- Надо еще коров определить на зиму, с собой их в землянку не потащишь. А у нас, Катя, горе такое! Анютка обезножела...
- Бедный дитенок! Испугалась сильно, это бывает. Свезите ее в Мокрое к бабке. Бабка сильная, отчитает ее, водицей отпоит, - утешала соседка.
- Да вот, побежала Сашка в Мокрое на почту. Может, поспрашивает про бабку, жива ли она, не померла. Она еще до войны еле дыхала.
- Эта знахарка вечная, Настя.
Услыхав это, Анюта твердо решила, что нынче встанет и будет приучать свои ноги снова ходить. Оставшись одна на дворе, она тут же отбросила тяжелый тулуп и поднялась. Ноги не совсем отказали, все же держали ее. Она осторожно ступила раз, другой. И вдруг ноги помимо воли повели к сгоревшему дому.
Анюта села на краешек кирпичного фундамента и тихонько поплакала. И сразу стало легче, как будто часть своей тоски она выплакала и забыла. Кирпичи еще были теплые, не успели остыть. Или ей показалось.
Прошло еще два-три дня. Анюта уже спокойно спала под тулупом на соломе, не пугалась, если вдруг гармошка взрыдает у комендатуры, или луна выплывет и настырно уставится прямо в глаза, или собаки истошно залают где-то в Прилепах.
За эти дни столько всего случилось! Пока война не откатилась дальше на запад, пока стояли наши части, жизнь в тихих деревеньках текла вдвое быстрее обыкновенного. На другой день после их возвращения прибыла похоронная команда; быстро собрали по полям наших солдатиков побитых и похоронили в братской могиле рядом со школой. Вечером был там митинг, понаехало начальство из Мокрого, речи говорили, бабы плакали. Потом как ударили из автоматов!
В это время мать с Настей рыли картошку, а Анюта возле костра варила кулеш. Они все пообмирали, услыхав автоматные очереди. Хорошо, старичок сосед им объяснил, что это салют. Слава Богу, эта была последняя стрельба в их жизни.
На другое утро похоронная команда отбыла дальше, вслед за нашими войсками. Много было работы у этой команды. Так много, что немцев они не прибирали, только своих. Бабы даже зароптали: как же так, погода стоит теплая, еще день-другой - и дух пойдет смрадный.
Не было еще у них никакого своего начальства - председателя, бригадиров, которые посылали бы колхозников по нарядам. Словно на время о них забыли, пока они сами собой на ноги не встанут. Но один мокровский начальник им все же приказал немцев похоронить. Это и зачтется им как первый колхозный наряд.
Два года назад, когда немцы три дня брали Козловку и никак не могли взять, много наших солдат осталось лежать по полям. И тогда дед Хромыленок сказал: "Бабы, кто же их приберет, если не мы? Наши ведь солдатики". Всю ночь они собирали мертвых, за старыми колхозными конюшнями вырыли две могилы. В одну положили сорок человек, в другую - пятьдесят. Дед Хромыленок считал, а бабы быстро со счета сбились. С тех пор деда стали называть Похоронщиком, но он не обижался.
И когда приказали немцев хоронить, бабы наотрез отказались, переложили этот наряд на деда Похоронщика:
- Дед, выручи нас, тебе же еще и трудодни начислят за эту работу.
Дед собрал стариков, парней-подростков и повел свою команду к лесу. Не один день они трудились и не в одном потайном месте зарывали. Эти могилы со временем забылись, но одно место помнили и через тридцать, и через пятьдесят лет. На краю леса у заброшенного проселка старались ночью не бывать. Поговаривали, что ночами бродят по проселку призраки в зеленых мундирах и слышится немецкая речь.
Даже в те дни случались в их жизни маленькие радости. Сначала Витька притаскивал только ящики из-под снарядов: немецкие - маленькие, прочно сколоченные, и наши - большие, рассыпавшиеся, стоило их ударить о землю. Ящики служили им столом и табуретками, а потом предназначались на обшивку землянки. Все Витькины трофеи должны были пойти в дело: осколки стекла, проволока, гвозди и другие железки.
И вдруг он принес целое полотнище брезента. Нашел где-то за Андреевкой в кузове подбитой машины. Вот в какую даль забежал! И оттуда Витька волок и брезент, и кусок обгоревшей шины, как мать ему велела. Она потом этой резиной валенки им подшивала, а весной и лапти, чтоб ноги не промокали.
Они так радовались этому брезенту и нахваливали добытчика Витьку! Тут же поставили столбы и натянули на них брезент. Теперь у них была крыша над головой и они не боялись дождей. Дождей, слава Богу, не было весь сентябрь, осень простояла, как на заказ, солнечная и сухая. Но все равно приятней было спать не под открытым небом, а в своей палатке. Так окрестили их новое жилище бабы.
Брезент служил им много лет. Им накрывали бурты с картошкой и скирды, дрова и лес для будущего дома. Из остатков мать сшила плащи-накидки для дождливой погоды. Анюта даже не помнила, когда последний клочок счастливого брезента перестал попадаться на глаза и навсегда исчез. Как исчезали все вещи, носившие в себе зримую память о прошлом и войне.
Уже на другой день после такой удачи Витька вернулся расстроенным. Хромылята, дедовы внуки со старшим Петькой, нашли за Козловкой разбитую легковушку, сняли заднее сиденье и приволокли домой. Теперь у них в землянке будет кожаный диван, а Витька прозевал! Целую неделю терзала его горькая зависть. Он даже собрался сбегать подальше, в Мокрое: там целую колонну машин разбомбили. Но мать его не пустила.
- Не горюй ты по этому дивану. Уж без чего-чего, а без дивана мы как-нибудь проживем, - утешали все Витьку. - Что нам горько сейчас нужно, так это большие доски для наката или лучше бревнышки.
Если б Анюта была с ногами, она бы и сама сбегала с девчонками куда-нибудь под Рубеженку. Там у Лизки родная тетка жила. Эта тетка их и научила, где искать. И принесли девки с Рубеженки целый парашют. Разве могла Лизавета удержаться и не похвалиться перед Анютой такой находкой!
После войны многие девушки щеголяли в белых блузках из настоящего шелка, правда парашютного, но никто этим не смущался. Что только не носили в послевоенные годы, когда надолго исчезла из магазинов любая мануфактура, а на базаре не на что было ее покупать. Очень ценились за прочность немецкие мешки. Эту дерюгу красили кто чем мог и шили обновы. Мать покрасила мешок сажей из кузни Витьке на штаны. А другой мешок пошел Анюте на юбку.
Только лет через десять, в пятидесятые, стали привозить в сельпо ситец, но давали не кому зря, а только колхозникам-ударникам по три-четыре метра ткани в год. Остальное, как водится, доставалось начальству и родне завмага. Тогда помянули не раз и сукновальню в Мокром, и ткацкие станки, которые раньше стояли в каждой хате.
2
До середины октября продержалась сухая осень. А потом им дожди уже были не страшны. За этот месяц они столько работы переделали - как за целый год! И по времени эти несколько недель протянулись как год, зато следующие два года проскочили как одна неделя.
Дни были заполнены до краев одной работой, и черная работа спасала от черных мыслей. Даже Витька трудился за троих. Не только ходил в раздобытки, но и подбирал картошку, рылся на пожарище, собирая гвозди, скобы, дверные и оконные ручки. Анюта сортировала железки, готовила еду. Она изо всех силенок старалась быть полезной.
Соседки заходили по привычке на их двор, садились на ящики и обсуждали, как рыть землянки. Это не напоминало прежние посиделки. Домна называла эти сходки производственными собраниями. В лесных деревеньках, которые немцы сожгли в отместку за партизан, люди уже второй год жили в землянках. Усваивали их горький опыт. В Козловке копали вовсю и были довольны, но у них сплошной песок; а прилеповцы вырыли ямы, на другой день пришли - там вода стоит по колено...
- Дубровка на горочке, у нас не должно быть воды, - рассуждали бабы.
Только когда убрали половину картошки, Настя с матерью всерьез взялись за землянку. Сначала пошли в Козловку посмотреть. Там уже печки клали в землянках. Эти печки мать очень одобрила - сделаны с выдумкой. Но кое-что в конструкции нового жилья ей не показалось, вернее, не подходило к их условиям.
Вернувшись, она бодро заявила Анюте:
- Ну вот, сходили подучились, поспрашивали...
Села на перевернутый ящик и надолго задумалась. Не той нехорошей, тоскливой задумчивостью, которая находила на нее раньше. Она мурлыкала себе под нос, покачивалась из стороны в сторону и вдруг, очнувшись, с увлечением рассказала Анюте про печки на столбиках, про накат и оконце. Но главного своего секрета она все-таки не выдала, чтобы не сглазить.
Анюта смотрела на мать во все глаза, не узнавая и радуясь. И на другой день, когда они с Настей набросились на яму для землянки, мать давала крестной указания и поправляла. И ясно было всякому, что она тут - прораб, а Настя только подручная.
Через три дня они уже стояли на дне огромной ямы. И мать, опершись на черенок лопаты, задумчиво рассуждала:
- Хитрое ли дело - яму выкопать. Это каждый зверь может себе норку нарыть. А нам не нора нужна, девоньки. Как нам эту ямку обустроить, вот в чем вопрос.
