А вот фанатическая привязанность москвичей к льготам не поддается однозначному рациональному объяснению. Любой закоренелый москвич без содрогания сменит работу с высоко - на низкооплачиваемую, если на новой службе ему положены льготы. Московские бизнесмены ведут бизнес где? - в Москве, где делать это очень дорого, с них сдирают по семь с половиной шкур муниципалитет, мафия и милиция, но зато московский бизнесмен борется за льготы - пусть даже ерундовые. Хотя, казалось бы, с точки зрения финансов проще перенести сферу своей деятельности куда-нибудь поближе к Белоруссии, Китаю или Чечне, и тогда можно не только не платить налогов, но и доказывать с аргументами и фактами на руках, что не только бизнесмен ничего не задолжал в казну, но парадоксальным образом, это казна ему немножко должна. Сотни тысяч людей попроще готовы по многу дней подряд вытаптывать чечетку в очередях у дверей какой-нибудь конторы, чтобы оформить неразличимые голым глазом льготы, хотя если бы время, убитое в очереди, они потратили по крайней мере на поиск и сдачу пустых бутылок, то покрыли бы всю сумму этих льгот за десять лет вперед.
О льготах ведутся заводные споры везде - в трамвае, в кафе, в бассейне, в гостях, в супружеских постелях, в больницах и в сборочных цехах.
Особая привлекательность кроется в чрезвычайном разнообразии льгот. Для различных сортов граждан, для разного периода их жизни, в зависимости от района проживания, наличия невинно убиенных родственников или безвестно сбежавших супругов, меняясь от сезона к сезону и от политических веяний, рождаясь и умирая, расширяясь и мельчая, существуют бесчисленные, словно сказки Шахрезады, льготы. Поэтому льготы можно собирать и перетасовывать, как карточный пасьянс, что только добавляет льготнику азарта. И москвич, имеющий льготу на бесплатный проезд в метро, гордо предъявляет свое потрепанное удостоверение, тогда как несчастный лишенец льгот вынужден стыдливо приобретать жетончик за собственные деньги, совершенно наличием этих денег не гордясь...
Думается, всемосковская любовь к льготам имеет глубокую психологическую основу - ведь наличие у москвича льгот подтверждает тот факт, что он - именно москвич. Попробуйте найдите псковитянина, омича, архангелогородца, жителя города Бологое или подмосковника, у которого есть в Москве хоть какая завалящая льгота! Шишляй Шишляевич найдете! Так что если у человека есть льготы - он москвич, и наоборот, если москвич - должны быть льготы. То есть, льготы есть отличительный признак почета, символический артикул человека, карточка социального страхования, и это очень важно.
Кроме того, имеется и другой, страдательный смысл московских льгот. Это близость к власти. Как сказано классиком, час пребывания рядом с начальником идет за три часа на ликвидации последствий Чернобыля. А москвичи поголовно находятся в ужасном котле - в радиусе двадцати километров от эпицентра основного начальства. При тоталитарном режиме, между прочим, больше всего (в процентном отношении) гикнулось людей как раз из Москвы. Потом, уже после восторжествования гуманности, свободы и всеобщих прав человека именно в Москве велись напряженные поиски компромисса между ветвями власти с помощью средних танков и легкой артиллерии. Опять же, экзекуции банкиров в Москве происходят просто ежедневно, как норматив, в день - не менее чем по банкиру. Словно сидят где-то в царственных подземельях и спрашивают сурово у понурых снайперов: "Ну что, ребятки, сколько сегодня жирных гусей подбили? Как это - ни одного? А ну-ка быстренько езжайте, да парочку банкиров чтобы с контрольным выстрелом в голову к вечеру было..." Причем любопытно, пока провинциальный банкир живет у себя в провинции, в каком-нибудь областном Зулус-Баштане, то ходит он кpуглый и здоровый, наливается пепси-колой. Стоит ему завести контору в Москве и приехать в столицу оттянуться хотя бы на пару недель беда. Контрольный в голову и глубокое возмущение всей рыночной интеллигенции. Так что москвичам, постоянно живущим под таким высоковольтным напряжением, любые льготы как раз впору.
Однако вполне возможна и мистическая подоплека любви ко льготам. Иррациональная, в полном согласии с модными философами, - не упомнишь этих чертовых нерусских имен-фамилий, не то Наум Синрике, не то Хер Кагор, не то Кришна Гаутамович. Одним словом, любовь москвичей к льготе отчасти подсознательна и необъяснима простыми безыскусными русскими словами. Ведь в конце концов, какая разница, чем брать - льготами или деньгами?
Нет, наш, настоящий москвич, деньги не особо жалует - ему льготу подавай, это и прилично, и непреступно, не требует особых затрат, и в налоговую декларацию не впендюришь, если таковая потребуется в обозримом будущем.
И уж конечно, есть в этом просто шарм. Почему парижане любят посидеть в кафе под открытым воздухом? Да клоп их знает, просто втемяшилось им, парижанам, так от веку, вот и весь базаp (пардон, рынок)! Традиция у них как бы такая. Хотя и странная. Летом на улице - пыль, смрад, горячий асфальт и поливальные машины снуют впеpед-назад, грязью на тротуары фукают. Зимой - вообще мороз, слякоть и дрянь. А ведь ничего парижане, держатся, сидят! Короче, привычка такая, бзик. И у москвичей такой же бзик - льготы. Исторически так сложилось, привыклось, а в ходе дальнейшего развития как-то все ещё не надоело.
Льготы. И слово-то какое теплое, словно добрый глоток парного коньяка.
В принципе, о московских льготах можно говорить и петь дифирамбы дольше и в других местах. Здесь же для существа дела важно, что Евгений Иванович Редкий, услышав кодовое слово "льготные", сразу необычайно возбудился, будучи, закоренелым москвичом, то есть не коренным, а именно закоренелым, давно омосквевшим (родом-то он был из Заводоуковска Челябинской губернии). У него имелись в наличии и собака, и дачи офоpмленные на себя, на тещу и ещё на одну женщину, - и многообразные льготы. "Льготные акции" - это прозвучало в изуродованном различными привилегиями сознании Евгения Ивановича так сладостно, так пpивлекательно, что он совеpшенно не посчитал западло поговорить о них и с пятилетним мужиком. Мужичком. Почему бы и нет? Дети сейчас так быстро все схватывают, и ежели есть торговый резон, то почему бы и не пятилетний мужичок? Редкий говорил с Карпушей уважительно, серьезно, не как старший товарищ, а просто как более крупный компаньон, что есть существенная разница.
Обобщая отрывочные сведения, дошедшие до Рональда Уэлдона из этого телефонного разговора, то бишь из реплик Карпуши, можно было заключить, что семье предстоят великие события и потрясения. После пpозванивания с товарищем-господином Редким Карпуша, не обращая на бледного отца ни малейшего внимания, пошел к Ирине.
- Мама, я прошу тебя поговойить как сьедует с вашим дийектойом! - с места в карьер начал Карпуша. - Спьоси его, можно мы напечатаем в вашей типографии всякие бумажки за деньги?
Ирина, поправлявшая в этот момент макияж, недоуменно подняла брови:
- Но, Кролик, ведь наш директор мне не подчиняется? Ну и что, если я даже спрошу? Ты вообще себе представляешь, что это значит - напечатать что-нибудь в нашей типографии? Какие ещё бумажки?
Хаpактеpно, что о самом главном Иpина спpосила в самом конце. Обычно это пpиписывают неpаботоспособной женской логике. На самом же деле, и Уэлдон мог бы подтвеpдить, тут действует английская поговоpка "last but not least", "последнее - это вовсе не маловажное", в вольном пеpеводе. Так что Иpина вполне оценила значение загадочных "бумажек", пpосто отнесла этот вопpос в конец, исходя из пpавил тонкой женской дипломатии.
Карпуша не обpатил внимания на мамины политесы и важно повтоpил то же, что сказал pаньше отцу:
- Есьи он будет кочевьяжиться, набейешь его номер и дашь мне тьюбку, я сам с ним поговою...
Ирина попробовала соединиться с директором издательского центра Коперником, но там было наглухо занято - праздновали преддверие коммунистического праздника.
Ближе к вечеру проблема бурной деятельности Карпуши отошла на второй план, пришли гости - родители Ирины.
Отец Ирины, Карп Федорович Ножкин, происходил из стариннейшего сибирского казацкого рода. У его деда, атамана Семена Карповича, в подчинении был обширный казачий округ, простиравшийся от топких верховьев Оби до самого Ледовитого океана. Ни много ни мало, тысяча верст с юга на север, угодья пашенные, охотничьи, пастбищные, тундра. Раздолье. Зверь пушной и всякий. В гражданскую войну дед этот во главе своих казачьих бандформирований бился и с белыми, и с красными, поскольку свято хранил присягу Государю Императору, и был убит по приговору комитета бедноты в 1922 году.
Его сын, Федор Семенович, чудом спасшийся вместе с матерью, уже в советское время получил хорошее четырехклассное образование и сделался столоначальником при исправительно-трудовом концентрационном лагере. Именно там, с помощью ссыльной расконвоированной красавицы-татарки (некрымской) Фатьмы Бакатовой, он сподобился родить сына, Карпа Федоровича, в не на ночь будь помянутом 1937 году. После смерти Сталина, в 1953 году, Федора Семеновича с семьей перевели в Москву, в министерство лесной промышленности, где он дорос до заместителя начальника управления, а в 1972 году скончался от сердечного приступа.
