- Как она там? - опять спросила Наташа.
- Живет... С Иваном Ильичом сошлась...
- С твоим отцом?! - Она не скрывала удивления. ;:
- Все это значительно сложней, чем я думал.
- Да, конечно, - сразу согласилась Наташа. - В жизни все сложно, только на первый взгляд кажется просто...
- Ты не спала, устала?
- Какой сон!.. Людочка уснула, я вышла. Часа полтора сижу... Возвращаться домой страшно. Пустая квартира, совсем пустая. Светку упросила ночевать.
- А как с работой?
- Взяла отпуск. Без содержания. - Она помолчала. - Тебе из управления звонили. Хотели отозвать. Я сказала, что уехал, адреса не дала.
- Спасибо, - поблагодарил Евгений.
Больница постепенно оживала. Хлопали двери, распахивались окна, по дорожке спешили на смену сотрудники. Над городом занимался жаркий летний день.
- Иди, - сказала Наташа. - Пора. Не терзай себя. Я схожу на базар, куплю кое-что...
Кудряшов прошел по длинному коридору и остановился у двери палаты. Прислушался. За дверью стояла тишина. Он толкнул дверь.
Дочь он увидел сразу. Она лежала, по горло укрытая белой простыней, с закрытыми глазами, на правой, у стеньг, койке. Отец осторожно, на цыпочках, подошел и склонился над ней. Людочка часто и тяжело дышала. Левая щека ее была исцарапана и густо измазана зеленкой, под глазом темнел большой коричневый синяк. Розовый бант в тоненькой косичке лежал на белоснежной подушке рядом с ее маленьким бледным ухом. Кудряшов прикоснулся к банту и увидел, что дочь открыла глаза.
- Папа? - удивленным голосом тихо спросила она. - Папочка, папочка! Люда попыталась встать, но лицо ее болезненно сморщилось, и она заплакала. Я тебя долго, долго ждала, а ты не приезжал,
- Вот я и приехал. Все будет хорошо, все будет хорошо, доченька, говорил он, но больше для того, чтобы как-то успокоить себя.
- Мама сказала, что ты к нам не приедешь. Я очень, очень соскучилась по тебе.
- Мама пошутила. Разве я мог надолго уехать от тебя? Евгений целовал ее, гладил голову и ощущал, как острое чувство стыда, перемешанное с жалостью, душит его. "Как могла прийти в мою голову мыслъ уйти от них? От кого? От нее? Зачем же жизнь тогда? Зачем жить?"
- Папа, у меня ножка болит, даже вот тут в ушке колет, - сквозь слезы жаловалась Люда. - И каждый день уколы... Я под одеяло прячусь, а они все равно находят... Скажи, чтобы уколы не делали.
- Надо потерпеть, Людочка. Скоро все пройдет. Заживет ножка, и мы опять будем гулять с тобой. В парк пойдем. На качели. Бабушка привет тебе передавала. Она тоже болеег. У них там большие луга, широкие поля. До самого неба. И много, много цветов. Их никто не сажает, они сами растут. Полное небо птиц. Жаворонки, ласточки, чибисы, утки, синицы, грачи, скворцы. Поют с утра до вечера. Заслушаться можно. А асфальта совсем нет, и машин мало. Ты хочешь поехать туда? Будешь бегать по траве, по самой настоящей - мягкой, пушистой.
- А дядя не будет ругаться?
- Нет, что ты, доченька! За эту травку никто не ругается. По ней всем можно ходить. Ее там много, много.
- А мама говорит, в деревне плохо.
Евгений не сразу нашел что ответить. Не думал, что Наташка зайдет так далеко в своей ненависти к деревне. Прививать дочери свои взгляды...
- Почему там плохо, Людочка?
- Не знаю. Мама говорит! плохо. Там нет кино, игрушек. - Люда помолчала и, явно повторяя чужие слова, неловко выговорила: - Глушь беспросветная... А еще мама говорила, что ты найдешь там другую тетю. Не надо, папочка, не находи. Она плохая, я ее не люблю. Не уезжай больше от нас.
Глаза дочери испытующе смотрели на него. В них было недоумение, удивление и еле заметная тень недоверия. Отец увидел это и испугался. Откуда появилось недоверие? Как, какими словами, каким злом, непонятным ей, недоступным, взрослый человек, мать, посеяла в ее душе недобрые семена отчуждения? Неужели Наташка способна на это? Но это же низко, недостойно... Кудряшов встал, прошелся взад-вперед по палате, поправил простыню и опять сел. Дочь молча следила за ним глазами.
- Людочка... - он почувствовал, что ему трудно гопо-рить. Доченька... мама, наверно, пошутила? Или ты ее неправильно поняла?
- Мали всегда плакала. Ее кто-то обидел. Только она мне не гоаорила кто. А один раз она даже сказала, что ты плохой ы. не как все...
- И ты поверила? - испуганно спросил Евгений.
- Нет, не совсем." Я знаю - ты хороший. Но мне маму жалко. Ты же не мог ее обидеть, ты был в деревне. Ведь шдавда" да?
Отец молчал. Он отчетливо помнил скандал с Наташкой накануне отъезда в деревню. Даже не скандал, а так, резкий, обидный разговор, каких было много в последнее время. Они всегда возникали внезапно, и часто даже трудно было определить их причину. Они делали Кудряшова нервным, вспыльчивым, а непонимание Наташи с каждым годом усиливало пх. взаимную неприязнь. Ее начинала раздражать его манера есть, сидеть за столом, привычка громко разговаривать, рано вставать по утрам и бесцельно бродить от окна к окну по пустой квартире, его по-детски восторженное отношение к цветам, деревьям, птицам. Она считала все это деревенщиной, а потому неприличным и глупым. Наташа видела глубоко скрываемую тоску мужа по степным просторам, по полям хлг-бов, по земле и боялась этой его непроходящей тоски. Боялась, что когда-нибудь рассыплется, как карточный домик, их цивилизованный городской уют с милыми, ее сердцу пуфиками, телевизором, газовой плитой, полированной мебелью и она превратится в одну из тех грязных, замызганных, с почерневшими от земли руками баб - так она представляла себе деревенских женщин. И она, как могла, сначала инстинктивно, а потом убежденно и расчетливо защищала свой уют, своего мужа от той пропасти, в которую он рвался и тянул ее. Деревню она считала омутом, где кончается всякая достойная человека жизнь И была глубоко убеждена в этом. "Хватит того, что мы родились там! - часто повторяла она и добавляла: - Семнадцать лет потеряно в той глуша. Надо навер-. стать их!"
Евгений же нигде, кромг деревня, не хотел проводить свой отпуск. И когда сш наступал, в доме начиналась настоящая война. Наташа наотрез отказывалась ехать с ним. Делала все, чтобы и его не пустигь. Сначала это ,ей удавалось. Муж смирялся, отступал, и она торжествовала победу. Но мира в семье такие сделки не прибавляли. Ни Сочи, ни Гагра не радовали Евгения, не приносили того душевного покоя и уравновешенности, какие всегда приходили к нему в родных краях. Ощущение плена, насилия над собой угнетало его, делало угрюмым и замкнутым.
С рождением дочери скандалы немного поутихли, казалось, мир и согласие пришли наконец в семью. Но это только казалось. Первый же намек Евгения на то, чтобы от" править Людочку на лето в деревню к бабушке вызвал бурю, И опять завертелось все во взаимных обидах, упреках, непо" нимании.
Последний их разговор, перед его бегством в деревню, перешел все рамки. На предложение всей семьей поехать в отпуск к матери Наташа закатила истерику. Ругала мужа, обвиняла его во всех грехах и запальчиво заявила, что дочь она ему не отдаст, а если он поедет сам, то пусть не возвращается. Такой муж ей не нужен. И демонстративно уступила очередь на отпуск своей сотруднице.
"Нелегко будет ее переломить, - подумал Евгений и тут же успокоил себя: - А что в жизни бывает простым и легким? - И сам себе ответил: Ничего! Все дается с боя".
- Ты не обижал маму, ведь правда, папа? - повторила Людочка.
Отец вздрогнул и наклонился к дочери.
- Когда-нибудь ты все поймешь, Люда... Выздоравливай поскорей. Договорились? И уколов не надо бояться. Ты же храбрая у меня.
- А ты не уедешь больше?
- Нет, не уеду! - будто уверяя самого себя, твердо сказал Евгений.
- Я буду закрывать глазки, как тетю с уколом увижу, и кулаки сжимать. Вот так, крепко-крепко. Ты любишь нас, папа?
- Я тебя очень люблю.
Он опять вспомнил день отъезда в деревню. До отхода поезда оставалось около часа. Наташа сидела на диване, поджав под себя ноги, и тихо всхлипывала. Люда спала в другой комнате. Евгений ходил из угла в угол, курил сигарету за сигаретой и говорил жене, что она не права, эгоистична, не хочет понять его и вообще поступает подло. Она плакала и обвиняла его в том же. Потом резко поднялась и, почти крича, заявила, что он может катиться на все четыре стороны, дочь она воспитает сама. Евгений хотел пройти попрощаться с Людочкой, но Наташа встала на пути и, зло сверкнув глазами, крикнула: "Не пущу!"
Он хлопнул дверью и уехал...
- Папа, о чем ты все время думаешь? - вновь вернула его к действительности дочь.
- Я думаю о тебе, о нас...
- И о маме тоже?
- И о маме.
- И о своей деревне? - допытывалась дочь.
- Почему о своей? О нашей.
- Мама сказала, что она твоя.
- Это не совсем так. Мы оба родились в деревне. В разных, но это не меняет дела. Мама почему-то разлюбила свою деревню, а я нет.
- Это плохо, когда разлюбливают?
- Как тебе сказать?.. Просто у мамы появилась другая любовь. К городу. Вот к этому городу, в котором мы живем. Это ее право, это тоже хорошо.
