Мне ужасно неловко, и чем больше становятся пыльные пятна света, означающие близость выхода, тем совестней мне становится от совершенной мной бестактности. Чужой человек, думаю я, потерял сознание у дверей галереи; хозяйка относит его внутрь, дает отлежаться на диване, улыбается, когда он приходит в себя. Он же, неблагодарный хам, говорит: "Я хочу уйти" - и следует к выходу, комната за комнатой, залец за зальцем. Я испытываю сильную потребность как-то отблагодарить мою неразговорчивую спасительницу. Эта потребность так давит мне на небо, что я выпаливаю фразу, чудовищность которой становится мне ясна уже в момент раскрытия мною губ, но звука не остановить:
- Я хотел бы в благодарность осмотреть Вашу галерею.
Я краснею и опускаю глаза, мне чудовищно стыдно. Я понимаю, что сказал правду, и то же самое наверняка понимает моя спутница, но эта правда запретна и непроизносима, я нарушил страшное табу, и мне хочется исчезнуть, раствориться в колышущемся воздухе за окном.
Она улыбается, давит невидимый окурок концом своего псевдоковбойского сапога и выдерживает достаточную паузу, чтобы мой стыд начал шипеть, как сало на сковородке. После чего, с той же спокойной улыбкой, с какой она встретила мое пробуждение, хозяйка галереи говорит:
- Пожалуйста. Я буду очень рада, - и - невероятно! - уходит куда-то по коридорам, оставляя меня одного искать и исследовать экспозицию.
Собственно, искать особо нечего, - я как раз и стою посреди экспозиции. Эта комнатка (и та, следующая, - подсказывает мне интуиция) завешана металлическими, деревянными и картонными рамами, кое-где поблескивают стекла. Я начинаю бродить от одного экспоната к другому.
Моя хозяйка - фотограф. Я ничегошеньки не смыслю в фотографии. Правда, кое-что мне нравится в ее работах с первого взгляда: здесь много миниатюр, снимочков со стороной в несколько сантиметров, такие приятно носить в портмоне или держать в офисе, в светлой настольной рамке. Здесь они взяты в широченные черные паспарту, но все равно эти миниатюры мне симпатичны. Обычно выставочные фотографии бесстыдно велики, так, что на лицах видны поры, а один раз я четко разглядел коричневую точку блохи в густой собачьей шерсти. Правда, подобных фотографий здесь тоже хватает, одна из рам вообще занимает собой половину стены и даже чуть-чуть заезжает на наличник окна. Я подхожу к ней с заведомой неприязнью и становлюсь на надлежащем расстоянии.
На фотографии изображен голый мужчина. Он стоит ко мне спиной, вдоль его бедер летит тонкий, полупрозрачный шарф. Поза мужчины естественна, но я все равно не могу вообразить, зачем человеку может понадобиться стоять в такой позе, кроме как с целью позирования перед камерой. Мне не нравится в этой фотографии сразу все, - и слишком красивое тело с налитыми мускулами, и надоевшая черно-белость, и дурацкий шарф, более уместный в сочетании с женскими плечами, нежели с мужскими бедрами. Невидимое лицо мужчины мне тоже не нравится, у него узкий лоб и переломанный нос боксера, я так чувствую. Кроме всего этого, я испытываю определенную неловкость. Я замечал это уже не раз, - мужчины, даже вполне довольные своей фигурой, как, например, я, испытывают неприятное смущение рядом с телом представителей своего пола, если это тело нарочно выставляется для любования. Эта неловкость, думаю я, переходя к следующей фотографии, происходит от ощущения немужественности такого подхода. Женщины, думаю я, часто испытывают зависть, глядя на изображения нагих красавиц, хотя именно они ненавидят философию "тело как объект". А мужчины, даже если завидуют внешности натурщика, все равно порицают его в глубине души тихо и печально: мол, что ж ты так...
Все эти размышления очень занимают меня, и я не замечаю, что уже несколько минут рассматриваю следующий экспонат (я пошел против часовой стрелки, видимо, из бессознательного чувства сопротивления). Это тоже обнаженный мужчина, но другой и анфас. Головы нет, она отрезана краем фотографии. Мужчина стоит, положив руки на спинку венского стула, так, что резное дерево прикрывает его гениталии. Нимфоманка, думаю я. Идя от портрета к портрету, я убеждаюсь, что все выставленные тут работы изображают торсы, конечности, бедра, ладони, шеи современных аполлонов. Все они стыдливо и обманчиво прикрыты от слишком нескромного взгляда, - то кепкой, то диванной подушкой, то стволом раскорячившегося дерева (где она это снимала? неужели в общественном парке?). Я дохожу до стенки, где вывешены миниатюры, но и там меня ждут маленькие гераклики, амурчики, парисики. Некоторые фотографии цветные. Все - высоко "художественные": тут изображение слегка размыто, там тень от подоконника сливается с тенью модели в правильный, аккуратный треугольник. У одной из фотографий я задерживаюсь: она явно выуживает из моей памяти что-то знакомое, добыча нейдет, я начинаю перебирать тонкие лески, вглядываясь в небольшое изображение перед моим носом. Эта фотография не слишком отличается от других, однако она завораживает меня, вызывает нечто вроде де-жа-вю. Мне кажется, что я где-то видел обстановку, в которой сделан снимок. Кухня, свет из небольшого окна, или, скорее, из балконной двери, ибо за стеклом маячит какая-то хозяйственная утварь. Плитка, электрический чайник, деревянные шкафчики под мраморной плоскостью, блестящие краны мойки. Спиной к зрителю стоит мужчина, ноги на ширине плеч, руки заняты каким-то делом (намазывает бутерброд?). Вольная поза, таз чуть подан вперед, локти чуть отведены назад. Одна из редких фотографий, думаю я, где у позирующего никак не завуалирован зад. Я разглядываю кухню, но она мне явно незнакома, я не видел ни ее, ни похожих на нее. Вдобавок ощущение знакомости не усиливается у меня по мере вглядывания в эти дверные ручки и большие декоративные ложки. Значит, меня зацепило что-то другое. Я начинаю выискивать глазами детали, предположив, что мне знакома не вся обстановка на фотографии, а какой-то конкретный предмет, но ничего такого не нахожу. Это мистическое непонимание начинает меня раздражать. Уж не знаком ли мне сам позирующий? Эта мысль для меня неловка, не могу же я опознать человека по голому заду, и я начинаю рассматривать фигуру стоящего, избегая спускаться взглядом слишком низко. Так и есть; что-то очень знакомо мне в том, как этот мужчина держит голову и плечи. У него хорошее тело, - не набитое мускулами тело атлета, но просто нормальное здоровое тело человека лет тридцати-тридцати пяти. Я пытаюсь угадать, является ли позирование его основной профессией. У него коротковатые ноги, из-за этого фигура не совсем пропорциональна, но такая коренастость вызывает у смотрящего ощущение уверенной физической силы, думаю я.
У мужчины на фотографии точеные лодыжки и маленькие, округлые пятки. Чем больше я всматриваюсь в этот снимок, тем глубже убеждаюсь, что с изображенным на нем человеком я знаком, дело уже не в фигуре, я просто могу представить себе этого мужчину в движении. Я легко воображаю, как он кусает невидимый мне бутерброд и чуть перекатывающейся походкой выходит из кухни в комнату. Эта походка мне тоже знакома. Все дело в том, понимаю я вдруг, что тело этого человека очень похоже на мое.
Проходит несколько секунд, и наше сходство становится для меня совершенно очевидным. Оно не настолько велико, чтобы мне начали лезть в голову мистические мысли; но оно достаточно велико, чтобы приковать меня к портрету так сильно, как приковывает только собственное изображение. Я вглядываюсь в едва заметный надлом темной линии, показывающей изгиб правой ноги там, где колено (наверняка очень выпуклое) упирается в дверцу кухонного шкафа. Несомненно, у меня есть привычка так стоять. Я немедленно ловлю себя на том, что уже несколько минут назад принял ту же позу, в которой стоит натурщик. Мне неловко перед самим собой, и я поспешно выпрямляю колени и даже ставлю ноги крест-накрест, левую впереди правой, хоть мне это и неудобно. У натурщика широкая сильная шея; пожалуй, моя шея потоньше, но у нас, несомненно, одинаковая посадка головы.
Эта игра в сходство и различие настолько захватывает меня, что я не замечаю присутствия в комнате хозяйки галереи. Она рассматривает меня с неменьшим любопытством, чем я рассматриваю ее работу. Мне становится чудовищно стыдно: она, безусловно, заметила наше сходство с этим мужчиной (теперь он мне неприятен, как человек, поставивший меня в неловкое положение), и теперь стоит, посмеиваясь, держа двумя руками неестественно большую чашку. Над чашкой вьется пыль, быстро-быстро, и женщина удерживает обжигающую емкость, натянув рукава свитера на самые ладони. Она по-прежнему в одном сапоге, как если бы ей с самого утра было лень по-человечески обуться, - начала и бросила. Сумасшедшая. Определенно, в том взгляде, которым она на меня уставилась, есть что-то ненормальное, думаю я. Дурацкая застывшая улыбка совершенно искусственна. Нормальный человек, думаю я, никогда не войдет в комнату бесшумно и не уставится на гостя в упор. Я смотрю в глаза хозяйки и почему-то боюсь отвести взгляд, как если бы она могла внезапно швырнуть в меня своей дурацкой чашкой. Наконец она переводит взгляд на проклятый портрет. Я чувствую, как мои щеки заливает краска. Мужчина на портрете совершенно наг, я совсем забыл об этом, и сейчас она рассматривает его, как если бы она рассматривала меня. Теперь моя схожесть с изображенным на фотографии человеком становится окончательно мне противна, и вдруг хозяйка переводит взгляд с портрета на меня - и ухмыляется. Фу, как отвратительно ухмыляется эта женщина! Как же она некрасива, в панике думаю я, похотливая гадина! Внезапно и ее любезность, и то, как она притащила к себе в дом незнакомого человека, предстают передо мной в совсем другом свете. Действительно, стучит у меня в голове, я мог быть, например, пьяницей или наркоманом, последним отбросом общества, рухнувшим на улице перед ее домом от переизбытка или недостатка яда в крови. Где-то в глубине сознания я понимаю, что несправедлив, но мое присутствие в этой комнате с портретом больше невозможно.
