостя, а он догадался только потом, что ей нужно было от него. О чем бы Прасковья Ивановна ни говорила, а в конце концов речь непременно сводилась на Харитину. Галактиону делалось даже неловко, когда Прасковья Ивановна начинала на него смотреть с пытливым лукавством и чуть-чуть улыбалась…
– Она красавица, – уверяла Прасковья Ивановна.
– Говорят.
– А вы будто уж и не замечали ничего?
– Да ведь она мне свояченица, Прасковья Ивановна, и замечать не приходится. Пусть уж другие замечают.
– Хорошо, хорошо. Какой вы хороший, Галактион Михеич! А вот она так мне все рассказывала. Чуть не отравилась из-за вас. Откуда у мужчин такая жестокость?
