И все они, все эти призраки, с каждым часом становились все более реальными. Я подумал: что произойдет, когда миллиарды и миллиарды человек, когда-либо живших в этом мире, вернутся, голодные, жаждущие. Конечно, среди них много мирных людей, но что с остальными, в любой момент готовыми отрубить тебе голову или пробить череп дубиной? Единственное ружье представилось мне ничтожным средством обороны. В моей голове мелькнула мысль: если нас убьют, то как долго мы пробудем на том свете?
Смерч приближался, выбрасывая в лес новых призраков. Стараясь говорить как можно спокойнее, я сказал: «Идем», — и потянул Веру за собой. Бен-младший подошел ко мне с другой стороны, сжимая кулаки. Нам предстоял долгий путь. Может быть, нас подберет машина. Может быть. Не лучшая ночь для путешествий. На дороге было темно, очень темно. У нас не было выбора, кроме как идти вперед.
Перевод Анны Домниной
Ральф Адамс Крэм
«Белая вилла»
Эта история произошла весной 1888 года, когда железная дорога едва доходила до Агрополи, доставляя путешественникам на Сицилию всяческие неудобства. Два молодых архитектора опоздали на последний поезд в Неаполь и вынуждены были провести ночь в глуши. Они нашли приют в стенах полузаброшенной виллы, не догадываясь, что здесь произошло нечто ужасное.
На русском публикуется впервые.
DARKER. № 2 февраль 2015
RALPH ADAMS CRAM, «THE WHITE VILLA», 1895
Садясь на поезд из Неаполя в Пестум в 8:10, мы с Томом были совершенно уверены, что поедем обратно в 2:46. Не оттого, что полагали, будто двух часов хватит на удовлетворение интереса к руинам мертвой цивилизации, а лишь по той причине, что в путеводителе было указано: следующий поезд, в 6:11, прибывает в Неаполь слишком поздно, чтобы мы успели на ужин у Тернеров, а потом в Сан-Карло. Не то чтобы меня совсем не заботил ужин или театр, но ко мне мисс Тернер проявляла меньше симпатии, чем к Тому Рэнделу, — а это имело значение.
Тем не менее, мы обещали быть — и точка.
Произошло это весной 1888-го, а тогда железная дорога — теперь тянущаяся до Реджо, избавляя путешественников на Сицилию от ночных мучений в переменчивом Средиземноморье, — доходила не далее чем до Агрополи, что в двадцати милях за Пестумом. Тогдашние поезда ходили редко и медленно, но мы были рады даже той незавершенной дороге, поскольку она проникала в самое сердце разбойничьих владений в Кампании и позволяла без риска осматривать бесподобные церкви. Притом, что всего несколькими годами ранее посетителям для этого был необходим военный конвой от правительства — что доставляло существенные неудобства нам, молодым архитекторам.
Итак, мы, довольные, отправились в путь тем ясным майским утром, чтобы провести имеющиеся у нас несколько часов наилучшим образом, осознавая, что еще до своего возвращения в Неаполь станем свидетелями вещей, не виданных прежде ни одним американцем.
Но выйдя из поезда в Пестуме и отправившись усаженной цветами тропой, ведущей к церквям, мы едва не проклинали эту железную дорогу. Ведь мы наивно считали, что должны быть одни, что никто более не подумает терпеть четырехчасовую поездку из Неаполя лишь ради того, чтобы провести пару часов у руин этих церквей, — но вскоре поняли, насколько ошибались. Мы были не одни. Нас сопровождала небольшая группа простых туристов: английская семья, от которой никуда нельзя было деться, с тремя дочерьми с торчащими зубами и ниспадающими волосами, ненавидящая Мюррэев и Бедекеров; два светловолосых неряшливых немца; французская парочка со страниц «Парижской жизни»; и «старик с моря», седобородый пресвитерианский священник из Пенсильвании, который расстроил наше пребывание в Риме в Юбилейный год. К нашему облегчению, этот ужасный старик связался с группой американских школьных учителей, совершавших морское путешествие, и мы на время оказались в безопасности. И все же наша надежда провести два часа в приятном одиночестве безвозвратно погасла.
Зато как там было красиво! На просторных равнинах между золотистыми лугами, окруженными далекими сиреневыми горами, которые застыли под майским солнцем, среди переплетений асфоделя и акантуса возвышались три церкви — серая, золотистая и розоватая. А окружавшие их бархатные луга тянулись от тусклых гор до моря, выделяющегося тонкой серебристой линией поверх спокойной травы.
Поток туристов шумно несся по ним мимо базилики и храма Посейдона, к далекому храму Цереры. Мы с Томом задержались, чтобы в оставшиеся часы с наслаждением испить все вино грез. Быстро осмотрев храмы, покинутые туристами, уже через несколько мгновений мы обнаружили себя лежащими на траве к востоку от Посейдона, всматривающимися в сторону моря, невидимого, но слышного слабым пульсирующим шепотом, смешанным с жужжанием пчел, что кружили возле нас.
Юный пастух с длинношерстным псом робко проявил к нам свое расположение, и вскоре мы попросили его нарвать для нас цветов: асфоделей, пчелоносных орфисов, анемонов и даже зеленых ирисов, сказочных и хрупких. Шум толпы туристов сливался со звуками спокойного моря. Тогда я услышал слова, которых ждал и, зная Томаса, сдерживал в себе:
— Послушай, старина, может, ну его к черту, поезд в 2:46?
Я усмехнулся про себя.
— А как же Тернеры?
— Ничего, скажем, что опоздали на поезд.
— Именно так и будет, — сказал я, доставая часы, — если не отправимся на станцию прямо сейчас.
Но Том положил лист аканта себе на лицо и не шелохнулся. Я заправил трубку, и мы пропустили поезд.
Когда солнце стало клониться в сторону моря, окрасив серебряную линию золотом, мы принялись рисовать и не меньше часа делали наброски, но настроение у нас было неподходящее — «слишком радостное для работы», как заметил Том. Затем мы двинулись по одинокой улице — разрушенной, забытой между стенами мертвой Посидонии[255]. Это не была миловидная деревня — если неровную колею с дюжиной домов вообще можно назвать деревней. Не попадалось нам и ее обитателей. Не было никаких церквей — одни только грязные лачуги. А посередине — здание, второй ярус которого украшала вывеска «Albergo del Sole»[256]. Внизу же находилась черная, похожая на пещеру кузница, где смуглые мужчины, напоминающие безработных бандитов, сидели с угрюмыми лицами и курили.
— Здесь можно остаться на ночь, — ухмыльнулся Том, искоса глядя на эту отборную компанию. Но его предложение не вызвало у меня энтузиазма.
Далее, там, где тропа, ведущая от станции, соединялась с главной дорогой, был различим лишь один признак современной цивилизации — огромное прямоугольное строение, наполовину вилла, наполовину крепость, с круглыми башнями по четырем углам и десятифутовой стеной вокруг. Насколько мы могли разглядеть, на первом этаже окон не было. Очевидно, когда-то она служила укрепленной виллой какого-то кампаньского знатного человека. Теперь же, когда набегов более никто не совершал, вилла, опустевшая и заброшенная, не казалась внушительной. Ворота огромной стены заросли колючками и провисали на петлях, а многие из окон верхнего этажа были разбиты. Это место выглядело странным, жутким и загадочным, и мы с интересом осматривали его.
— У этого места явно есть своя история, — убежденно сказал Том.
Вечерело. Когда мы в последний раз обошли увитые плющом стены исчезнувшего города, солнце уже приблизилось к полосе моря, а когда повернули обратно, с запада растекался красный закат, который раскрашивал дорические храмы бледно-розовым цветом на фоне пропадающей синевы Аппенин. Над лугами уже поднималась густая мгла, и храмы розовели в окружении смутной серости.
Грустно было покидать эту красоту. На последний поезд мы успевали с запасом, поэтому шли навстречу к храмам не торопясь.
— Зачем это Джонни машет нам рукой? — вдруг спросил Том.
— Откуда мне знать? Мы же не на его земле.
Мы одновременно достали свои часы.
— На твоих сколько? — спросил я.
— Без шести шесть.
— На моих без семи. До станции дойти успеем.
— Ты уверен, что поезд отходит в 6:11?
— Абсолютно, — ответил я и показал ему путеводитель.
К этому времени женщина и двое детей уже истошно нам кричали, но мы понятия не имели, о чем — их итальянский был ужасен.
— Слушай, — сказал я, — побежали к ним. Возможно, у нас обоих отстают часы.
— Или расписание поменялось.
Мы побежали, и толпа стала одобрительно кричать. Когда мы обратили внимание на пар, который поднимался из-за насыпи, скрывавшей железную дорогу, наш легкий бег трусцой превратился в паническое бегство. Прозвенел гудок, мы приблизились уже настолько, что могли расслышать вопросительное «Pronte?», беспокойное «Partenza!» и окончательное «Andiamo!» Но поезд, находившийся в пятистах ярдах от нас, выпустил пар и отправился в сторону Неаполя, а мы, когда часы пробили шесть, успели только добежать до станции и вызвать смотрителя.
