Краса и гордость хора, Наташа, была сдѣлана камеристкой Катерины Андреевны и не спускалась съ глазъ. Долго и упорно воевала съ ней Катерина Андреевна и, наконецъ, побѣдила. Война началась съ того почти дня, какъ Наташа пріѣхала изъ Москвы, стосковавшись по барину и встревожившись извѣстіемъ о пріѣздѣ «новой барыни». Тогда же позвала ее Катерина Андреевна, узнавъ, что Павелъ Борисовичъ уѣхалъ къ предводителю. Наташа вошла въ своемъ малиновомъ бархатномъ сарафанѣ, въ кисейной рубашкѣ, съ дорогими бусами на шеѣ, съ бирюзовыми серьгами въ ушахъ и кольцами на бѣлыхъ холеныхъ, какъ у барышни, рукахъ. Вошла и остановилась около дверей, скрестивъ на груди руки и устремивъ на Катерину Андреевну сверкающій ненавистью и любопытствомъ взглядъ.
— Ты крѣпостная Павла Борисовича? — спросила Катерина Андреевна.
— Крѣпостная.
— Что же это на тебѣ за нарядъ? Горничныя такъ не ходятъ.
— Стало быть, нужно такъ, — дерзко отвѣтила Наташа.
— Ну, хорошо, допустимъ. А почему же ты вошла и не поклонилась мнѣ?
— А вы кто такая будете? — еще болѣе дерзко спросила Наташа.
— Да вѣроятно ужь повыше тебя. Я, видишь, одѣта барыней, съ господиномъ твоимъ кушаю за однимъ столомъ, такъ, стало быть, и гостья тутъ, а дѣвки должны, я думаю, кланяться гостямъ ихъ господъ.
— Прикажутъ, такъ покланюсь, а пока не слыхивала еще. Я не почитала вашу милость за гостью потому, что допрежь того къ барину, если и ѣзжали госпожи, такъ съ мужьями, съ родителями. Думалось мнѣ, что барыни однѣ къ холостымъ господамъ не ѣздятъ.
Катерина Андреевна сверкнула глазами и скрестила на груди руки. Она знала, что эта хорошенькая дѣвушка очень близка къ Павлу Борисовичу и чувство ревности, обиды, зависти до боли охватило Катерину Андреевну, но она сдержалась и покойно проговорила:
— Ну, ты хоть и пѣвица, и франтиха, а очень глупа. Впрочемъ, это ничего, — тебя научатъ быть поумнѣе, а пока я тебѣ вотъ что скажу: я невѣста Павла Борисовича и скоро наша свадьба, такъ мнѣ нужны ловкія и расторопныя горничныя, вотъ я тебя и сдѣлаю своей горничной, а ты ужь постарайся угодить мнѣ и заслужить мою милость.
Наташа улыбнулась.
— Сперва, чай, похороны будутъ, а потомъ ужь и свадьба? — спросила она.
— Что?
— Сперва, молъ, надо мужа вашей милости уморить да похоронить…
— Вонъ! — рѣзкимъ крикомъ перебила Катерина Андреевна. — Ты будешь наказана за твои дерзости, скверная дѣвка, а если не уймешься, такъ я уйму тебя, слышишь? Я уйму! ступай вонъ!
Наташа повернулась и вышла.
Когда Павелъ Борисовичъ вернулся отъ предводителя, то засталъ Катерину Андреевну въ слезахъ, лежащую на постели. Долго цѣловалъ Павелъ Борисовичъ руки Катерины Андреевны, долго разспрашивалъ ее о причинѣ слезъ, но она только всхлипывала, дрожа всѣмъ тѣломъ, и зарывала лицо въ подушки.
— Голубушка, радость дней моихъ, да что же съ тобою? О чемъ ты плачешь? — съ тоской спрашивалъ въ сотый разъ Павелъ Борисовичъ.
— Отпусти меня домой, домой я хочу, домой! — отвѣчала Катерина Андреевна. — У меня тамъ маленькія комнатки, нѣтъ роскоши, но тамъ меня любили, тамъ меня никто не смѣлъ обижать, а здѣсь… здѣсь меня скоро бить будутъ твои метрессы, твои фаворитки!
— Что такое ты говоришь, Катринъ? — изумился Павелъ Борисовичъ. — Про моихъ метрессъ и фаворитокъ ты говоришь? Что случилось?
— Случилось то, чего я ожидала. Безъ тебя пришла сюда эта любимица твоя, Наташа, наговорила мнѣ дерзостей, нагрубила мнѣ, назвала меня твоею любовницей, сбѣжавшей отъ мужа!..
Павелъ Борисовичъ скрипнулъ зубами и вскочилъ на ноги.
— А, такъ вотъ въ чемъ дѣло!.. Ты можешь быть покойна, — этого болѣе не повторится, я уйму эту подлую челядь, избалованную безъ хорошей умной хозяйки. Клянусь тебѣ, Катринъ, что у меня нѣтъ и не будетъ, и не можетъ быть какихъ либо привязанностей помимо тебя! Ты мое божество, моя владычица, мое все и домъ этотъ со всѣмъ, что въ немъ есть, твой домъ, да и я твой! Прости меня, что я недостаточно оградилъ тебя отъ этой злой распущенной челяди, отъ этого быдла, потерявшаго порядокъ. Я сію минуту вернусь къ тебѣ.
Павелъ Борисовичъ большими шагами вошелъ въ свой кабинетъ и приказалъ позвать дворецкаго. Черезъ минуту загремѣлъ и затрещалъ голосъ барина по всему дому, и все притихло и затаило дыханіе. Павелъ Борисовичъ кричалъ на поблѣднѣвшаго и трясущагося всѣмъ тѣломъ дворецкаго.
— Я тебѣ говорилъ, негодяй, чтобы унялъ это болото, чтобы ты смотрѣлъ за всѣмъ и за всѣми, а тутъ безъ меня бунты у тебя, тутъ мои холопки приходятъ къ моей невѣстѣ и грубятъ ей, доводятъ ее до слезъ! Тутъ бунтъ какой-то, безначаліе! Я тебя въ солдаты сдамъ, негодяй, а твою семью на поселеніе сошлю, если ты мѣры не примешь и не научишь дворню почитать Катерину Андреевну за вашу госпожу, за полную хозяйку моего дома! Сію же секунду наказать Наташку безъ пощады и жалости въ людской, а завтра чѣмъ свѣтъ отправить въ Чистополье! Ступай, скотъ, да не вздумай мирволить, а то я тебя самого прикажу на конюшню отправить! Вонъ!
Наташа была наказана жестоко, какъ наказывали только сильно провинившихся и навсегда лишившихся барской милости. Въ Чистополье ее не отправили, такъ какъ Катерина Андреевна пожелала оставить ее въ горничныхъ.
— Я не вѣрю тебѣ, боюсь, что ты меня обманешь, — говорила она Павлу Борисовичу, ласкаясь къ нему. — Ты любилъ эту дѣвчонку, она нравилась тебѣ, и я думаю, что ты оставилъ ее гдѣ нибудь въ Москвѣ, а тутъ она будетъ у меня на глазахъ, и я уйму ее.
И Наташа была оставлена. Это желаніе своенравной красавицы мотивировалось вовсе не тѣмъ, что Катерина Андреевна «боялась» Наташи, нѣтъ, Катерина Андреевна знала, что Павелъ Борисовичъ долго, долго никого не полюбитъ кромѣ нея, но ей хотѣлось видѣть униженіе своей «соперницы,» хотѣлось показать ей каждую минуту свое неизмѣримое превосходство надъ нею. Увы, подобная жестокость свойственна очень многимъ женщинамъ! Павелъ Борисовичъ ровно ничего не имѣлъ противъ этого желанія Катерины Андреевны, но онъ видѣлъ въ глазахъ поруганной дѣвушки неукротимую злобу и ненависть къ Катеринѣ Андреевнѣ и немного побаивался какой нибудь выходки со стороны Наташи, хотя она и смирилась, сдѣлалась «шелковою», какъ говорили въ дворнѣ Онъ намекнулъ какъ то объ этомъ Катеринѣ Андреевнѣ.
— Полпо, мой милый, — съ улыбкой отвѣтила Катерина Андреевна, — не бойся! Развѣ у этой породы могутъ быть какія нибудь чувства? Никогда!
— Однако, случаи страшной мести за измѣну или изъ за ревности не рѣдкость среди простого народа.
— Да, но они грызутся между собой, какъ и волки, и собаки, и прочія животныя. Вотъ еслибъ ты бросилъ Наташку и подарилъ свое расположеніе Дашкѣ или какой нибудь другой дѣвушкѣ изъ дворни, покинутая могла бы выцарапать соперницѣ глаза, ударить ее ножомъ даже, но о барынѣ она и подумать дурно не смѣетъ, особенно, если барыня съумѣетъ поставить себя. Онѣ, мой милый, хамки, рабы, у нихъ нѣтъ чувствъ. О, я усмирила эту красавицу! Ты посмотри, какъ она проворна, какъ хорошо служитъ и какъ дрожитъ за свою шкуру. Когда надъ ними плеть и палка, онѣ смирны, ты не бойся. Мой папаша управлялъ въ Польшѣ имѣньемъ графа Потоцкаго и держалъ четыре тысячи душъ въ такомъ повиновеніи, что его боялись до обморока.
И дѣйствительно, Наташа смирилась и служила «новой барынѣ» съ замѣчательнымъ стараніемъ. Только очень наблюдательный человѣкъ замѣтилъ бы въ укрощенной дѣвушкѣ скрытую ненависть и затаенное чувство мести. Такимъ наблюдательнымъ человѣкомъ была Глафира. Эта хитрая баба видѣла все и все замѣчала. Она знала, что Катерину Андреевну не переупрямишь и не настаивала на удаленіи Наташи, разъ получивъ уже отпоръ, но она не спускала глазъ съ Наташи и оберегала барыню, какъ вѣрный песъ, хотя и изъ личныхъ выгодъ. Глафира знала, что Наташа никогда но проститъ Катеринѣ Андреевнѣ тяжкой обиды, муки и униженія и ждетъ только случая. Вотъ этого случая то и выжидала Глафира, чтобы во-время спасти барыню и погубить Наташу. Жилось усмиренной дѣвушкѣ хорошо, говоря сравнительно. Одѣта она была щеголовато, какъ приближенная горничная барыни, спала мягко, ѣла сладко и почти не подвергалась взысканіямъ. Раза два только щелкнула ее туфелькой Катерина Андреевна да разъ поставила на колѣни за измятую шемизетку, между тѣмъ какъ прочихъ дѣвушекъ и голодомъ наказывали, и водили «въ мизининчикъ» довольно часто, не считая уже пощечинъ, которыми щедро надѣляла ихъ Глафира. Наташа безропотно снесла удары маленькой, но съ большимъ каблукомъ туфельки, молча и покорно простояла два часа на колѣняхъ и, прощенная, поцѣловала у барыни ручку, но Глафира видѣла, что творится въ душѣ этой дѣвушки, и не спускала съ нея глазъ. Другая фаворитка Павла Борисовича, танцовщица Даша, усмирилась совершенно и была самою кроткою, пугливой овечкой, дрожа всѣмъ тѣломъ отъ малѣйшаго гнѣва барыни и угождая ей изо всѣхъ силъ. Въ концѣ-концовъ она добилась полнаго расположенія барыни и сдѣлалась ея любимицей, баловницей, а сдѣлавшись любимицей, успокоилась и начала толстѣть отъ покойной жизни и сладкаго куска, безъ малѣйшаго упорства уступивъ прерогативы фаворитки.
