- Это какие-то другие люди пришли... Слышишь голоса?.. Кажется, среди них есть женщина.
И Гюляндам-арвад, опережая Бахмана, спустилась во двор. Дядюшка Гани, чертыхаясь, открыл ворота, в которые тотчас вошли двое в белых халатах: молодая девушка и полный грузный мужчина с кожаным чемоданчиком, на котором даже в полумраке был отчетливо виден красный крест.
- Это тупик семь, дом пять? - спросила девушка.
- Да, дочка.
- "Скорую" вызывали?
Старик молчал. Он, конечно, не вызывал. Кто ее мог вызвать?
Девушка посмотрела в бумажку с адресом.
- Кто-то вызвал "скорую помощь". Сказали, ранен проживающий здесь Бахман Сарыев. Шутки шутите, что ли? Что, у нас мало дел, чтобы еще зря по разным закоулкам ездить? У нас столько этих вызовов! Некогда голову почесать.
- Дочка, послушай меня, не сердись,- заговорила Гюляндам-арвад.- Бахман действительно у нас живет, вы хорошо сделали, что приехали, пойдемте к нам, парень лежит в постели.
- Он что, действительно ранен?
- Да, дочка, рана на лице. Да благословит аллах Сурьму-ханум, перевязала его...
Соседи, конечно, снова выползли из своих квартир.
- "Скорая" приехала, "скорая"...
- Хороша "скорая"! - откликнулась Хырдаханум.- Не дай бог, плохо станет, ее не дозовешься, эту "скорую", пока соберутся приехать, из тебя и дух вон.
- Хватит тебе, жена,- донесся голос Аждара.- Всю ночь маемся, осталось еще переживать по поводу "скорой помощи"! Дай хоть поспать часок...
Соседи разошлись. Дядюшка Гани, присев на каменный приступок около своей двери, закурил, раздумывая, подниматься или нет к Гюляндам. Туда уже поднимались вслед за людьми из "Скорой" близкая соседка и приятельница Гюляндам Гури-ханум со своей дочкой-школьницей Афет. "Ну, где Гури появилась,решил старик,- там другим делать нечего".
Настоящее имя Гури было Гурият, так было записано в паспорте, но если бы у кого-нибудь во дворе спросили Гурият, никто не смог бы сказать, кто это: все здесь звали ее Гури, и никак иначе. Имела ли она что-нибудь сходное с райскими гуриями, неизвестно, но это о ней из уст в уста долгое время кочевало кем-то сочиненное четверостишие:
Гури, ах Гури, Выйди крышу подмести'. У тебя один бывает хахаль. Или целый полк?
Это обидное четверостишие выражало чью-то злобу, не иначе, потому что никогда у бедной Гури не было никакого любовника, она всегда заботилась о своем достоинстве, высоко несла свою честь. Скорее всего эти стишки сочинила одна из девиц, которая сохла от зависти: в молодости Гури была хорошенькой, и соседские парни умирали по ней, писали ей множество любовных писем, бегали только за ней, других девушек не замечали; одни сваты из дверей выходили, другие - входили, но Гури никто не нравился, пока наконец по тупику не разнесся слух, что ее обручили с каким-то парнем-даглинцем. Слух оказался верным, и вскоре в дом тетушки Пери стал ходить высокий статный парень, жених Гури, и предполагалось, что, как только завершится мухаррамлик, будет сыграна свадьба и Гури навсегда покинет этот двор. Но закончился мухаррамлик, а свадьбы не было; пошел другой месяц, а о свадьбе дочери Пери-хала и не заикалась. Какое-то время даглинец еще приходил, потом перестал, и одни соседи говорили, что он бросил Гури, другие, наоборот, утверждали, что девушка сама его отставила; третьи высказывали еще какие-то догадки. Наконец разнеслась по двору новость: даглинец женат, в Хызы у него есть жена, есть от нее дети... Гури предстояло стать второй женой, и она решила, что этому не бывать; пусть она будет несчастной, но той, другой женщине несчастья не прибавит! Не все поверили в это, кое-кто кривил губы в усмешке, злорадствовал. Поползли шепотки, слухи, сплетни, а тут еще все заметили новое обстоятельство: Гури была беременна! Тогда и те, кто ничего плохого не говорил о ней и старался о плохом не думать, заговорили, и одна небылица погналась за другой. Доведенная всем этим до крайности, Гури вышла однажды во двор и при всем народе сказала: "Кто беспокоится обо мне, откройте пошире уши. Сообщаю всем, что я беременна, уже на четвертом месяце, я сама хотела, чтобы у меня был от Вели (так звали даглинца) ребенок, я очень его любила. Но у него действительно есть семья, есть дети, и я не позволю себе разбить семью. У той женщины больше прав на Вели, чем у меня, пусть она и живет с ним, а я своего ребенка сама рожу и сама выращу. Ясно вам, люди, или еще что-нибудь добавить? Я знаю, обо мне будут болтать все, что придет в голову, легенды всякие начнут сочинять,- черт с вами, пусть говорят что угодно, пока не устанут!"
Соседи, словно околдованные, тупо смотрели на нее, никто не сказал ни слова. Несчастная Пери-хала, и без того пришибленная горем, от стыда несколько дней не показывалась соседям на глаза и тоже не сказала дочери ни слова.
А той порой предельно откровенная исповедь Гури облетела двор, обежала весь тупик, из тупика разнеслась по всему кварталу, и кто не слышал - услышал, кто не знал - узнал, какую штуку выкинула эта гордая красавица Гури. Многие удивились, другие сказали, что с гордячками всегда так бывает - на порядочных не глядят, а с первым же проходимцем в постель ложатся; кое-кто решил, что она свихнулась. Но получилось так, как сказала Гури: поговорили, поговорили да и перестали. О Гури вспомнили еще раз, когда она вернулась из роддома. Встречаясь, сплетницы насмешливо говорили друг другу: "Поздравляю тебя, соседка наша, Гури, родила, вернулась с девчушкой на руках, сама будет ей и матерью, и отцом!" Пери-хала не выдержала свалившихся на нее бед и сошла в могилу, когда внучке не исполнилось еще и сорока дней. В это трудное для Гури время Гюляндам-арвад стала ей заступницей и пришла на помощь. Трудности сближают людей; Гюляндам и Гури вскоре стали ближе родных, и когда Гюляндам-хала шла к Гури или Гури шла к Гюляндам, даже если та или другая нуждалась в чем-нибудь, вмешательство третьих лиц было ни к чему.
...И Гани-киши остался сидеть внизу, на приступке, а наверху, подперев рукой подбородок, сидел на раскладушке пострадавший из-за него Бахман. Гюляндам-хала показала на него врачу:
- Ай дохтур, вот он, раненый парень,
Мужчина с чемоданчиком в руке, глянув на повязку, сказал:
- Аккуратно забинтовано. Нам тут и делать нечего. Но врач, не обратив внимания на его слова, спросила у Бахмана:
- Рана болит?
- Нет.
Мужчина с чемоданчиком снова равнодушно сказал:
- Он не нуждается в нашей помощи.
Видно было, что он давно работает в "Скорой", всего насмотрелся, так что рассеченная бровь Бахмана представлялась ему не более как царапина или комариный укус, и он считал, что из-за такой травмы их напрасно оторвали от дела и вызвали сюда, и нечего тут терять время. Но врач не спешила.
- Вас чем ударили?
- Кулаком.
- Значит, ссадина. Большая?
- Я не видел.
- Разбинтуйте,- сказала она медбрату.
Тот с такой неохотой и так медленно стал готовиться разбинтовывать, что Афет, стоявшая позади матери, сказала:
- Доктор, можно я развяжу? Нас в школе учили бинтовать раны, я умею.
Врач разрешила, и Афет приступила к делу. Бахман впервые так близко увидел девушку, сейчас, как всегда, не в пример другим, аккуратно одетую и причесанную.
- Бинтовали-то вы? - спросила врач девушку.
- Нет, это тетя Сурьма бинтовала. Я так еще не смогу. Она медсестрой была во время войны.
Врач взглянула на Гури, подумав, что это и есть Сурьма, и сказала:
- Спасибо, хорошо сделали, что перевязали рану.
- Доктор, тетушки Сурьмы здесь нет. Это моя мама,- поправила Афет доктора.
А мужчина с чемоданчиком недовольно и с обидой сказал, что раз тут есть люди, умеющие хорошо перевязывать раны, так и незачем было вызывать "скорую" ради какой-то царапины!
Афет поневоле отступила в сторону.
Привычно наматывая на ладонь широкий бинт, мед-брат все-таки снял повязку с головы Бахмана. И пока он этим занимался, Бахман думал: на кого же похож этот человек? С первого взгляда человек с чемоданчиком ему напомнил кого-то. Но кого? Он не мог отвести глаз от округлого брюшка и крупных рук медбрата. Мясистые грубые руки, как у Пийчи Гейбата. Ах, вот кого он так напоминает! У Пийчи Гейбата точно такие руки, и ногти всегда длинные, а под ними - чернота. Бахман видел руки Пийчи Гейбата в деле. У соседей умерла при родах молодая женщина, готовили поминки, и Пийчи Гейбата позвали резать скот. Бахман учился тогда в третьем классе; помнится, ребята влезли на забор и смотрели, как Пийчи Гейбат быстренько и ловко прикончил под ореховым деревом двух барашков, в одно мгновение сдернул с них шкуры, а мясо разделал и побросал в таз. Было удивительно, что такой сверх меры тучный человек так ловко работает. Руки его действовали размеренно и точно, как машина... И сердце у него каменное, животных не пожалел... Этого Пийчи Гейбата всегда приглашали для подобных дел. Он получал за свою работу долю мяса и, конечно, бывал среди участников торжества или траура. И когда он шел по улице, от него неизменно пахло мясом точь-в-точь как от этого медбрата лекарством. Наверное, все полные люди похожи друг на друга, подумал Бахман сначала; но нет, полнота ничего не определяет, это внешнее сходство, а люди совсем разные.
