с ними вместе, – напомнила Хелен. – Все будет хорошо. Алан ужасно милый. Скучный только.
– И управляющий партнер, – отметил Боб.
– Ну да, – игриво пропела Хелен. – Не так просто заявить ему: «Извини, мы хотим разок отдохнуть без вас». Джим говорит, их старшая дочь совсем отбилась от рук. Она сейчас в выпускном классе. Семейный психотерапевт посоветовал Дороти с Аланом поехать развеяться. Не понимаю, как можно уезжать, когда ребенок от рук отбился…
– Я тоже не понимаю, – честно сказал Боб. – Знаешь, Хелен, тут такая штука случилась…
Хелен прижимала к уху телефон, складывая пару льняных брюк.
– Давай-ка к нам, – перебила она. – Вернется Джим, пойдем вместе ужинать в ресторан через дорогу.
Положив трубку, она смогла закончить сборы со спокойной уверенностью. Разноцветный платок отправился в чемодан с тремя белыми льняными блузками, черными балетками и коралловым ожерельем, которое Джим подарил ей в прошлом году. Хелен представила, как они с Дороти будут сидеть на террасе, пить виски с лимонным соком и ждать, пока мужья примут душ после игры в гольф. «Интересный человек этот Боб», – скажет она. Может быть, даже упомянет трагический случай, когда четырехлетний Боб играл в стоящей во дворе родительской машине, машина покатилась с горки и насмерть переехала отца – бедняга имел неосторожность оставить троих маленьких детей в салоне, решив пройти вниз по склону к почтовому ящику. Чудовищное происшествие, о котором в семье было принято молчать. Джим упомянул о нем вслух один-единственный раз за тридцать лет. «Боб такой нервный. Я стараюсь за ним присматривать». «Ты просто святая!» – воскликнет Дороти, откинувшись в кресле и глядя на нее сквозь огромные темные очки, за которыми не видно глаз. А Хелен покачает головой: «Вовсе нет. Просто мне необходимо быть нужной. А теперь, когда дети выросли…»
Впрочем, нет. О детях она говорить не будет. Дочка Энглинов прогуливает уроки и где-то шляется ночи напролет. Но как же все десять дней избегать разговоров о детях? Надо спросить Джима.
Хелен спустилась в кухню. Домработница скребла овощечисткой сладкий картофель.
– Ана, мы сегодня ужинаем не дома. Вы можете быть свободны.
* * *
Ветер разметал осенние облака, играющие множеством оттенков серого, и солнце широкими лучами заливало Седьмую авеню. Боб Бёрджесс шагал к дому своего брата мимо китайских ресторанчиков, ювелирных магазинов, лавок с открытками, лотков с овощами, фруктами и срезанными цветами.
Боб был высок, ему шел пятьдесят второй год, и самая главная черта его заключалась в умении вызывать у людей симпатию. В его обществе любой чувствовал себя среди своих. Знал бы об этом сам Боб, может, его жизнь сложилась бы по-другому. Но, увы, он не знал, и нередко сердце его сжималось от неясной тревоги. К тому же Боб не отличался последовательностью. Друзья замечали, что сегодня он душа компании, а завтра где-то витает и не расположен общаться. Вот об этом своем качестве Бобу было известно – со слов бывшей жены. Пэм говорила, что он имеет привычку уходить в себя. «Джим тоже так делает», – оправдывался Боб, на что жена отвечала: «Мы сейчас говорим не о Джиме».
Ожидая на светофоре, Боб с благодарностью думал о невестке, сказавшей ему: «Вернется Джим, пойдем вместе ужинать». Именно с Джимом он хотел поделиться тем, что увидел, сидя у своего окна на четвертом этаже, тем, что донеслось до его ушей из квартиры внизу – и потрясло до глубины души. Боб перешел улицу, миновал кофейню, в полумраке которой сидели в креслах молодые люди, уставившись в ноутбуки загипнотизированным взглядом. Боб чувствовал свою отстраненность от происходящего вокруг. Как будто не он прожил полжизни в Нью-Йорке и любил этот город, как человека, как будто он, Боб, никогда не уезжал с заросших полей Новой Англии и никогда не видел и не желал ничего иного, кроме ее выцветшего неба.
– Звонила ваша сестра, – с порога сообщила Хелен, впуская его через решетчатую калитку перед ступенями особняка. – Хотела поговорить с Джимом. Голос очень мрачный. – Она повесила куртку Боба в шкаф и добавила: – Знаю, Сьюзан всегда мрачная. Но один раз она мне даже улыбнулась. Когда я попробовала изобразить, с каким акцентом говорят в Мэне.
Хелен устроилась на диване, подогнув под себя ноги в черных колготках. Боб сел в кресло-качалку и стал раскачиваться.
– Не стоит изображать акцент Мэна в присутствии уроженцев Мэна, – продолжала Хелен. – Вот южане почему-то относятся к таким вещам куда более снисходительно. Попробуй, как они, протянуть «Приве-е-ет», и никто не усмехнется… Бобби, ты какой-то нервный. Нет-нет, это не страшно, иногда можно и понервничать, лишь бы не случилось ничего серьезного. Ничего ведь не случилось?
Доброта Боба за годы жизни сделала его слабым. Теперь он прямо физически чувствовал это, какое-то разжижение в груди.
– Случилось. Насчет акцентов ты права. Жители Мэна принимают шутки над выговором близко к сердцу.
– Знаю, знаю. Ну рассказывай, что произошло.
– Адриана опять поругалась с Пижоном.
– Погоди-ка… А, твои соседи снизу. У них еще дурацкая собачонка, которая тявкает без умолку.
– Да, да, они.
– Ясно. Ну так что с ними? – Хелен была очень довольна, что не забыла эту деталь из жизни Боба. – Нет-нет, подожди, как раз вспомнила. Представляешь, вчера в вечерних новостях показали сюжет под названием «Настоящие мужчины любят маленьких собачек». И там беседовали с разными, пардон, голубоватого вида мужиками, которые держали на руках мелких шавок в клетчатых плащиках и резиновых сапожках. Подумать только! Мы четвертый год воюем в Ираке, а в новостях показывают такую чушь. А все потому, что детей у них нет. В смысле, у тех, кто покупает наряды собачкам. Извини, Боб, пожалуйста, я тебя перебила.
Хелен взяла в руки подушку, провела по ней пальцем и залилась краской. Боб решил, что у нее прилив, и опустил глаза, чтобы не смущать. Но климакс был ни при чем – Хелен покраснела, сообразив, что дурно отозвалась о бездетных людях, и Боб мог принять это на свой счет, ведь у него тоже не было детей.
– В общем, они опять поругались, – продолжил Боб. – Пижон всегда в таких случаях кричит на жену… ну да, они женаты… так вот, он всегда кричит одно и то же: «Адриана, твою мать, ты мне вынесла мозг!» И повторяет снова и снова.
Хелен покачала головой:
– Ужас, вот жизнь у людей… Выпьешь что-нибудь?
Она встала с дивана – невысокая, фигура все еще хорошая, подчеркнута бежевым пуловером и черной юбкой, – прошла к шкафчику красного дерева и налила виски в хрустальный стакан. Боб ополовинил его одним глотком.
– Короче… – начал было он и осекся, увидев, как Хелен едва заметно поджала губы.
Она терпеть не могла словечко «короче», а он вечно об этом забывал, как забыл и сейчас. Боб уже чувствовал надвигающуюся неудачу. Не сможет он передать всю трагичность того, что случилось.
– Адриана пришла домой. Разгорелась
