ведь я допустил глупую ошибку. Твою порцию ланча я попросту выброшу. Ты же не станешь есть ее остывшей, а тем более – из холодильника.
Эмми вздохнула, мысленно прикидывая, как лучше провести остаток воскресного дня.
– Дорогой, не губи свои труды, – сказала она. – Если я уйду прямо сейчас, то к часу буду дома. До этого времени твой шедевр сохранится?
– Отлично! – К Тоби вернулся его прежний голос. – Жду не дождусь. Я очень тебя люблю! Я говорил тебе об этом?
– Почти миллион раз, – улыбнулась Эмми. – Я тоже тебя люблю, и не только за то, что ты потрясающе жаришь картошку.
Айона и расширяющийся круг знакомых пассажиров были не первыми людьми, с кем Эмми знакомилась в общественном транспорте. Почти два года назад она спустилась в Далстоне в метро, чтобы поехать на работу. Подойдя к турникету, девушка привычно полезла в сумку за бумажником и… не нашла его. Эмми оцепенела, не зная, как ей быть. В бумажнике находились наличные деньги и банковские карточки. Но что еще хуже, она лишилась своей любимой фотографии, где мама держала ее, новорожденную, на руках и целовала в макушку безволосой головки.
– По-моему, вы нуждаетесь в помощи, – послышалось за спиной.
Вот так появился он. Выше Эмми на целый фут, а то и больше. Ее рыцарь. Вместо сверкающих доспехов на нем было мягкое кашемировое пальто темно-синего цвета. От него пахло лимоном и сандаловым деревом. Он уговорил дежурного пропустить ее через турникет и одолжил двадцать фунтов при условии, что этим вечером она пойдет с ним поужинать.
Эмми всегда гордилась своей силой и независимостью. В отношениях с парнями она зачастую сама принимала все решения, задавая им ритм и направление. Однако Тоби ей этого делать не позволял. Он обожал Эмми, о чем постоянно говорил, и намеревался заботиться о ней. Ей очень не хотелось себе в этом признаваться, но, переложив часть забот на Тоби, она почувствовала громадное облегчение.
Эмми не рассказывала Тоби про отвратительные послания, которые получала на работе. Он бы пришел в ярость, но и только. Пресечь эти послания он не мог. Девушке не хотелось, чтобы неприятности извне проникали в их дом, в эту надежную крепость. Просто находясь рядом с Тоби, Эмми уже переставала о чем-либо беспокоиться. Она была уверена: если не вступать в сражение, то аноним (кем бы он ни был) рано или поздно устанет и оставит свою жертву в покое.
Эмми вошла в прихожую, где плитки пола буквально сверкали чистотой. Из кухни соблазнительно пахло жареной говядиной. Тоби с энтузиазмом подпевал звучавшей по радио песенке, но, как всегда, не попадал в такт и путал слова.
Эмми разулась, аккуратно поставив туфли в «обувную зону». У Тоби для всего существовало четко определенное место. Он ненавидел хаос и беспорядок, поэтому их дом напоминал жилище из телесериала. Даже японская писательница Мари Кондо, признанный эксперт по наведению чистоты и порядка, была бы в восторге. Когда они только въехали сюда, то целый вечер пили шампанское и разбирали кучи безделушек, привезенных Эмми из Далстона. Тоби показывал ей каждую вещь и спрашивал: «Эмми, вот это высекает в тебе искру радости?» Так они решали, что оставить, а что выбросить или отдать на благотворительные нужды.
Голова Эмми затуманилась от шампанского. Ее развезло от тепла и счастья. Поцеловав Тоби, она спросила: «А это высекает в тебе искру радости?» И затем несколько часов подряд они пробуждали друг в друге радость, окруженные переполненными мешками всего, что предназначалось для благотворительных организаций.
– Эмми, с возвращением! – сказал Тоби, наливая ей рюмку красного вина. – Иди сюда, шеф-повар тебя заждался.
Он привлек ее к себе и поцеловал так, словно они не виделись месяц.
Ну чем не идиллия? Эмми провела замечательное утро, но искренне радовалась, что вернулась домой.
08:19. Нью-Малден – Ватерлоо
Сперва Санджей даже не заметил девочку-подростка, что сидела напротив. Все его мысли были поглощены Джулией и первым сеансом химиотерапии, ожидавшим ее этим утром. Он обещал, что будет рядом. На станции Рейнс-Парк в вагон вошла шумная стайка школьниц. Тогда-то Санджей и обратил внимание на свою попутчицу. На ней была такая же форма, только гораздо опрятнее. Увидев вошедших, девочка застыла, как олень в перекрестье винтовочного прицела. Казалось, даже воздух вокруг нее потрескивал от напряжения.
– Девки, идем в другой вагон, – нарочито громко сказала одна из школьниц, явно рассчитывая привлечь внимание соседки Санджея.
– Зачем? – спросил кто-то из ее подруг.
– А ты посмотри, кто тут сидит. Это же наша Марта. – Желая досадить Марте, девица нарочно произнесла ее имя нараспев.
Вся стайка дружно повернула головы. Соседка Санджея вжалась в сиденье, словно оно, подобно черной дыре, могло втянуть ее в себя и перенести через пространственно-временной вихрь в более дружелюбную вселенную.
Санджей хорошо помнил это чувство. Сам он в школьные годы то старался выделиться, то, напротив, делал все, чтобы стать невидимым. Ему хотелось войти в состав футбольной команды, хотелось, чтобы понравившаяся одноклассница обратила на него внимание. И в то же время он боялся, что у него украдут деньги на обед или подвергнут ритуальному унижению на игровой площадке, чем любили развлекаться те, кто считали себя крутыми. Сейчас его так и подмывало сказать оробевшей девочке, что все будет в порядке, что такие нападки – явление временное, а задиры – это внутренне несчастные люди, потому и отыгрываются на других.
Но в пригородных поездах об этом не говорят. Да и в Лондоне, куда они ехали, так было не принято. Ты просто закрываешь глаза, как все вокруг тебя. Это не твое дело, а чужие проблемы. Однажды в поезд села женщина, чья юбка зацепилась сзади за пояс колготок. Никто не сказал ни слова. Так и ехали до Ватерлоо, где их попутчица вышла вместе со всеми и исчезла в толпе. Санджей потом весь день испытывал чувство вины.
Он подумал об Айоне и о том, как поступила бы его новая знакомая, окажись она сегодня в вагоне. Уж она-то бы никому не позволила унижать другого человека и нашла бы слова, чтобы подбодрить бедную девочку.
«Действуй как Айона», – мысленно сказал он себе.
Санджей повернулся к юной пассажирке. Ее лицо все состояло из острых углов, отчего казалось непропорциональным. Но он знал, каким станет это лицо по прошествии нескольких лет. От угловатости не останется и следа. На такое лицо будут заглядываться. Подростковая красота ее сверстниц пройдет, сменится заурядной внешностью, тогда как ее собственная – расцветет. Однако девочка
