настало — таким, каким оно будет, во всяком случае. Нет-нет, нашёлся, обязательно нашёлся бы какой-нибудь гад, который продал бы его за копейки…
Человек развернулся спиной к дубу, облокотился на ствол, медленно сполз на землю и обхватил голову руками.
— Так всё-таки, — подал голос козодой. — Почему ты это сделал?
— Потому что я низкий и подлый человек, — хрипло ответил он, убирая с лица прилипшие пряди. Над ними в тёмном небе взорвался гром.
— Но ведь… — козодой запнулся, подбирая слова. — Но ведь ты не просто так пошёл и… М…
— Именно так я и сделал, — с мрачной гордостью сказал человек и усмехнулся. — Мне предложили деньги. Копейки, в сущности.
— И ты согласился?
Человек медленно кивнул. Помолчали.
— И что же ты купил на эти деньги? — робко поинтересовался козодой. Человек пожал плечами.
— Ничего. Вот они, лежат за пазухой, — человек похлопал себя по груди, и что-то глухо зазвенело у него под одеждой.
— Ты говорил, что искал меня, — напомнил козодой. — Зачем?
Человек поднял голову и посмотрел снизу вверх на козодоя, поблёскивая иногда глазами в темноте предрассветного часа.
— Помолись за меня, — хрипло попросил он, не сводя взгляда с козодоя. — Помолись, как в прошлый раз. Меня не простят ни родители, ни дети, ни их внуки рода людского, и именем моим будут нарекать каждого предателя, какой только родится на этой земле, но, если ты помолишься, если только ты помолишься за мою душу, может быть, у Бога найдётся минутка простить меня.
Козодой помолчал в задумчивости. Он решался.
— Я заплачу тебе, — с мольбой в голосе сказал человек.
— На что мне твои деньги?
— Всё равно. Возьми, — человек дрожащими пальцами вынул из складок своей одежды нечто звенящее, встал, но, не придумав, куда его деть, положил на развилку ветвей. — Ты спросил, почему я это сделал? Потому что глупый я человек, глупый, подлый и жадный, но ты пойми, так должно было случиться.
— Не понимаю, — ответил козодой.
— Не понимаешь — потом поймёшь, — с досадой отмахнулся человек и развернулся, чтобы уйти. — Но ты помолись за меня. Прошу.
Человек ушёл в ночь, туда же, откуда пришёл, и козодой остался один вместе с весенней грозой, старым потёртым кошельком и просьбой помолиться за убийцу и предателя. «Жадный, говоришь? — подумал козодой, с необъяснимым отвращением поглядывая на грязные жалкие копейки, за которые был продан безвинный человек. — Нет… Какой угодно, но не жадный. Жадный так просто со своим добром не прощается». Козодой бесшумно взмахнул крыльями, легко подхватил свёрток с деньгами, полетел в ближайшую деревню и отдал первым попавшимся голодным детям.
Вернувшись к себе в дупло, козодой с досадой отметил, что весь сон с него как рукой сняло: он всерьёз задумался, не будет ли наглостью просить Бога простить того, кто, может быть, этого вовсе не заслуживает — а козодой не мог ручаться за искренность этого человека. С другой стороны, не выполнить его просьбу Бог всегда успеет, да и он умный, Бог-то, и ему с неба всё видно лучше, чем ему с земли. Козодой устало вздохнул, зевнул, зажмурив большие масляные глаза, поёжился от ещё холодного дыхания ветра — даром, что была уже поздняя весна — и принялся молиться.
Козодой думал, что больше уже не увидит этого человека, или хотя бы пройдёт ещё не один год, прежде чем они снова встретятся, но он пришёл к козодою на следующую же ночь, на удивление тихую и спокойную. Перед этим, правда, был день, но его козодой не застал: он спал крепким сном, долгожданным и заслуженным после насыщенной ночи и не менее насыщенного утра.
Он только-только закончил молиться за убийцу и предателя. Небо стало совсем светлым, солнце уже показало своё белое лицо, и козодой с неудовольствием отметил, что он припозднился: обычно в это время он давно уже спал и видел десятый сон, и ему оставалось только надеяться, что это было не зря. Козодой повернулся спиной к солнцу, устроился поудобнее, закрыл глаза и тут же провалился в сон, настолько он был уставшим.
Вдруг козодой почувствовал, как кто-то осторожно трогает его за плечо. Козодой встрепенулся, повернул голову и увидел, что это какой-то человек с явным страхом нечаянно навредить птице гладит его по спине, погружая палец в его густые перья почти полностью. Козодой, конечно, испугался и отпрыгнул подальше от этого человека в глубину дупла, но его светлое лицо и какой-то по-особенному печальный взгляд вдруг сказали ему, что он пришёл за молитвой, и молитвой точно не для себя.
— Прости, пожалуйста, что разбудил и напугал тебя, — тихо сказал человек дрожащим старческим голосом. — Но нам сказали, что твои молитвы Бог слышит лучше других. Так помолись, будь другом.
Человек отодвинулся от дупла, и козодой, осторожно придвинувшись к краю, выглянул наружу и с удивлением увидел, что тот человек стоял на плечах другого, а внизу вокруг них было ещё девять, и у всех них было одинаковое, какое-то странно печальное выражение лица. Человек спустился с плеч своего товарища, и все они, какие-то осунувшиеся, напуганные, бледные в лучах восходящего солнца, сгрудились перед дуплом, в ожидании глядя на козодоя молящими глазами.
— За что вы хотите, чтобы я помолился? — спросил наконец козодой, глядя сверху вниз на своих нежданных гостей. Те настороженно переглянулись между собой.
— Помолись за нашего учителя, — попросил один из них, тот, что заглядывал в дупло к козодою, и снова на лицах людей отразилось странное испуганно-печальное выражение, какое козодой обыкновенно видел у ожидающих чужой смерти.
— Сегодня страшный день, — сказал другой, с выцветшими, бледными, но удивительно светлыми и добрыми глазами. — Ты, козодой, ночная птица, — козодой невольно вздрогнул, ведь мало кто — а точнее, никто — не обращался к нему по имени. — Ты уснёшь сейчас, проспишь до вечера и не узнаешь тех ужасов, что сегодня будут творить люди и от которых люди будут страдать. Просим тебя, помолись за нащего учителя: он сегодня главный мученик, а потом за всех без вины страдающих, без вины обвинённых помолись.
Козодой коротко кивнул и зевнул. Люди перед ним поклонились до самой земли, приложив ладони к груди, потоптались ещё немного на месте, неловко переглядываясь между собой, снова поклонились и нестройной толпой пошли прочь, бормоча себе под нос что-то озабоченно-печальное. Козодой проводил их усталым сонным взглядом, зевнул, широко раскрыв свой большой лягушачий рот, зажмурился, помялся, подставив лицо первым, ещё прохладным лучам рассветного солнца, поёжился, опустил глаза на толстые ветви дуба и только тогда заметил дары, которые оставили люди. Каждый принёс ему то, что мог: перед козодоем
