- Уважаемый Лука! - начал человек сурового вида, нисколько не затрудняясь Декановой каллиграфией. - Конечно, получив мое приглашение, вы могли подумать, что это какая-то шутка ваших друзей - Ивана, Марка и Феоктиста, но позвольте вам заметить, что, сделав такое предположение (вполне, в общем-то, правдоподобное), вы несомненно ошиблись, и, надеюсь, некоторые мои следующие соображения объяснят вам вашу ошибку. Во-первых, если вы продолжаете настаивать на вашем предположении, подумайте, так ли это уж похоже на шутку. Примите, пожалуйста, при том во внимание и суровый вид моего посланца, подателя настоящего ветхого манускрипта, и мою личную пресловутую серьезность (нисколько не вяжущуюся ни с какими увеселениями) и некоторую мою, бросающуюся в глаза настойчивость, с которой я снова обращаюсь к вам, что, поверьте, продиктовано особенными - если не сказать чрезвычайными обстоятельствами.
Если же эти доводы не убедили вас, подумайте: а так ли уж благожелательно относятся к вам ваши, с позволения сказать, друзья - Иван, Марк и Феоктист, чтобы быть на высоте морального права, единственно оправдывающего, единственно превращающего наши невинные шутки в благопоощряемые нравственные деяния? (О, бойтесь, уважаемый Лука, в своей молодой жизни шуток неблагожелателей ваших! Примите, пожалуйста, этот мой скромный афоризм, это мое небольшое поучение, которое мне весьма извинительно по причине моих степенных лет.) И потом, хорошо ли вы вообще знаете ваших, уже упоминавшихся друзей? Нет ли в них каких-либо сторон, прежде не изученных и не познанных вами и которые заведомо искажают ваше всесторонне обоснованное представление о ваших друзьях?! Я буду откровенен с вами: в вопросительной форме моего последнего предположения кроется и тщательно выверенное, взвешенное утверждение. Да, такие стороны есть! Хромой хромому не опора, а даже из десяти безногих не составится и один приплясывающий. Хотя еще не подумайте, пожалуйста, что эта внезапно сорвавшаяся с кончика пера моего сентенция хоть в какой-либо незначительной степени попирает или затрагивает ваше безусловное, неизмеримое, высокое достоинство; я даже готов теперь немедленно вычеркнуть ее, так чтобы ее и не было совсем... Во всяком случае, потому-то вы должны быть еще более осторожны, недоверчивы и бдительны в ваших повседневных сношениях с друзьями. Но, думаю, что в будущем мы еще будем вынуждены вернуться к этому аспекту. Пока же, уважаемый Лука, прошу вас принять хотя бы на веру, что в моих словах нет и мельчайшей капли преднамеренного или случайного очернительства в отношении ваших друзей.
Правда, вы можете возразить: а сам-то Декан! Разве не его стараниями я был исключен из Академии, тогда как вины моей было на грош или и того меньше? Вот видите, я способен представить себе ход мысли даже отдаленного собеседника (хотя я почему-то уверен, что вы не думаете обо мне слишком несправедливо). Но если бы вы все-таки упрекнули меня в том, что я сыграл в вашей жизни роль отчасти недобрую и неприятную, то были бы в какой-то степени правы. В свое оправдание перед вами я не сошлюсь, заметьте, на уже упоминавшиеся чрезвычайные обстоятельства (это было бы не слишком находчиво, умно, убедительно - словом, не совсем достойно того интеллигента, ученого, мыслителя, крупного руководителя, каковым меня признают все разнообразные окружающие), хотя мог бы это сделать, и был бы оправдан, уверен, всем ходом событий. Но я все же чувствую сам в себе внутреннюю потребность некоторым образом оправдаться, и, если я сейчас пообещаю отплатить вам в недалеком будущем благодеянием несравненно более значительным, нежели причиненная вам неприятность, я полагаю, что это прозвучит достаточно весомо.
Два интеллигента не должны недоброжелательствовать друг другу (уже хотя бы по причине гонимости этого сословия), а впоследствии даже более совершенства будет еще в нашем сообщничестве, и я твердо рассчитываю теперь на ваши снисходительность и отзывчивость, обычно отличающие всякого интеллигента.
А знаете ли, уважаемый Лука, какое именно качество делает меня тем крупным мыслителем и руководителем, каковыми меня признают даже мои, увы, существующие недоброжелатели? Отвечу: дальновидность! Надеюсь, что и вы по достоинству оцените это качество, когда и вашу судьбу осенит моя пресловутая дальновидность, что, уверен, не сможет не произойти при нашем дальнейшем с вами более близком знакомстве, начало которому кладет мое настоящее приглашение. Подпись: Декан.
С немым изумлением прослушал Лука все Деканово послание, машинально теребя в руках кулек с изюмом, так что из него первые черные ягодки посыпались уже на землю, а человек сурового вида, закончивши чтение, добавил Луке еще от себя несколько заплетающимся, уставшим от чтения языком: "Так что вот!.. Идти надо... если уважаемый Декан приглашает..."
- Смотрите, изюм не рассыпьте, - недоброжелательно сказал еще человек сурового вида, пряча в карман записку и поворачиваясь уходить. - А то станете потом и за это Декана упрекать. Знаю я вас таких... Видал на свете...
Тяжело и как-то очень болезненно прихрамывая, человек сурового вида пошел от Луки, а тот, все еще не оправившись от изумления, прерывисто и сбивчиво бормотал ему вслед: "Да-да, хорошо... спасибо, спасибо... я обязательно приду, обязательно... до свиданья..."
Но через минуту, когда Лука был уже у самого дома, он вдруг услышал за спиной тяжелый неровный топот. Он обернулся и увидел, что за ним снова бежит человек сурового вида, что он совершенно задыхается от бега и едва не падает на месте. - Тут еще постскриптум оказался!.. - задыхаясь, выговаривал преследователь Луки. - На обратной стороне... Я не разглядел сначала... Бегай за вами... я же все-таки нездоровый человек... до самого вашего дома бежал... сейчас, сейчас прочитаю... дыхание перевести... постскриптум: "Надеюсь, что ваша кутья получится превосходной. Декан."
- Спасибо, - с неожиданным жаром говорил вдруг Лука и, бросившись к человеку сурового вида, даже благодарно затряс его руку, - спасибо вам большое. Я вам так благодарен... и вам, и Декану тоже... Вы даже не знаете... За ваши слова... и... простите меня... - тут Лука немного замялся в неловком молчании, - простите, я еще раньше хотел спросить вас, да только, признаться, не осмеливался... Вы знаете, все говорят, что я хорошо готовлю. Но кутья у меня получается особенно хорошо. И я хотел спросить вас, скажите, удобно ли будет, если бы я взял немного своей кутьи и угостил бы нашего уважаемого Декана, когда пойду к нему в соответствии с его любезным приглашением?
- Не знаю, - отвечал человек сурового вида, нисколько не смягчившись горячими, увлеченными проявлениями чувств молодого человека и холодно высвобождая свою руку. - Это выходит за пределы моей осведомленности. Декана не заставляйте больше ждать, это добрый мой совет вам. Идите.
С нашим Деканом как за каменной стеной, мог бы сказать всякий из Академии, кто в первый раз видел Деканову секретаршу (и порой случалось, некоторые действительно говорили так), и хотя она сама обычно достаточно хорошо понимала преимущества своего положения, но все же временами невыразимо скучала на привычном рабочем месте; не так давно ей было предложено приступить к разбиранию Академического архива, который составлялся из многочисленных постановлений и приказов всех Деканов почти за сотню лет существования Академии (хотя бы в пределах единственного шкафа, стоявшего в приемной), она же надеялась, что все как-нибудь обойдется само собой по причине безостановочно продолжающегося времени, если и начинала эту работу, если и читала какую-нибудь ветхую бумагу, то скоро взгляд ее непроизвольно рассеивался; пальцы начинали машинально складывать и склеивать простые легкие самолетики из старых приказов; такой-то и застал ее Лука скучающей, складывающей самолетики, с пальцами, измазанными клеем.
- Противный вы человек, - оживилась секретарша, увидевши Луку, и запустила в него самолетиком. - Почему это Декану приходится присылать вам по десять приглашений? Вы, Лука, разве барин какой-нибудь? Одного вам приглашения недостаточно?! У-у, противный какой! - протянула еще девушка, сложивши губы трубочкой. - Толстый и противный... Идите скорее, Декан уже столько раз спрашивал, почему это нет Луки. И только что спрашивал. Вот видите, даже и сейчас лампочка мигает на селекторе.
- Да-да, это так, - думал про себя Лука, торопливо протискиваясь в дверь. - Конечно, противный и толстый. Я только это-то и заслуживаю в неприятном однообразии моих поверхностных свойств. Но, все равно, я знаю... А может, лучше я ее угощу кутьей? А что?! Принесу в баночке с крышкой, и, если надо, то ее можно и на плитке разогреть. Да, завтра же принесу. Надо мне только совершенно не забыть о задуманном.
Когда Лука вошел в Деканов кабинет, он увидел, что Декан сидит за столом и, вроде, говорит по телефону, ему даже показалось, что он слышал некоторые Декановы слова, сказанные в трубку, но, когда он пригляделся, он увидел, что Декан сидит совершенно мертвый, и уже успел окоченеть.
