- Нелишне было бы и о серых баронах помянуть!
- Меньше рот разевай, целей зубы будут!
- Чего им еще надо?
- Люди делятся на два типа, суть проста. У каждого рано или поздно болят зубы. Зубная боль, знаю из личного опыта, пренеприятнейшая штука, ее внезапность ошеломительна, она лишает сна, душевного равновесия, изматывает нервную систему.
- Нищий, с вечера отложивший гривенник, счастливее богача, который, подводя годовой итог, замечает, что остался внакладе на тот же гривенник.
- Но разумные люди при первых же признаках зубной боли обращаются к врачу!
- А если поставить вопрос ребром - вверх ползем
или вниз катимся? Я тебе так скажу: с девятисотого года малоземельные хозяйства к разорению катятся. На одном только работницком жалованье разница до стоимости двух лошадей доходит, сто сорок пять рубликов в год. Прибавь сюда дрова, доски, бревна, соль, скобяной товар, да мзду кузнецу и прочим ремесленным людям, да еще налоги. Ничего ведь и нигде с тех пор не подешевело. И, как ни бейся, в конце года или прибыль выйдет в сотню, иль убытков на ту же сотню рублей.
- Богаче не станешь, а уж глупее - это точно.
- А некоторые люди норовят оттянуть время в надежде, что зубная боль пройдет, воспаление прекратится, нерв перестанет беспокоить и у гнилого зуба эмаль сама собой обновится, и день-другой спустя человек, раскрыв рот перед зеркалом, обнаружит во рту здоровые, белые зубы.
- Со льна будет прибыль, если за берковец по пятьдесят пять рублей возьмешь. А я сейчас на каждом берковце по двадцать - двадцать пять рублей теряю. Более пяти-шести берковцев я не собираю.
- Первые радикалы, вторые суть консерваторы!
- На одних банковских займах из пяти-шести годовых я пятьдесят целковых золотом теряю! Только на дом две с половиной тысячи ухнул, а уж службы за такие деньги никак не построить!
- Ну да, жди, когда рак свистнет!
- Как те, так и другие могут быть поборниками прогресса!
- Я на льне и зерне прогорел. Решил было на молоко переключиться, но это ж все равно что построение войска менять в самый разгар боя. Опять же где денег взять скотный двор строить, племенным скотом обзаводиться?
- Ну, о чем вы толкуете? Что пользы от человека, у которого болят зубы и все мысли вращаются вокруг воспаленной десны, нет, сударь, нет, я с вами не согласен!
- Центрифугу и бидоны приобрести, пастбища расчистить, клеверных семян закупить, а тут еще неурожайный год свалился, можешь представить, что у меня в мошне и на сердце.
- Вот это, я понимаю, печенка!
- В прошлом году Рижское Латышское общество безоговорочно поддерживало правительство!
- С кем поведешься, от того и наберешься.
- Домина что надо, не какая-нибудь там халупа!
- Хоть ты что говори, я при своем останусь: лучше камень в избу вкатить, чем взять к себе бобылку!
- Были времена, когда детишки повзрослей подспорьем для крестьянского хозяйства сЛужилй, а нынче они сплошное разорение. Приходская, волостная шквЛ~а еще куда ни шло, а вздумаешь их дальше учить, так тебе кругом одни расходы.
- Зубной врач Бюргер консультирует по всем вопросам за тридцать копеек.
- Спальня в школе битком набита, в каждой кровати по двое, по трое спят. Вошел как-то - не продохнешь. Хоть сам вешайся, о топоре и говорить нечего!
- Пломбировка зуба от пятидесяти копеек и выше.
- Это еще что! У нас на три тысячи хуторов, три поселка, двенадцать имений и тринадцать мельниц, пивных и монополек, да еще три церкви в придачу, всего две школы и два учителя!
- Искусственные зубы по рублю двадцать пять и выше!
- Аренда, говорите? И это дорожка, по которой хозяин вййз катитбЯ.
- Запрещается все, что не дозволяется особым циркуляром!
- Зато всякая шантрапа голову поднимает. То же
крепостное право, только наизнанку.
- А кормление почтовых лошадей, а извозная повинность?
- Обирают бедного крестьянина, что горох на обочине - кто ни пройдет, стручок да сорвет!
- Рабочая сила уплывает за океан, в Америку, да и в глубь России. Читал я тут в "Епархиальных ведомостях", что паства нашего прихода сильно сокращается!
Опытный наблюдатель, а именно такой и сидел в уголке за недопитой бутылкой пива, мог заметить, как клубятся пары над головами посетителей. Над одними головами пары были погуще, над другими - пожиже, над третьими вообще никаких паров не клубилось. Человек с наметанным глазом знал по опыту, что те посетители, над которыми не клубились винные пары, они-то, вне всякого сомнения, самые опасные. Это чертово отродье, социалисты. Эти не хлестали ни пива, ни водки, просто ели с аппетитом, набираясь сил для каких-то им одним ведомых дел. Только что минула годовщина расстрела на Дворцовой площади в Петербурге.
Внимательный наблюдатель, сотрудник сыскной полиции Спицаусис, взглянул на часы. Как раз сейчас по гулким, бесснежным улицам сюда шагала полурота солдат, чтобы оцепить харчевню. Минут через десять уже не винные пробки тут будут хлопать, а револьверы.
Тысячи таких Спицаусисов по всей России торчали в трактирах, корпели в учреждениях, щелкали костяшками счетов в конторах, изнывали от скуки в театральных залах, шатались по бульварам, прозябали в богадельнях, томились в больницах, психиатрических лечебницах, тянули солдатскую лямку в армии и прислушивались, приглядывались, старались все запомнить, записать в донесение, ничего не упустив.
Спицаусис отнюдь не выглядел уродом. Ростом невысокий, тихий, неприметный, опрятно одетый. Среди шпиков был известен по кличке "Божье милосердие", потому что одним своим видом Спицаусис умел разжалобить собеседника, всегда при нем была маска этакого неудачника, пасынка жизни. В трактирах после третьего стаканчика у людей, как правило, развязывались языки, и они выкладывали самые сокровенные мысли. Спицаусис считался специалистом по "вспарыванию наживки", а "наживкой" на своем жаргоне шпики называли болтунов.
В горячую пору Спицаусису перепадали и более ответственные поручения. Но повышение осложнялось массой непредвиденных трудностей.
Этот дошлый народец - горлодеры, болтуны, смутьяны, словоблуды, бунтовщики, правдоискатели, зачинщики, хулители вдруг сделались осторожными. В общественных местах ничего мало-мальски примечательного не надейся услышать. Все только намеками толкуют о хозяйских нуждах, а насчет политики редко-редко словечко проскочит. Вот и попробуй таких прохвостов вывести на чистую воду; прошли времена, когда все, точно белены объевшись, драли глотки на митингах. Черт подери, потерять сноровку - вещь опасная, размышлял Спицаусис, потерять сноровку при моем ремесле все равно что руки на себя наложить. Если я с первого взгляда не смогу определить, кто тут есть кто, и не сумею отгадать тайные мысли всех сидящих за столами, значит, я потерял сноровку - это точно.
Надо же, в такое горячее время потерять сноровку!
Значит, с каждым разом задания будут даваться все менее важные, с каждым разом будут оттирать все больше, платить меньше, и под конец безрадостная служба в каком-нибудь полицейском архиве у штабелей пыльных папок. Другим, тем, что помоложе, половчее, поудачливей, достанется выгодная работенка, им будут поручаться ответственные задания, им и куши пойдут изрядные, и потому гляди, Спицаусис, гляди в оба, подбадривал себя сыщик, вникай во все: как ест человек, - то, как он набивает брюхо, расскажет о нем куда больше, чем почерк; то, как подносит ложку ко рту, откроет многие тайны; то, как он держит вилку, покажет толщину его кошелька, а самый обычный поклон его сообщит о нем больше, чем платный доносчик. Этих молчунов иначе никак не раскусишь. Выражение лица, выражение глаз - об этом они забывают, и тут-то нутро их и выглянет зверем из норки.
В общем-то человек тот же зверь, зверь, научившийся есть с руки, рассуждал сыщик Спицаусис, и разве все мы, коли случай представится, упустим возможность задрать друг друга? Не в школах ли сызмальства научаемся звериным повадкам? И хорошо, и правильно это, потому как зверю только и выжить здесь, только зверю и справиться с темной толпой, почуявшей свою звериную силу, и мы должны еще больше быть зверями, чем они, мысль-то простая: мы должны быть зубастее, когтистее, чтобы удержаться на хороших местах, куда чаще падает брошенный хозяином кусок.
Спицаусису вдруг померещилось, что мохнатые морды с рычанием пригнулись к тарелкам, пантеры с маузерами в карманах бесшумной поступью шастали у него за спиной, хищно блестели клыки, мельтешили перед глазами алые языки, скреблись когтистые лапы по булыжной мостовой, ну, теперь-то уж солдаты прошли улицу Суворовскую, прошли Мариинскую, топают где-то в конце Мельничной, ах Мария, святая мать, и почто тебе столько страдать, а приказ такой: чтобы и мышь не проскочила оцепление без проверки.
Был час и тридцать две минуты пополудни. Небо синее, безоблачное. Легко дышится на свежем воздухе.
