таких недалеких как он не воспринимают всерьез.
Часто перед сном мозг саркастически напоминал маэстро об этой истории и он каждый раз до полуночи думал: должна ли его мучить совесть за этот поступок или нет? Если да, то почему она молчит? А если нет, тогда зачем его так яро осуждали все? В конце концов маэстро со скорбью приходил к мысли, что он не только глупый, но и лишенный совести человек.
Однажды, где-то спустя месяц после инцидента, память снова решила помучить маэстро. Но на этот раз он не растерялся и твердо решил разложить всю свою позицию по полочкам.
«Если все говорят, что я виноват, значит они говорят это не просто так, – размышлял маэстро, активно жестикулируя пальцами и временно откинув одеяло, – и значит я виноват. А если я этого не ощущаю – это уже мои проблемы. Не могу же я один идти против всех, в самом деле. Если люди (и особенно государственные люди) будут что-то предпринимать против меня, значит так надо и тогда уже совсем неважно понимаю я зачем они это делают, или не понимаю. Если бы хоть один человек в моей жизни хоть раз поддержал мою отделенную от всех позицию, я бы еще задумался: может все неправы в этот раз?.. Но такого не было ни разу. Вот например, если я зайду в булочную и попрошу эклер как на прошлой неделе… (от приятного воспоминания потекла слюна), но мне дадут пирожок с колбасой, то я ведь могу сказать…(зевок) что они неправы… Но они так не думают, потому что… (еще зевок) надо завтра зайти… и спросить эклер. Вкусно былоо…
И как всегда на таком кульминационном моменте своих размышлений маэстро незаметно погрузился в сон. Но зайти за эклером завтра ему не придется. Это была его последняя ночь перед арестом.
***
На такие мрачные воспоминания серое небо по утрам может навести кого угодно, особенно если это даже не небо, а потолок камеры. Но всю эту черно-белую кинопленку память маэстро провернула за какие-нибудь пару секунд, так что его утро так и осталось добрым и неиспорченным. Он с радостью подумал, что поспал подольше обычного и наверное его завтрак уже принесли, а значит будет приятный сюрприз.
Маэстро приподнялся на локоть (оказывается он спал на чем-то мягком, вроде соломы) и осмотрелся вокруг. Незнакомый лес приветливо зеленел, слегка покачиваясь от теплого июльского ветра, а небо… Да, это был не потолок тюрьмы, а хмурое дождливое и холодное небо, но для маэстро сейчас оно было приятней любой ясной погоды. Он пощупал свой лоб, а затем аккуратно ущипнул себя. Наш герой не ошибся – он был на воле.
Маэстро нагнулся и сорвал сочный стебель ромашки.
Любит – не любит, – любит – не любит – и так восемь раз. Не любит. Маэстро всегда попадались ромашки с четным количеством лепестков – такая видно была судьба. И хотя маэстро всегда шел судьбе наперекор, она явно не планировала добавить в его жизнь немного приятных неожиданностей. Точнее, она делала это крайне редко.
Одна из таких неожиданностей случилась однажды с маэстро через некоторое время после окончания школы. Он шел тогда по каким-то своим студенческим делам, кажется в библиотеку. Ему нужны были газеты для растопки камина, который маэстро никак не хотел менять на котел с порохом. Этот усовершенствованный вид отопления использовали уже лет тридцать даже в самых захолустных деревушках, но маэстро не хотел расставаться со своей головой и потому не спешил внедрять такие разрывные усовершенствования в свою очень даже успешную жизнь.
Итак, сняв с головы кепку, маэстро нагнулся к библиотечному фонтану и зачерпнул пару-тройку превосходных газет. Он уже собрался было отправиться в обратный путь, как вдруг с неизвестной высоты, с бурным шелестом вместо привычного плеска, прямо в фонтан упала чья-то большая фигура, обрызгав маэстро с ног до головы газетными листами.
Погрузившись с головой в печатную среду, фигура начала барахтаться и медленно тонуть, словно ее кто-то затягивал вниз. Недолго думая, маэстро подтянул штаны и нырнул на помощь. Тогда он был молод и ему это ничего не стоило. Мельком он разглядел, что чудом не разбившейся фигурой была девушка.
Глава 4
Есть только два случая когда бумага бывает острее ножа-дворецкого на кухне маэстро:
1) если написать на ней что-то про читателя,
и 2) если повернуть ее ребром и провести по коже.
В этот раз маэстро получил только физическое ранение, потому что под поверхностью газетных номеров трудно было разобрать какой-либо текст. Девушка же, которую вынес из фонтана наш герой не получила ни единой царапинки, но зато была без сознания. Вокруг тот час же столпился народ. Стали охать, а некоторые втихомолку радоваться, что девушка выпала из окна не на землю, а в фонтан, и это спасло ей жизнь. Начали приводить в себя, искать документы – нашли удостоверение библиотекаря. Так и есть: потянулась за книгой – выпала из окна. «Да уж, с кем не бывает» – подумал маэстро, стараясь внутри себя принять это как должное.
Пока девушку приводили в чувства, кто-то уже успел вызвать скорую. На вопрос примчавшегося доктора, кто из свидетелей может поехать с пострадавшей в качестве сопровождающего, маэстро не задумываясь выкрикнул «Я!» и, не дожидаясь разрешения, залез в кабину, где тут же устроился в уголке рядом с койкой еле дышащей девушки.
Так маэстро впервые побывал в больнице, впервые приносил цветы в палату (всегда ромашки и самые крупные), впервые игрался с резвыми пальчиками во время дневных прогулок, а когда Теону выписали, маэстро бегал каждый вечер под окна ее пятиэтажного дома то с букетом, то с котенком, то с билетами в цирк, и тоже впервые в жизни.
Позже маэстро шутил: «Восемнадцатого сентября по местному времени у библиотечного фонтана мне на голову свалилась моя первая большая проблема». Но он любил свою проблему и она, кажется, его любила, хотя все лепестки сорванных маэстро ромашек всегда говорили ему обратное. Но он видел, что ромашки говорят одно, а реальность – другое, и потому смотрел на гадание по цветам как на веселое недоразумение.
Но сейчас, сидя на соломе, вчерашний заключенный смотрел на последний лист ромашки, который оторвался на позиции «не любит» и уже глубоко верил в эти два слова, хотя из последних сил отгонял суеверные мысли прочь.
– Эй, что это я раскис, как вчерашний суп? – взбодрился маэстро и широко улыбнувшись, осмотрелся вокруг. – Чудо это, или моя галлюцинация, надо наслаждаться запахом свободы пока я тут. Сейчас встану и пойду наведаюсь в ту рощицу.
Время года стояло чудесное. Сосны тоже стояли чудесные, да и вообще всё, что было вокруг ласково
