страсти не испытывала, а потому осталась двумя ногами на Родине.
Вот здесь-то ей и попалось объявление о наборе на трудовую деятельность, округ осветительного столба увитое. И там, посреди хитроумных швабахеров да иных готических украшательств, обнаружила красна девица наличие надобности в её технологической специальности. Делать было нечего -- отправилась на комбинат, пришлому немцу в ножки кланяться.
Немец же принял краснодипломницу радушно, за жизнь расспросил, да за народное образование. И тут же принял её на денежное довольствие по самой что ни на есть прямой её профессии.
Работала девица -- никак не могла нарадоваться. Процессы вокруг вились хитромудрые, всё по тайной Марксовой алгебре, без которой разрешения не имели. Девица же ту алгебру назубок знала, потому как красный диплом имела вполне заслуженно. Так день прошёл, неделя, месяц -- стала красна девица в делах немецких замечать злокозненный подвох. Вроде как и сходились все процессы, и вязались гладко, и плелись любо-дорого. Но вот только никак не могла девица понять, что же из всего этого получается. Немец же, когда она к нему с вопросами обращалась, хитрил да отмалчивался, мол, отработай у меня три года и три месяца -- тогда и раскрою тебе секрет производственный.
В трудах и заботах прошло три года. И к концу третьего года, пришёл к девице немец с большой коробкой китайской росписью изукрашенный. "Прими",-- говорит,-- "в знак моей вящей признательности, дорогой подарок. Это тебе, красавица, за службу твою верную и безотказную".
А в коробке той была панель плоскоплазменная. Включил её немец -- вроде как рабочее качество продемонстрировать -- да более ничегошеньки девица уже и не вспомнила, прямо сказать до сегодняшнего дня, когда лик святой её к чувствам возвратил.
Растеклась красавица речами благодарственными и прямо посреди производственных процессов предложила спасителю своё девичество. От оного Егорка отказался, поскольку имел поспешность, да и не привык девичество принимать посреди промышленной обстановки. Но вот дорогу к немцу -- выспросил.
Дала тогда красна девица Егорке схему эвакуации и повелела двигаться против стрелок до самого логова хитрого немца.
--По дороге,-- поведала она,-- встретятся тебе чудища страшные. Это передовики производства, немецкими хитростями изувеченные. Я тебе дам свои вольфрамовые спицы, Марксовой алгеброй изрисованные. Ты их перехвати поудобнее, да и выставляй против всякой твари.
Отблагодарил Егорка красну девицу и двинулся супротив эвакуационных стрелок по цехам опасного производства. А были в тех цехах чудеса разные -- одно другого жутче. И всё-то катается, моргает и грохочет во всяких разных направлениях. Егорка же гражданской бдительности не теряет, план в левой руке держит, а спицы вольфрамовые -- в правой.
Прошёл он так половину цехов, и начали со всех стен и изо всех подполов чудища страшные проявляться. Кто с разводными ключами замест всех конечностей, кто -- с проблесковым маяком в единственном глазу, а кто и вовсе человеческое обличие утратил до полной неузнаваемости. Только подумал Егорка испугаться, как засветилась на спицах Марксова алгебра, взвились пролетарские формулы да и разогнали по углам да застенкам всю индустриальную нечисть -- только глазёнки подлые моргают из-под конвейера, да шуршат испуганно из распределительных щитов пауки-электрики.
Не успел Егорка холодный пот со лба утереть и на предмет чудищ заводских успокоиться, как распахнулись железнодорожные ворота в цех и въехала по четырём рельсам образина размеров невиданных. Въехала и стала, таращится глазами ксеноновыми, злобнояркими. Лапищами чугунными поводит -- каждая лапа на сто пудов, на каждой -- по три колёсных пары. Голова -- с киоск "Союзпечаль", морда злющая. И рычит образина, лютой злобой яростной, и чадит, и дышит паром.
Слетели с Егоркиных спиц тайные знаки Марксовой алгебры -- да и разбились о морду супротивника. Второй раз слетели -- осыпались в разные стороны. Заревела зверюга и пошла на Егорку смертным шагом.
Тут-то Егорка и понял -- не видеть ему ни голубого неба, ни белого снега и красного знамени. А как понял -- упал на колени, лбом пол подпёр и принялся творить всем сердцем коммисарову молитву. Молился он и не видел, как воспряли от коммисаровых заветов Марксовы знаки.
А знаки те взвились, алей Знамени Победы, жарче Вечного Пламени и стали верным щитом Егорке. Размахнулось чудище лапой стопудовой чтобы вогнать в землю Егорку -- но щита не пробило. Треснул чугун, отвалились колёса, брызнула во все стороны мазутная сукровица. Ахнуло чудище и подскочило, да так, что чуть крышу с крепежей крупногаечных не вырвало.
Тем временем, знаки заветные расселись по болтам, шурупам, гвоздям и другим мелкоштучным скобяным принадлежностям, вцепились в них крепно-накрепко, да и собрались в единого и цельного боевого коня. Воспрял Егорка, встал в стремя, протянул руку -- и легло в его руку копьё цельнометаллическое, из вольфрамовых стержней и пролетарских истин скрученное.
Ударил боевой конь сталелитыми копытами по бетону, дыхнул, взвыл и понёс Егорку на встречу злобногромадине со всей своей краснознамённой силушкой. Размахнулось чудище в последний раз, да ничего уже поделать не смогло -- проткнул его насквозь Егорка своим заговорённым оружием.
Взвыло всё, загрохотало, затрещало, пошло расходиться по сварным швам и бетонным перекрытиям, да так громко и яростно, что вылетели поводья из Егоркиной руки и сам он потеряв остатки кавалерийского равновесия, полетел кубарем без цели и направления.
А что потом было он не помнил, потому как головой ощутил что-то большое и чугунное.
Когда же Егорка Подзимный опять начал помнить, думать и всячески мыслительную деятельность совершать, то оказалось, что держат его под руки два жуткомордых промышленных панцершвеллера. И не где-то держат, а прямо над ценральным ковром в кабинете хитрого немца. Да и сам хитрый немец тут как тут, за дубовым столом сидит, ус на вольфрамовые спицы накручивает, моноклем недобрые блики производит.
-- Что ж ты, русиш швайн, панцерфауст тебе через туда, натворил? За каким резоном аппаратуру арийскую изнегодил? Процессы производственные запутал?
-- Да чтоб ты, выкидыш гамбургский, перестал экологическую контру чинить и добрых людей с толку морочить,-- прорычал Егорка, норовясь от панцершвеллеров выкрутиться.
Те же -- хоть бы хны. Моргают индикаторами трудовой готовности, да Егорку Подзимного опоры земной лишают.
-- И что же ты решил, что ты такой особенный, а?-- злоехидно оскалился хитрый немец в тридцать два металлокерамических зубища.
-- Не я решил -- комиссары решили! А стало быть, никаких вариантов ты супротив меня поиметь не можешь!-- гордо отвечал Егорка.
Он бы и рубаху на себе порвал, если бы за руки его не держали. Держали же его твёрдо и уверенно, со всей нордической
