Длиннохвостый ара. Кухонно-социальная дрр-рама - Ирина Верехтина

и в рыжих тапках с собачьими вислоухими мордами. И бледная как смерть. Инна хотела поцеловать подругу в щёку, но испугалась – этой покойницкой бледности. Машинально коснулась рукой Нининой щеки – «бледность» осталась на Инкиной ладони, а щека обрела свой прежний вид.

Инна достала из сумочки платок, деловито на него поплевала и вытерла подруге щёки. Нина покраснела и сказала: «Я это… умыться хотела, а тут звонят, открываю – а это вы, явились не запылились». Инна подумала, что они-то не запылились, а запылилась как раз Нинка, да так, что напугала своих гостей…

Достигнутая с помощью «Макфы» аристократическая бледность Нинке не шла: ни дать ни взять – Пьеро из итальянской комедии масок! Инна попыталась сдержать улыбку, но не смогла, и улыбка получилась кривой.

Инна искренне завидовала подруге: безукоризненная фигура позволяла ей носить любую одежду, лицо с матово смуглой кожей не нуждалось в румянах и пудре, Нинка даже кремом не пользовалась, и над каталогом «Avon», который притащила ей Инна, смеялась до слёз. – «Я что, так плохо выгляжу?» – только и сказала Нина, возвращая журнал. О том, что является тайным предметом Инкиного обожания, она не подозревала, и Инкина невольная усмешка врезалась в крепкий, надёжный фундамент их давней дружбы, как инструмент стоматолога в больной зуб – подцепила и дёрнула, и ворочалась тяжело и больно, выламывая куски и превращая в крошащиеся острые осколки то, что раньше было монолитом. То, что раньше было дружбой. С тем лишь отличием, что у стоматолога вам дадут наркоз.

Нине – не дали, их дружбу удаляли без наркоза, и ей было тяжело и больно от этой кривоватой улыбки, смысл которой она поняла по-своему: Инна гостья, то есть – по отношению к хозяевам дома вип-персона, и всегда будет ею. Инка по жизни такая.

А она, Нина, была и останется кухаркой. И не надо говорить, что приготовленное своими руками вкуснее, чем еда из ресторана, которой их обычно угощали Глинские. – Да, красиво. Да, вкусно. Но ни в одном ресторане вам не подадут таких душистых хинкалов из молодой говядины(заварное тесто приготовлено особым способом), такой наваристо-ароматной бараньей бугламы (в процессе варки крышку не снимать, содержимое не перемешивать!) и ореховых пирогов с черносливом и лимонной цедрой.

А крошечные пирожки с сыром и листиками свежей мяты, которые таяли во рту! А знаменитый армянский суп-хаши из говяжьих ножек (набраться терпения и варить на слабом огне пять-шесть часов) , который Инка с её армянской кровью не умела готовить, а Нина умела! Да что говорить…

«Та же мучка, да не те ручки. Инка за что ни возьмётся, всё испортит», – говорила Нина мужу, и тот согласно кивал, поглощая пирожки с расторопностью пылесоса «Karcher» и облизывая пальцы. Он всегда соглашался с женой в вопросах, которые считал непринципиальными. Со своей стороны, Нина считала непринципиальным то, что для Олега было святым, и с лёгким сердцем уступала мужу. Гармонию семейных отношений, выстроенную на противоположностях (вспомните, как притягиваются положительно и отрицательно заряженные стороны магнитов), не нарушала даже Танька с её безалаберностью и переходным возрастом. Но, как говорится, против лома нет приёма – окромя другого лома.

Олег с Ниной подарили младшему Глинскому радиоуправляемый гоночный автомобиль – копия настоящего! – а его родителям кофейный сервиз, в дополнение к кофеварке и чтобы им стало стыдно – за попугая. Глинские, как оказалось, думали о том же и преподнесли Олегу в подарок баснословно дорогую сборную клетку-вольер. К клетке прилагались «аксессуары», о которых ара, как и его владельцы, не мог даже мечтать – поскольку не знал, что такие бывают…

– Скажи спасибо, что у тебя такие спонсоры, – выговорил попугаю Олег. – Я бы за твоё упрямство ни за что такую не купил.

Ара в ответ зашёлся в негодующем кашле. Инна крикнула с кухни – Тань, как ты кашляешь страшно! Как по железу железом. Тебе бы над картофельным паром посидеть, куда только мать смотрит…. – И очень удивилась, когда Сапагины дружно рассмеялись. Танька, красная от злости, погрозила попугаю кулаком, поскольку больше ничего не могла сделать: ругаться при гостях ей запрещали строго-настрого: и с Вовкой, и с ара. Ничего, завтра она отведет душу, ара получит своё…

Через неделю Глинские явились с внеплановой проверкой своего питомца. Им, видите ли, показалось, что с попугаем плохо обращаются. На кухне ему душно, да и плита у Сапагиных газовая, а птице нужен свежий воздух. Нина, которая больше всего на свете боялась, что ара простудится, доказывала Глинским, что в комнатах зимой прохладно, и в форточки дует, а в кухне горелки зажжёшь – и тепло. Но Глинские упёрлись: птице на кухне не айс, и кормят они его не тем кормом, для ара специальный корм продаётся. И вода в поилке тёплая (Инна проверяла, окунув в воду палец), а должна быть холодная. И Танька ему грубит, а у птицы тонко организованная нервная система, и если так и дальше будет продолжаться, то попугай свои триста лет не проживёт, раньше сдохнет.

Танька пришла в ярость – она не грубит, это ара над ней постоянно издевается и нарочно кашляет. Нина с трудом сдерживала гнев: пришли учить… сами подарили, а теперь упрекают! Олег пытался обратить всё в шутку, но шутить никому не хотелось, и Глинские, посидев для приличия полчаса, откланялись.

Вечером Нина имела с мужем неприятный разговор, суть которого заключалась в том, что Глинские теперь от них не отстанут, повадились ходить, как к себе домой.

– Сама виновата, прикормила, – попенял жене Олег, намекая на её кулинарные экзерсисы. – Теперь так и будут в гости ходить…Заказала бы в ресторане, как Глинские. Инка в последний раз нагетсами накормила, непонятно из кого…

– Из мамонта. Замороженного. Доисторического. Лежал себе в вечной мерзлоте, и вот – откопали, разморозили, ощипали, гузки отдельно, копыта отдельно, и назвали «Золотой гребешок» – выдала Нина, и Олег подумал, что она, как всегда, права – нагетсы были жесткими как копыта и напоминали по вкусу куриные перья. То есть, перья Олегу есть не доводилось, но он был уверен, что вкус у них именно такой, как у Инкиных нагетсов. В панировке из сыра с истёкшим сроком годности – кто же их в свежем сыре панирует? Только его Нина…

Давно наступила ночь, а они всё сидели на кухне – вдвоём, если не считать молчаливого ара. Нина жаловалась мужу на загубленные визитами Глинских выходные.

– Банку икры принесут, а сожрут немеряно… И ведь не скажешь