вернул ему некое подобие уверенности и чувства собственного достоинства. Он был изначально обречен на долгие годы прозябания, на то, чтобы остаток своей оскопленной жизни провести взаперти, приумножая семейные богатства в отцовской конторе; финал, и это было неминуемо, поджидал его на посту какого-нибудь министра в кабинете консерваторов. Кто знает, может быть, он и стал бы когда-нибудь настоящим мужчиной… Но конечно, никогда не быть ему таким, как Никос. Этот Никос Трианда… он сводил ее с ума. Он и сам выглядел буйно помешанным, но его сумасшествие, казалось, только удваивало его силы. И разве важно для той, что обнимала его горячими руками, что им владела в эту минуту не только страсть к ее телу, но и безумная идея возрождения древних народов… Если так, то да здравствует возрождение!
В одну из таких горячечных ночей Tea спросила:
— Ты мог бы убить человека из-за любви ко мне?
Никос закусил губу.
— Я мог бы убить тебя. И себя тоже.
— А между мной и собой — твоего соперника, да? — подвела итог Tea. — Да или нет?
«Она презирает меня, — подумал Никос. — Она прикрывается сейчас тем, незнакомцем… говорит от его имени». Опять привидение встало между ними, отнимая у него Тею. Но на этот раз он не выпустит ее из рук.
Они уехали в Лондон, и Никос поселился в одной из комнат в квартире, где жили ее родители; он получил официальное приглашение провести в этой семье те дни, что остались у него до отъезда в Мадрид. По ночам, лежа в пустой кровати, от сходил с ума от тоски по Тее, по запаху ее тела; сон не шел к нему. Он лежал в темноте, широко раскрыв глаза. И вновь возвращался он к письмам — десяткам и сотням, что хранились в большом ящике; вновь думал о письмах Теи, посланных незнакомцу в ответ. Он сам писал их — тоже десятками. Он перевоплотился в Тею. Его ответные письма были полны отчаяния и страха.
И Tea, лежа одна в своей комнате, не переставая думала о тайном агенте, наваждении ее жизни. На этот раз мысли о нем волновали ее, как никогда. Сердце ее разрывалось на части. Она не вспоминала о Никосе. «Ты не можешь со мной так обращаться, — жаловалась она темноте, скрывавшей призрак. — Приди, наконец. Если ты жив — приди… А если ты мертв — дай мне знак. Я так больше не могу…»
Но тайные агенты могут дать знак только посвященным. В этом они подобны Создателю. В отличие от Него они могут страдать, пусть даже заставляя при этом страдать кого-нибудь еще.
И в любом случае — они молчат.
На третий день после приезда в Лондон Tea, ее родители и Никос пили вечерний чай за большим столом в семейной гостиной. Окна, выходящие на улицу, были открыты и наполняли комнату уличным однообразным шумом. Внезапно этот монотонный гомон был разорван звуком выстрела, за которым сразу же последовал следующий.
Они поставили чашки на стол и поспешили к окну. «Амбуланс», завывая, уже прокладывал дорогу среди машин, заполнявших улицу, пока наконец не остановился у входа в кафе напротив. Водитель и санитар достали из машины носилки и вошли внутрь. Очень скоро они показались снова; на носилках было тело, покрытое белой простыней.
Tea стояла, вцепившись побелевшими пальцами в подоконник. Ее била непрерывная дрожь. Она не отвечала на вопросы. Родители и Никос пытались ее успокоить, но ей становилось все хуже. Был вызван врач; он ввел ей снотворное, и она погрузилась в сон.
Назавтра она отказалась выйти из своей комнаты. Она отказалась от еды. Она не хотела никого видеть и запретила входить к ней. Она попросила принести ей утренние газеты.
Никос тоже купил себе газету. В ней был помещен снимок человека, убитого вчера в кафе напротив. У него были усы и борода. Никос сразу узнал его. Для большей верности он взял ручку и пририсовал человеку на фотографии черные очки. Но в этой детали не было надобности.
Tea не поднималась с постели и не выходила из комнаты. Ее лихорадило, она бредила и металась в жару. Врач приходил дважды в день.
Со временем болезнь пошла на убыль. Никос отложил свое возвращение в Мадрид еще на неделю и проводил все время у Теи. Родители были уверены, что его присутствие поможет их дочери преодолеть кризис.
Наконец она встала с постели и вышла из своей комнаты. Она попросила Никоса выйти с ней на прогулку. Парк был совсем рядом. Они сидели на скамейке и молчали. Светило солнце, и в парке было тихо и тепло.
Через некоторое время Tea сказала, что ей холодно и она хотела бы вернуться домой. Никос помог ей встать. Он почувствовал, что она снова дрожит.
Проходя мимо местной аптеки, Tea оставила Никоса снаружи, а сама зашла купить нужные ей лекарства — так она сказала. Выйдя, она оперлась о его руку и улыбнулась.
— А теперь — домой, — сказала она. — Я так устала. Хочу в постель. Лечь — и спать…
Когда они пришли, Никос проследовал за Теей в ее комнату, плотно прикрыл дверь и, прислонившись к стене, сказал шепотом:
— Tea! Я не могу жить в мире, где не будет тебя. Отдай мне эти таблетки… — И он кивнул головой в направлении ее пальто. — Дай мне их, Tea…
Она улыбнулась ему улыбкой шаловливой девочки, пойманной на месте преступления. Это была слабая, болезненная улыбка. Из кармана пальто она достала небольшой пакетик и протянула Никосу, который тут же спрятал его в своем кармане.
— Но я могу купить другие, Никос, — прошептала она.
— Разве не достаточно двух смертей, — с упреком сказал Никос. — Ты хочешь, чтобы добавились еще две?
Она упала в его объятья и разрыдалась. Никос гладил ее по голове правой рукой, поддерживая вздрагивающее тело девушки левой. Потом он крепко обнял ее и держал так, пока рыдания не утихли. Тогда он уложил ее в постель, накрыл одеялом и сел на стул у изголовья.
На следующий день он уехал в Мадрид, дав слово не возвращаться, пока она не позовет его, но выговорив право звонить ей ежедневно. На его первый звонок немедленно после приезда в Мадрид ответил ее отец. «Все нормально, — сказал он. — Она уже несколько часов как спит…»
Часть четвертая
Александр Абрамов
1
В один из зимних дней 1921 года в один из южных мотивов неподалеку от побережья приехал из Тель-Авива
