"И все это разом, безо всякого повода, перед чужими, в кофейной,размышлял Литвинов, глядя на белокурые волосы, светлые глаза, белые зубы своего нового знакомца (особенно смущали его эти крупные сахарные зубы да еще эти руки с их неладным размахом),- и не улыбнется ни разу; а со всем тем, должно быть, добрый малый и крайне неопытный..."
Ворошилов угомонился, наконец; голос его, юношески звонкий и хриплый, как у молодого петуха, слегка порвался... Кстати ж, Бамбаев начал декламировать стихи и опять чуть не расплакался, что произвело впечатление скандала за одним соседним столом, около которого поместилось английское семейство, и хихиканье за другим: две лоретки обедали за этим вторым столом с каким-то престарелым младенцем в лиловом парике. Кельнер принес счет; приятели расплатились.
- Ну,- воскликнул Бамбаев, грузно приподнимаясь со стула,- теперь чашку кофе, и марш! Вон она, однако, наша Русь,- прибавил он, остановившись в дверях и чуть не с восторгом указывая своей мягкой, красною рукой на Ворошилова и Литвинова...- Какова?
"Да, Русь",- подумал Литвинов; а Ворошилов, который уже опять успел придать лицу своему сосредоточенное выражение, снисходительно улыбнулся и слегка щелкнул каблуками.
Минут через пять они все трое поднимались вверх по лестнице гостиницы, где остановился Степан Николаевич Губарев... Высокая стройная дама в шляпке с короткою черною вуалеткой проворно спускалась с той же лестницы и, увидав Литвинова, внезапно обернулась к нему и остановилась, как бы пораженная изумлением. Лицо ее мгновенно вспыхнуло и потом так же быстро побледнело под частой сеткой кружева; но Литвинов ее не заметил, и дама проворнее прежнего побежала вниз по широким ступеням .
IV
- Григорий Литвинов, рубашка-парень, русская душа, рекомендую,- воскликнул Бамбаев, подводя Литвинова к человеку небольшого роста и помещичьего склада, с расстегнутым воротом, в куцей куртке, серых утренних панталонах и в туфлях, стоявшему посреди светлой, отлично убранной комнаты,- а это,- прибавил он, обращаясь к Литвинову,- это он, тот самый, понимаешь? Ну, Губарев, одним словом.
Литвинов с любопытством уставился на "того самого". На первый раз он не нашел в нем ничего необыкновенного. Он видел перед собою господина наружности почтенной и немного туповатой, лобастого, глазастого, губастого, бородастого, с широкою шеей, с косвенным, вниз устремленным взглядом. Этот господин осклабился, промолвил: "Ммм... да... это хорошо... мне приятно..." - поднес руку к собственному лицу и, тотчас же, повернувшись к Литвинову спиной, ступил несколько раз по ковру, медленно и странно переваливаясь, как бы крадучись.
У Губарева была привычка постоянно расхаживать взад и вперед, то и дело подергивая и почесывая бороду концами длинных и твердых ногтей. Кроме Губарева, в комнате находилась еще одна дама в шелковом поношенном платье, лет пятидесяти, с чрезвычайно подвижным, как лимон желтым лицом, черными волосиками на верхней губе и быстрыми, словно выскочить готовыми глазами, да еще какой-то плотный человек сидел, сгорбившись, в уголку.
- Ну-с, почтенная Матрена Семеновна,- начал Губарев, обращаясь к даме и, видно, не считая нужным знакомить ее с Литвиновым,- что бишь вы начали нам рассказывать ?
Дама (ее звали Матреной Семеновной Суханчиковой, она была вдова, бездетная, небогатая, и второй уже год странствовала из края в край) заговорила тотчас с особенным, ожесточенным увлечением:
- Ну, вот он и является к князю, и говорит ему: Ваше сиятельство, говорит, вы в таком сане и в таком звании, говорит, что вам стоит облегчить мою участь? Вы, говорит, не можете не уважать чистоту моих убеждений! И разве можно, говорит, в наше время преследовать за убеждения? И что ж, вы думаете, сделал князь, этот образованный, высокопоставленный сановник?
- Ну, что он сделал? - промолвил Губарев, задумчиво закуривая папироску. Дама выпрямилась и протянула вперед свою костлявую правую руку с отделенным указательным пальцем.
- Он призвал своего лакея и сказал ему: "Сними ты сейчас с этого человека сюртук и возьми себе. Я тебе дарю этот сюртук!"
- И лакей снял? - спросил Бамбаев, всплеснув руками.
- Снял и взял. И это сделал князь Барнаулов, известный богач, вельможа, облеченный особенною властью, представитель правительства! Что ж после этого еще ожидать ?
Все тщедушное тело г-жи Суханчиковой тряслось от негодования, по лицу пробегали судороги, чахлая грудь порывисто колыхалась под плоским корсетом; о глазах уже и говорить нечего: они так и прыгали. Впрочем, они всегда прыгали, о чем бы она ни говорила.
- Вопиющее, вопиющее дело! - воскликнул Бамбаев.- Казни нет достойной!
- Ммм... Эмм... Сверху донизу все гнило,- заметил Губарев, не возвышая, впрочем, голоса.- Тут не казнь... тут нужна... другая мера.
- Да полно, правда ли это? - промолвил Литвинов.
- Правда ли? - подхватила Суханчикова.- Да в этом и думать нельзя сомневаться, д-у-у-у-у-мать нельзя...- Она с такою силою произнесла это слово, что даже скорчилась.- Мне это сказывал один вернейший человек. Да вы его, Степан Николаевич, знаете - Елистратов Капитон. Он сам это слышал от очевидцев, от свидетелей этой безобразной сцены.
- Какой Елистратов? - спросил Губарев.- Тот, что был в Казани?
- Тот самый. Я знаю, Степан Николаич, про него распустили слух, будто он там с каких-то подрядчиков или винокуров деньги брал. Да ведь кто это говорит? Пеликанов ! А возможно ли Пеликанову верить, когда всем известно, что он просто - шпион!
- Нет, позвольте, Матрена Семеновна,- вступился Бамбаев,- я с Пеликановым приятель; какой же он шпион?
- Да, да, именно шпион!
- Да постойте, помилуйте...
- Шпион, шпион! - кричала Суханчикова.
- Да нет же, нет, постойте; я вам что скажу,- кричал в свою очередь Бамбаев.
- Шпион, шпион! - твердила Суханчикова.
- Нет, нет! Вот Тентелеев, это другое дело! -заревел Бамбаев уже во все горло.
Суханчикова мгновенно умолкла.
- Про этого барина я достоверно знаю,- продолжал он обыкновенным своим голосом,- что когда Третье отделение его вызывало, он у графини Блазенкрампф в ногах ползал и все пищал: "Спасите, заступитесь!" А Пеликанов никогда до такой подлости не унижался.
- Мм... Тентелеев...- проворчал Губарев,- это... это заметить надо.
Суханчикова презрительно пожала плечом.
- Оба хороши,- заговорила она,- но только я про Тентелеева еще лучше анекдот знаю. Он, как всем известно, - был ужаснейший тиран со своими людьми, хотя тоже выдавал себя за эманципатора. Вот он раз в Париже сидит у знакомых, и вдруг входит мадам Бичер-Стоу,- ну, вы знаете, "Хижина дяди Тома". Тентелеев, человек ужасно чванливый, стал просить хозяина представить его; но та, как только услыхала его фамилию: "Как? - говорит, - сметь знакомиться с автором Дяди Тома? - Да хлоп его по щеке!- Вон! - говорит,- сейчас!" И что ж вы думаете? Тентелеев взял шляпу, да, поджавши хвост, и улизнул.
- Ну, это, мне кажется, преувеличено,- заметил Бамбаев .- "Вон!" она ему, точно, сказала, это факт; но пощечины она ему не дала.
- Дала пощечину, дала пощечину! - с судорожным напряжением повторила Суханчикова,- я не стану пустяков говорить. И с такими людьми вы приятель!
- Позвольте, позвольте, Матрена Семеновна, я никогда не выдавал Тентелеева за близкого мне человека; я про Пеликанова говорил.
- Ну, не Тентелеев, так другой: Михнев, например.
- Что же этот такое сделал? - спросил Бамбаев, уже заранее оробев.
- Что? Будто вы не знаете? На Вознесенском проспекте всенародно кричал, что надо, мол, всех либералов в тюрьму; а то еще к нему приходит старый пансионский товарищ, бедный, разумеется, и говорит: "Можно у тебя пообедать?" А тот ему в ответ: "Нет, нельзя; у меня два графа сегодня обедают... п' шол прочь!"
- Да это клевета, помилуйте! - возопил Бамбаев.
- Клевета?.. клевета? Во-первых, князь Вахрушкин, который тоже обедал у вашего Михнева...
- Князь Вахрушкин,- строго вмешался Губарев,- мне двоюродный брат; но я его к себе не пускаю... Ну, и упоминать о нем, стало быть, нечего.
- Во-вторых,- продолжала Суханчикова, покорно наклонив голову в сторону Губарева,- мне сама Прасковья Яковлевна сказала.
- Нашли на кого сослаться! Она да вот еще Саркизов - это первые выдумщики.
- Ну-с, извините; Саркизов лгун, точно; он же с мертвого отца парчовой покров стащил, об этом я спорить никогда не стану; но Прасковья Яковлевна, какое сравненье ! Вспомните, как она благородно с мужем разошлась ! Но вы, я знаю, вы всегда готовы...
-Ну полноте, полноте, Матрена Семеновна,- перебил ее Бамбаев.- Бросимте эти дрязги и воспаримте-ка в горния. Я ведь старого закала кочерга. Читали вы "Маdemoiselle de la Quintinie?" Вот прелесть-то! И с принципами вашими в самый раз!
Я романов больше не читаю,- сухо и резко отвечала Суханчикова.
- Отчего?
- Оттого что теперь не то время; у меня теперь одно в голове: швейные машины.
- Какие машины? - спросил Литвинов.
