— Вот я и на родину приехал! Так сюда тянуло. Вся душа изныла в тоске. Как завидел вдали наш город, так даже слеза прошибла.
— Конечно, приятно подъезжать к родному городу, — согласилась хозяйка.
— Как же вы поживаете? Что Антоша? Давно я ничего не слышал о племянниках… Большая ли у вас семья?
— Ничего, живем мы хорошо… Муж служит. Старший мальчик у нас в прогимназии учится, а двое маленьких еще дома.
— Покажите мне ваших деток! Я так хочу с ними познакомиться.
— С удовольствием… Только они у меня ужасные шалуны, — сказала хозяйка м направилась в соседнюю комнату; она пробыла там очень долго, должно быть, прихорашивал своих детей.
Наконец в гостиную, как ураган, ворвались два буйных мальчугана; у одного под глазом виднелся большой синяк. Они смело подбежали к приезжему и закидали его вопросами:
— Ты наш дедушка? Что ты нам привез? Каких ты нам привез гостинцев? Отчего у тебя такое лицо?
— Дети, перестаньте! Как вам не стыдно. Что подумает дедушка! Вот я папе скажу! Слышите? Перестаньте! — уговаривала мать.
Дедушка не успел еще ничего ответить и приласкать своих милых внуков, как они накинулись на книги, на альбомы, на разные мелкие статуэтки, очевидно, для них запрещенные. Мать с ужасом оберегала все эти вещи от грозного нашествия. Мальчуганы теребили их руками, отнимали друг у друга, спорили.
— Миша и Коля, идите теперь в детскую… Идите. Вы познакомились с дедушкой — и довольно… Ну, поцелуйте дедушку… Не трогайте же ничего, — испуганно твердила мать, оттаскивая шалунов.
Но те упирались и подняли рев;
— Не хотим целовать дедушку! Не хотим в детскую! — кричали они.
С трудом мальчуганы были увлечены матерью из гостиной.
— Где же вы остановились? — спросила хозяйка, вернувшись после борьбы с сынками и желавшая загладить неприятное впечатление.
— В гостинице.
Что же вы, на побывку или навсегда?
— Думаю, навсегда. Здоровье стало плохое… Хочу около родного пепелища сложить свои кости.
— Вероятно, вы торговлей думаете заняться?
— Нет. Где уж мне, больному человеку, торговать!
— Значит, вы пенсией или капиталом обеспечены? — спросила хозяйка, и ее полное лицо изобразило сильное любопытство.
— У меня ничего нет. На первое время хватит… А там, надеюсь, найду какое-нибудь занятие, — уклончиво отвечал гость.
— Какие же занятия в нашем городе? Мой муж и сам бы охотно взял, да нигде нет, — недовольным тоном сказала хозяйка.
— Свет не без добрых людей, Анна Ивановна. Найдутся знакомые, помогут, укажут, наставят.
— Нет, тут вы напрасно будете искать работы… Другие и давно служат, да бьются и с трудом живут, — ревниво проговорила хозяйка и надулась.
«Понимаю я, к чему ты это все ведешь, — подумала она, — только не на простоту напал: знаем мы таких бедных родственников, которые норовят на шею сесть да хлеб отбивать».
В прихожей раздался звонок. Хозяйка поспешно бросилась туда и впустила мужа.
— Твой родственничек приехал… Вот еще не было печали!..
— Какой родственничек? — спросил высокий, худощавый мужчина, в очках и с большой лысиной.
— Дядюшка. Сидит в гостиной, хнычет, на судьбу жалуется, думает, что добрый племянник его пригреет, в нахлебники возьмет…
Муж не стал слушать сердитую воркотню жены и быстрыми шагами прошел в гостиную.
— Дядя, какими судьбами?! — воскликнул он, обнимая старика.
— Здравствуй, Антоша! Стосковался по родине, приехал сюда умирать.
— Ну, полно, дядя, поживем еще. Как же вы жили? Что вы делали? Видели ли вы моих сорванцов?
Между Дядей и племянником завязался оживленный разговор. Тон племянника был участливый и задушевный. Дядя рассказывал о дороге, о том, как на них капали, как он любовался родным городом и домом, который прежде принадлежал его отцу… Племянник сообщал о своем житье-бытье, о службе, о знакомых, рассказывал и о брате.
— Он богато живет, дядя. Купцом сделался — торгует. Всего одна дочь, — только жена хворая. А дом — полная чаша. Вы навестите его.
— Навещу, навещу, как же!.. Хочется родных повидать.
В это время из соседней комнаты высунулась голова хозяйки.
— Антоша, пойди сюда! — крикнула она.
Муж пошел на ее зов, и за дверью послышался сдержанный спор.
— Ты, пожалуйста, не вздумай оставлять твоего дядюшку обедать. У нас ничего нет лишнего…
— Как же, Аня, неловко. Ведь старик приехал издалека… Все-таки родной… Неловко не пригласить…
— Он должен понять — Мы не ждали. Везде готовят в обрез…
— Пожалуйста, Аня, разделим, что есть, по-родственному… Он не осудит. Все-таки лучше…
— Нет, нет. Тогда уж обедайте одни… Я не выйду.
— Будь добра, Аня… Устрой… Пригласим. Ведь неловко. В нашей семье всегда принимали радушно, — упрашивал муж.
— Ах, да перестань! Позовем в другой раз… Что еще за церемонии с таким родственником, — сердито проговорила жена и вошла в гостиную. Муж шел за ней и имел сконфуженный, растерянный вид…
— Уж вы, Иван Васильевич, когда-нибудь соберитесь к нам обедать. Приходите запросто, — певучим голосов, нарочно очень громко, сказала Анна Ивановна.
Гость посмотрел на нее удивленно.
— Приходи, дядя, — тихо повторил Антон Алексеевич.
Дяди слышал, что за закрытой дверью в соседней комнате стучали тарелками, вилками, ножами, — там, очевидно, накрывали на стол и тихо перешептывались. Он понял все и стал прощаться.
Выйдя на улицу, он с горечью подумал; «Воображают, что я нуждаюсь в их обеде… Ах, ничего, ничего мне не нужно для тела! Я для души, для души ищу пищи».
— Ну что, барин, разыскали племянников? — спросила приезжего прислуга в гостинице, когда он вернулся.
— Разыскал.
— То-то, я думаю, обрадовались?
— Да, обрадовались. Очень обрадовались, — вздохнув, ответил приезжий и усмехнулся.
Через день Иван Васильевич навестил другого племянника.
Тот жил в чистом, уютном двухэтажном доме, обнесенном зеленым палисадником; внизу помещалась лавка.
В этом доне уже были осведомлены о приезде бедного родственника.
Ивана Васильевича встретил высокий, полный мужчина с окладистой бородой. Лицо его было суровое, и в глазах выражалась жестокость.
Иван Васильевич долго и пристально всматривался в него, не веря своим глазам «Неужели это Васенька? Тот милый, курчавый мальчик, которого он когда-то любил и ласкал?»
— Что, дядюшка, не признаете нас? — басистым голосом спросил племянник и рассмеялся.
— Где же узнать? Очень изменился… Вот теперь я вижу… Что-то в лице есть отцовское, — проговорил дядя, здороваясь и избегая называть племянника по имени. Ему казалось неловким называть этого купчину Васей и говорить ему «ты».
— А вот моя супруга Марья Власьевна и дочка Глаша.
Вошли в горницу, убранную парадно, по-купечески, с большими божницами, с цветными скатертями, с серебром, выставленным наружу, и половиками по всему полу. Навстречу гостю встала худенькая, маленькая женщина с большими испуганными глазами и дородная девица, лет 18, как две капли похожая на отца.
Иван Васильевич сел на диван, кругом него поместилась вся семья, и ему стало не по себе.
— Чем же вы, дядюшка, занимались в столице? — спросил хозяин.
— Занимался в конторе… Кроме того, кое-что писал.
— Что же вы изволили писать?
— Писал статьи, печатал их, книги издавал.
— Пустое это дело по нынешним временам — писать книги…
— Вероятно, а вашу глушь не доходит хорошая, дельная книга, — оттого вы так и судите, — заметил дядя.
— Это правда, Василий Алексеевич, есть очень приятные, чувствительные книжки… Читаешь, — вдоволь наплачешься… — вставила было суждение жена хозяина.
Тот взглянул на нее так, что она дальше не продолжала.
— Ничего ты не понимаешь… Твое дело бабье, знай свою кухню да дочку и молчи, — грубо заметил он.
Девица хихикнула.
— Что вы это говорите, голубчик… Теперь другие времена: женщина рвется к свету. Это очень похвально и приятно слышать, что Марья Власьевна любит почитать книжку. Хорошая книга переродить человека может.
— Это поучение вы, дядюшка, оставьте про себя. У вас — по-одному, у нас — по-другому… Лучше вы нам объясните, что же вы тут собираетесь делать?
— Пока ничего. А там видно будет…
— Что же у вас, дядюшка, чин большой?
— Нет, совсем маленький.
— Так.
Племянник помолчал и, наконец, проговорил решительно:
— Вы нас извините, дядюшка… Мы не можем вас у себя пристроить, потому и занятий таких нет и помещения маловато.
— Я, голубчик мой, и не собирался у вас устраиваться, — ответил дядя и стал прощаться.
— Куда мог вы? Сейчас закусим… Водочки выпьем… Эй, жена, скорее! — суетился племянник.
