Николай Петрович, дослужившийся до капитана второго ранга, получил серьёзную травму, ударившись спиной об одну из железяк, окружавших его на подводной лодке. Поначалу боль в спине была еле ощутима, поэтому не обращал на неё никакого внимания, считая, что всё пройдёт само собой, но время шло, а она только усиливалась. Принимать анальгетики приходилось всё чаще и чаще, но обращаться к врачу не хотел, подсознательно опасаясь списания на берег, а то и вовсе увольнения по состоянию здоровья (это за год-то до пенсии), потому и терпел, пока однажды, находясь на корабле, не потерял сознания. Благо в очередной поход уходили только через месяц. Обследование показало, что у него будто бы сломан позвоночник и требовалась немедленная операция. Операцию сделали в военном госпитале во Владивостоке, но первоначально поставленный диагноз оказался ошибочным, соответственно успешной её назвать было нельзя. При этом причину болезни так и не установили. Одели в корсет, в котором он так и проходил до самого увольнения. Существовавший ещё в Советском Союзе закон о том, что после увольнения со службы офицеры Вооружённых Сил и ВМФ имеют право на получение жилья в любой точке страны, исполнялся неукоснительно. Выбрали Карелию. Почему именно Карелию? Надежды получить квартиру в родном Питере были очень относительные. Желающих после окончания службы поселиться в Северной столице было предостаточно, следовательно, ожидание в очереди на получение жилья было бы неизбежно. Николай Петрович болел, и ждать было некогда. Это и была основная причина, почему выбрали Петрозаводск, где квартиру могли предоставить немедленно. Да и от Питера недалеко.
Глава 2
Долгая дорога и заботы, связанные с переездом, окончательно измотали Николая Петровича, хотя основные тяготы легли, конечно, на плечи жены. Только обустроились и слёг. Будто дожидался. Слёг и больше не вставал. Боль в спине не давала покоя ни днём, ни ночью и вся жизнь не только больного мужа, но и Марии Ивановны, превратилось в одно нескончаемое страдание. Попытки врачей хоть чем-то помочь отставному подводнику ни к чему не приводили, поскольку даже в Военно-медицинской Академии, куда его в конечном счёте вынуждены были положить, не смогли точно определить диагноз и всё лечение сводилось к череде госпитализаций и постоянному приёму обезболивающих препаратов. Не знавшая отдыха Мария Ивановна, получала передышку только тогда, когда Николая Петровича увозили в Питер. На этот раз увезли надолго. Несколько дней отсыпалась, восстанавливая силы, но только пришла немного в себя, ужаснулась. Ужаснулась, поняв, что без мужа, который за долгие годы стал смыслом её жизни, перестала понимать, зачем живёт. Как в стену упёрлась. Да и не в стену даже, потому что стена это всё-таки что-то, что можно попытаться преодолеть. А тут упёрлась во что-то, что и объяснить себе не могла. В какое-то ничто. В пустоту, которую, как ни крути, ни обойти, ни объехать, потому что она повсюду. И мало того, что повсюду, она и в саму Марию Ивановну каким-то образом проникла. Вязкая, пугающе непонятная и равнодушно безжалостная. Пытаясь разобраться в причинах возникшего чувства, поняла вдруг, каким-то своим женским необъяснимым чутьём, что уходит Николай Петрович. Навсегда. Поняла, что живым из Питера уже не вернётся. И ни слезами, ни уговорами этого не изменить. Не от него это зависит. И не от неё. Поняла и обиделась. На кого? Тогда, в первый раз, обиделась на род людской, а сейчас и сама не знала, на кого. На весь белый свет! Обиделась и впала в прострацию. Без мыслей и желаний. Одно безразличие осталось. Телевизор не включала вовсе. Садилась у окна в кухне и тупо, не моргая, глядела в никуда, и только назойливой мухой гундевшее радио безуспешно пыталось доказать, что есть вокруг ещё что-то, кроме этой пустоты. Немного оживала перед выходными. В пятницу собиралась и ночным поездом уезжала в Питер навестить мужа. Останавливалась на ночь с субботы на воскресенье у младшей сестры, жившей с многочисленным семейством в родительской квартире. Два выходных дня, с утра до вечера, проводила у постели бесчувственного Николая Петровича. Причину болезни, наконец-то, установили. Рак в последней стадии. Заключение о том, что летальный исход неизбежен, врачи от Марии Ивановны не скрывали. Предложили ввести мужа в искусственную кому, чтобы избавить от накачивания наркотиками и постоянных мучений. Дала согласие. Приезжая в госпиталь, молча сидела у постели, погружённая в себя, и безустанно смотрела на мужа. Прощалась. Очень боялась, что скончается при ней, поэтому каждый раз перед уходом украдкой облегчённо выдыхала, и понуро покидала палату. К сестре перед отъездом не заходила. Зачем? Выслушивать пустые советы народных целителей и такие же пустые соболезнования? И без них тяжело. Обратный билет брала заранее. Приезжала на вокзал прямо к отходу поезда и возвращалась обратно. Возвращалась и снова окуналась в пустоту. Включала радио, садилась у окна и замирала.
О смерти Николая Петровича сообщили по телефону. Хоть и знала, что это должно случиться, и ждала, но всё равно как гром среди ясного неба. Никак не хотела мириться с неизбежностью. Сообщать никому не стала. Не кому было сообщать. За годы, проведённые здесь, друзьями так и не обзавелись. Муж постоянно болел, а для Марии Ивановны лучший друг и злейший враг – это, по сути дела, одно и то же. Сестре тоже ничего не сказала. Потом как-нибудь. Похоронить решила в Петрозаводске, чтобы рядом был. Муж ведь. Место на кладбище и все сопутствующие погребению атрибуты оплатила перед отъездом. В Питере купила готовый гроб и заказала машину для перевозки домой. За отдельную плату договорилась с водителем доставить гроб прямо на кладбище. Вместе с ним и поехала. Выехали рано утром и к двум часам дня прибыли на место. Венки, деревянный крест и свежевырытая могила уже ожидали их. Кладбищенские работники извлекли гроб из машины и тут же, без всяких прощаний и последних надгробных речей, опустили в могилу. Забросали землёй, установили крест и венки, выпили тут же за упокой души и разошлись, оставив Марию Ивановну горевать в одиночестве. Постояла какое-то время, мысленно прощаясь с мужем, подняла голову и обнаружила, что одна на кладбище. Совсем. Даже птиц и тех нет. И тишина могильная. Невесть откуда взявшаяся ворона пролетела в нескольких метрах над головой, злобно каркнула и была такова. С удивлением осмотрелась, и, как откровение озарившая мысль, что осталась одна не только на кладбище, но и на всём белом свете, леденящим дуновением страха пахнула из вечности. А дальше-то что? Вопрос вроде бы и простой, а что ответить? Не было ответа! Не было, как не искала. Вообще! Были бы хоть какие-то
