недостаточно, чтобы создать напряжение в ее кабинете и моих чреслах, Нора настаивала, чтобы я говорил о сексуальности. Я не очень хорошо представлял себе, что это, и вопросы Норы казались мне заманчивым приглашением исследовать эту прежде запретную сферу.
Было неловко, но я решил, что неплохо хоть с кем‐то поговорить об этом. «Тебе же это пригодится? – спрашивал голос у меня внутри и тут же сам отвечал: – Пригодится».
Однажды я поинтересовался у нее:
– Почему вы от меня этого требуете?
– Чего требую, Эзра?
– Почему вы хотите, чтобы я говорил о… об этом?
Нора Оппенгеймер набрала воздуха и ответила:
– Я думаю, что запреты и табу, с которыми ты вырос в ультраортодоксальной общине, привели к серьезной фрустрации. А она, в свою очередь, побудила тебя сделать эти снимки. Эзра, я хочу, чтобы ты понял одно: сексуальность присуща человеку от природы, и нет ничего более естественного. Благодаря сексу люди и животные продолжают род. Он – основа мироздания. А твои родители внушили тебе мысль, причем довольно спорную, будто секс – это зло.
Нора говорила страстно, чеканя каждое слово. «Зло» она произнесла с нажимом.
Я молчал.
– Эзра… Возможно, я буду первым и последним человеком, который скажет тебе нечто подобное. Но то, что ты сделал в том туалете, это… Это прекрасно. Твои снимки великолепны. Тебе есть чем гордиться.
Я спросил, правда ли она так думает. Нора мягко кивнула. Мы помолчали. И вдруг я выпалил, что был бы рад повторить съемку, а из нее вышла бы прекрасная модель. Она спросила, всегда ли я ношу с собой камеру. Теперь кивнул я.
Лето подошло к концу, и родители усадили меня в гостиной, чтобы поговорить о будущем. Первым делом они потребовали отдать им камеру. Я без колебаний согласился. У меня в ящике уже был припрятан новенький «Никон». Я купил его на деньги, предназначенные для психолога: теперь, когда наши сессии превратились в нечто иное, Нора отказывалась брать плату. Она учила меня, что желать – естественно, просить – нормально, а добиваться – значит побеждать, и победами надо гордиться.
Отец объявил, что он уже нашел для меня прекрасную семью в Монси и у меня две недели на подготовку к отъезду.
Они хотели от меня избавиться. Но такой поворот не застал меня врасплох.
Месяцем раньше тетя Сьюзи записала меня на тест SAT, на логику и уровень знаний. Он открывал двери в лучшие университеты. Не сомневаясь, что мой итоговый балл будет выше среднего, она оплатила мне репетитора, чтобы на экзамен я пришел во всеоружии. И я, в свои пятнадцать, набрал почти семьсот баллов и по математике, и по английскому. Миллионы выпускников блекли на моем фоне: они сдавали тест по четыре раза подряд, лишь бы выцарапать еще баллов пять для поступления хоть в какой‐нибудь государственный университет.
Держа в руке конверт с результатами теста, я забрался в тетин серебристый фургончик, и мы поехали на встречу с директором «Нахманид Хай Скул».
Я был наслышан об этой школе, но никогда в ней не бывал. Находилась она в самом сердце Бруклина, между Брайтоном и Бостоном. Еврейская ортодоксальная школа, но с современным уклоном. Говорили – точнее, перешептывались, – что тамошние парни и девчонки даже священные тексты изучают вместе. Я даже представить не мог, как они ходят по одним школьным коридорам. Или, что еще невообразимее, едят за одним столом, или сидят в библиотеке и вместе готовятся к экзаменам.
Я робко вошел в холл, следуя за тетей Сьюзи как собачка.
Оказалось, что директор – женщина, миссис Розенталь. Я был потрясен.
– Ты из «Ешива Хай Скул», верно? – спросила она, пока мы устраивались за письменным столом. Волосы короткие и темные, голова не покрыта. Неужели она не замужем?
– Да, – только и ответил я.
– Эзра очень одаренный мальчик, – заговорила тетя Сьюзи. – Мне кажется, «Ешива Хай Скул» ему не подходит. У вашей школы безупречная репутация, а Эзра был бы ее образцовым учеником.
– А почему ваш сын решил уйти из своей школы? – спросила директор, глядя на меня сквозь странные очки в красной оправе. Наверное, рассматривала мою черную шляпу.
Тетя Сьюзи тут же ответила:
– По правде сказать, я его тетя. Родители не смогли сегодня приехать, так что Эзру привезла я… Как я уже сказала, «Ешива Хай Скул» для него не подходит. Вот, посмотрите, – добавила она и принялась рыться в сумке.
Кабинет был хорошо обставлен, на стенах висели фотографии учеников. У мальчиков на голове кипы*, у девочек юбки ниже колен, но одежда нормальная, разноцветная. При виде пестрых рубашек ребят, из‐под которых свисали цицит*, я разинул рот. Школа Нахманида, о которой у нас отзывались с презрением, которую считали обителью порока, где девочки в легкомысленных платьях изучают Гемару*, становилась для меня маяком надежды.
Тетя Сьюзи отыскала конверт с результатами теста и протянула его миссис Розенталь. Та сняла красные очки и надела другие, кислотно-зеленые, для чтения.
– Не понимаю, – сказала она, бегло взглянув на бумаги. – У нас тут школа, а не университет. Вам не надо было сдавать этот тест.
– А вы посмотрите повнимательней, – предложила тетя Сьюзи.
Миссис Розенталь присмотрелась. Затем подняла на меня обескураженный взгляд и снова уставилась на результаты теста.
Отец закончил говорить о своих планах, и я решил, что самое время сообщить ему и о моих. Я объявил, что меня приняли в школу Нахманида и дали стипендию, которая покроет всю стоимость обучения, то есть двадцать пять тысяч долларов в год. Пусть в нашей общине и не одобряют, что она открыта современным веяниям, но это одно из самых престижных учебных заведений города, пояснил я. Каждый год его выпускники поступают в Гарвард и Пенсильванский университет.
Родители окаменели. Обменявшись встревоженными взглядами, они сказали, что я сошел с ума и что они никогда не позволят мне учиться в этой обители порока – я поеду в Монси, где меня ждут прекрасная набожная семья и место в одной из лучших ультраортодоксальных школ Америки.
Я был непоколебим. Показал родителям результаты теста. Хоть они и вели очень закрытую жизнь, но родились‐то не в общине и хорошо знали, что означает такой высокий балл, а означал он престижные университеты и стипендии.
Мне вдруг показалось, что это я – ответственный взрослый, который должен убедить неразумных детей сделать что‐то для их же блага.
А потом я сказал вот что:
– Бог не дал вам еще одного ребенка, это правда. Но тот сын, которого он вам дал, оказался умен. И любая «Ешива Хай Скул» Брайтона, Монси или Бруклина – для него пустая трата времени.
На следующий день я вышел на станции «Бруклин Хилс», второй раз в жизни
