Она потянулась, смачно зевнула, подвязала белую измявшуюся косынку, которая сползла с головы.
— Гляньте-ка — она разомлела! Разморило ее! Я тебе разомлею! Вот как протяну перевяслом по спине! А вы что стоите, как вешки? Будет бока отлеживать! — набросилась на жней Маланья. — Обед кончился! Пошевеливайтесь!
Строго сведя сердитые брови, она оглянулась. Все жнеи уже поднялись, одни пили воду из жбанов, другие брались за серпы.
Хотя Маланья командовала полушутя, женщины зашевелились заметно быстрее.
— Вот как нужно с ними, бригадир!
Глянь, я хоть и самозванец, а слушают.
Знают, что шутки со мной плохие. Я вострая! Еще когда в солдатках ходила, звали меня "фельдфебель в юбке".
— Фельдфебелей, тетка Маланья, теперь отменили. Они были при старом режиме…
— Отменили, говоришь? Так то же тех, что ходили в шинелях, а не в юбке. Поняла? Поговорите еще у меня, сороки!
Маланья легко согнула свое худощавое тело, привычно захватила жилистыми цепкими руками горсть спелого ячменя, подрезала его серпом и, кладя на жниво, крикнула:
— Алена! Колос начал осыпаться! Ай-яй!
Жать надо быстрей!
Алена, которая все это время напряженно к чему-то прислушивалась, озабоченно перебила ее:
— Что это жнейки с «Кругов» по слышно?
— А кто там, рыбка, на ней?
— Кто? Ольга Тимахова. Говорила, что не задержится, — и на тебе, до сих пор нет!
Что там с ней случилось, не пойму… Надо, видно, сбегать на «Круги», посмотреть. Может, отсюда не слышно.
— Иди, иди, Аленка. Скорей посылай сюда, а то пропадет ячмень.
Алена быстро пошла по направлений к «Кругам», где жнейка должна была жать ячмень. Поле прозвали «Кругами» потому, что когда-то на этом месте были небольшие озерца. Со временем они высохли, и теперь на их месте остались две едва заметные низинки, в которых вода блестела разве только самой ранней весной.
Алена идет и то и дело стирает ладонью с лица пот. Босые, исколотые и оцарапанные жнивьем ноги осторожно ступают по гладкой, утоптанной, как ток, тропке. Земля накалилась и, как горячая зола, жжет подошвы ног.
Со всех сторон ее обступает поле. Справа оно тянется далеко, до самого небосклона, только изредка кое-где случайно примостится на нем дикая груша или трепетная березка, а слева — вот она — межа.
Поле тут отрезает зеленая стена густого сосняка. Левее сосняка деревня, сады, а за ними — в низких зарослях лозняка — извилистая неторопливая Турья.
Все вокруг окрашено в два цвета — золотистый и голубой — поле, безоблачное небо, покрытая дымкой даль. Только лес выделяется яркой зеленью…
Еще не дойдя до «Кругов», Алена поняла, что жнейки там нет. Она решила, что с машиной произошла какая-то заминка, потому что не могла же Ольга без причины в такую горячую пору опоздать! Кто-нибудь другой может иногда засидеться на колхозном дворе, заговорившись с соседом.
Но не Ольга, эта аккуратная, старательная женщина. Что же случилось? Алену охватило беспокойство. Она недоуменно посмотрела на дорогу, что проходила среди несжатой ржи, — жнейки не было видно и там.
Вдруг позади, на тропинке, послышался приближающийся конский топот.
Алена быстро свернула с дороги в ячмень. Но верховой, подъехав к ней, резко остановил коня. Это была Ольга. Светлые, как отбеленный лен, всегда аккуратно причесанные на прямой пробор, волосы ее выбивались из-под косынки, падали спутавшимися прядями на лоб. Туго натянув поводья, она сдерживала разгоряченного бегом коня.
— Третья бригада нашу жнейку забрала! — с отчаянием выкрикнула Ольга.
— Нашу жнейку? Кто тебе сказал?
— Я сама видела! Сказали, она им нужна — ячмень осыпается!
— А как же наш — не осыпается?
— И я то же, Алскка, сказала…
— Кто это приказал?
— Кто? Известно кто — бригадирша!
Настя!
Алена от возмущения не сразу нашлась что ответить.
"Ячмень у нее осыпается, а у меня нет!..
У меня пусть пропадает! Не выйдет".
— Дай коня! Где жнейка?
Ольга послушно соскочила на землю, подала Алене поводья:
— Возле кузницы.
Жнейка до сих пор никак не могла сдвинуться с того места, где ее остановили вязальщицы из Ольгиной группы. Они шли на колхозный двор, чтобы оттуда вместе с жнейкой пойти в поле. Увидев ее у кузницы, колхозницы сразу остановились, требуя, чтобы жнец ехал на их поле. Жнец, верткий, как вьюн, бойкий подросток с вздернутым облупленным носом, раза три пытался выбраться из «окружения», залихватски гикал на лошадей, подстегивая их вожжами, но девушки-вязальщицы его не выпускали. Вскоре к жнейке подбежала бригадир Настя. Она сразу набросилась на Петруся:
— Я тебе что говорила? Чего ты тут валандаешься? А вы? Это ваше дело? черные Настины глаза нацелились на вязальщиц. — Без вас разберутся, если надо будет. Лучше шли бы работать.
— Не имела ты такого права нашу жнейку… — начала было одна из вязальщиц, но Настя и слушать не стала.
Как только Петрусь увидел рядом с собой Настю, он задрал нос еще выше и, не обращая внимания на едкие насмешки, дернул вожжи. Лошади тронулись.
Так бы и увела Настя жнейку, если бы к этому времени не подоспела Алена. Нагнав шумливую толпу, Алена вихрем слетела с коня и бросилась к пареньку. Как-то так случилось, что Настю она в первую минуту не заметила.
— Ты куда? — схватила Алена вожжи и рванула их из рук хлопца.
Тот не выпускал их.
— Куда нужно, туда и еду.
Алена вспыхнула. Лицо ее, усыпанное у глаз мелкими точками веснушек, густо покраснело.
— Жнейка должна быть сейчас в нашей бригаде. Поворачивай обратно во двор, — с трудом сдерживая волнение, приказала она.
— Никуда я не поеду.
Упрямство Петруся привело Алену в замешательство. Она оглянулась и только теперь увидела Настю, — в красивых черных Настиных глазах трепетала усмешка, задиристая, уверенная.
— Почему ты берешь жнейку? Теперь ведь моя очередь, — проговорила Алена обиженно…
На следующий день после работы Алена забежала домой, умылась, наскоро поужинала и пошла в правление. Ее и Настю вызывал председатель.
Мартин случайно стал свидетелем спора:
он шел в кузню проверить, как кузнец налаживает плуги к осенней пахоте.
Подойдя к жнейке, Мартин понял все без расспросов. Однако при появлении председателя колхозницы обеих бригад подняли такой шум, доказывая свою правоту, что некоторое время ему пришлось стоять молча и слушать.
— Все? — спросил Мартин, как только стало тихо. — Ну и любите вы, казаки мои, поговорить. Прокричали уши, а бсстолку. Об этом было решение правления.
Какие же тут могут быть споры? Нечего кричать!
Он говорил спокойно и твердо, и от его спокойствия на разгоряченные спором сердца женщин словно дохнуло свежим, отрезвляющим ветром. Мартин посмотрел на всех н повторил:
— Нечего тут, казаки мои, кричать!
Жнейку — Алениной бригаде. И сейчас же чтоб все были в поле! Сколько времени зря потеряли. А Настя и Алена — завтра вечером в правление!
Он повернулся: и, слегка опираясь на упругий ореховый прут, заковылял к кузнице.
Колхозницы разошлись по своим местам.
Вязальщицы Алениной бригады весело пошли за жнейкой.
Алена шла теперь к Мартину с тяжелым сердцем. "И почему это все так приключилось?.. Все хорошо шло, и вдруг — на тебе! Теперь хоть глаза у кого занимай — стыдно к Мартину итти".
От природы впечатлительная и прямодушная, она очень волновалась, думая о предстоящем разговоре с председателем.
На улице Кореневки, как обычно летним вечером, было людно и шумно. В августовскую страду по утрам улица тихо дремлет, редко-редко можно услышать туг голос человека. Зато поле полнится жизнью — стрекочет жнейка, скрипят на дорогах, неуклюже покачиваясь, нагруженные снопами возы, далеко и привольно плывет протяжная песня жней. В полдень поле пустеет, а село заметно оживает, чтобы через часполтора сноса замереть в дремотном ожидании до вечерних сумерек. Под вечер, когда над Турьей опускается белый туман, улицы снова начинают звенеть человеческими голосами.
…С поля возвращались загорелые, запыленные люди. Пожилые колхозники и колхозницы, утомленные рабочим днем, ступали неторопливо, говорили о своих хозяйственных заботах, о колхозных новостях, об урожае и о многом другом, — мало ли что интересует старого колхозника.
Девушки и подростки шли отдельно. Вокруг раздавались звонкие разноголосые восклицания, шутки, взрывы смеха. У хат в ожидании родителей стояли дети. Ребятишки, завидев издали отца или мать, с радостным криком, сверкая пятками, бросались им навстречу и вместе со старшими степенно возвращались домой.
Когда Алена подошла к правлению, там уже зажгли свет. В комнате шел негромкий разговор. Окно было снизу завешено газетой, и кто там разговаривал — не было видно.
