о прекрасных юных девушках, отважно смотрящих в глаза надвигающейся смерти от рака, или о несчастной семье, чей ребенок был найден мертвым и подвергнутым грубому надругательству рядом с мусорными контейнерами, причем в ту самую ночь, когда исчез квартирант. Но она никогда не упускала нужного момента. Как только жертва начинала задыхаться, а руки под одеялом застывали на одном месте, она скидывала с себя синий халат и бросалась на него со страстью, которая только росла от ответного пренебрежения. Тогда он наконец-то открывал свои удивленные кукольные глаза: они были наполнены своего рода взволнованным восхищением перед силой в этом истощенном теле. После он мгновенно засыпал и, так как его совершенно не интересовали другие люди, никогда не задумывался над жизнью своей причудливой любовницы, когда она находилась вне поля зрения. Ему это было безразлично, точно так же, как не волновал его и вопрос, почему жертва до сих пор не сдалась и не умерла от одной из многочисленных неудачных операций. Единственное объяснение, иногда мелькавшее у него в голове, было таким же, как и у всех окружающих: жертва существовала лишь в его фантазиях. Но Курт не осознавал этого, потому что никогда не испытывал надобности в самоанализе. Некоторые ждали от него великих свершений. Он и в самом деле когда-то — до того, как люди перестали ждать от него хоть чего-нибудь, — принимался за целый ряд невнятных начинаний. Но фру Томсен, которая не позволяла никакой ценности оставаться неиспользованной и приписывала другим людям столь же низкие свойства, какими обладала сама, — фру Томсен уже давно раздражало, что это здоровое и пригодное тело валялось без дела, причем за ее счет. Не исключено, что ее заботило его счастье, но только если оно могло привести к несчастью окружающих. Кроме убийств и других жутких новостей она каждое утро скрупулезно изучала страницы с объявлениями. Она настолько была озабочена тем, чтобы успеть прочитать их быстрее всех, что стояла наготове за дверью и подхватывала газеты прежде, чем они успевали коснуться пола.
Этим воскресным утром Куртом, как обычно, владела ленивая дремота, в то время как уверенность в том, что скоро должно случиться, росла в нем, словно плод, который созрел ночью и ждал, чтобы его сорвали. Но этот благоговейный, ужасный и волнующий момент не наступил, потому что старуха ворвалась в комнату, в суматохе забыв прихлопнуть на лысом темени свой привычный сальный парик. (Волосы она потеряла еще во время одной из неудачных операций, проведенных врачом, с которым до сих пор судилась.) Курт ошеломленно уставился на нее, в его голове пронеслась мысль: дом в огне, или жилец-убийца гонится за фру Томсен с ножом. Тут взгляд упал на раскрытую газету в ее трясущихся руках, и он мгновенно ощутил себя уставшим и совершенно беззащитным. Мелкая дрожь в кончиках его пальцев утихла, и он недовольно сжал узкие ноздри, когда она опустилась на край его кровати и врезалась сухим ребристым ногтем в объявление с красным обрамлением, и без того выделявшееся своей длиной.
— Это она, — прошипела старуха ему в ухо. — Никаких сомнений. Прочти! Шанс всей твоей жизни.
— Кто? — Курт прижался к стене, словно надеясь, что та поглотит его хрупкое тело (хозяйка кормила только при необходимости и время от времени), вберет в свою кислую влагу и позволит проскользнуть между слоями обоев.
— Эта, что живет под нами, Лизе Мундус со своими любовными стихами. Я частенько тебе рассказывала, что у них творится. Мне всё стало ясно, когда увидела, как они с мальчишкой возвращаются с летних каникул одни. Предыдущий был слишком для нее умен. Она сбежала от него с этим, с нынешним. Брошенную женщину всегда узнаешь — по крайней мере, я могу: она выглядит голее, чем если ее совсем раздеть. Месяц назад за ней приезжала скорая, и такое уже не в первый раз. Хотя ее мужчина красотой и не отличался, сумасшедшая жена — это, должно быть, сущий ад. Она считала себя слишком утонченной, чтобы со мной здороваться. Но оказалась не слишком утонченной, чтобы дать объявление о поиске нового мужчины! Я-то никогда не опускалась так низко.
Всё это словоизвержение происходило на одном дыхании и с такой одержимостью, будто старуха боялась, что голос ее иссякнет, прежде чем она выскажется. Курту в этот момент казалось, что, будь у него нож и хотя бы толика злости и энергии, он с совершенным хладнокровием перерезал бы ей глотку. Жизнь была перебежкой от одного убежища к другому. От одной мечты к другой, а между мечтами только голод, холод и страхи…
Он прикрыл глаза и залез еще глубже под нафталиновое одеяло. Вежливо произнес:
— Если вы непременно хотите, чтобы я прочел это объявление, будьте так добры привести себя тем временем в порядок.
Он никогда не обращался к этой женщине на «ты», имени ее он тоже не знал.
Фру Томсен, которая очень ценила хорошие манеры, покорно удалилась, издав такой звук, будто проглотила устрицу. Курт рассеянно прочитал объявление, пытаясь вспомнить, что же он слышал об этой женщине. Но сюда же влились похожие истории, зловонные и раздражающие авантюры из человеческой клоаки — это был единственный мир, знакомый старухе: извращения, которые становились только чудовищнее от одного лишь намека на них. Зевая, он пробежался взглядом по объявлению, пользуясь своей почти утраченной способностью зацепиться за самое важное. «Вырвавшаяся из долгого и несчастливого брака, пятидесятилетняя, но молодая душой, с чудесным сыном пятнадцати лет, известная личность в датской литературе, летний домик, просторная квартира в центре города, временно выбитая из колеи нервным срывом, желательно с машиной». Курт выронил газету на грязный пол и вдруг почувствовал непреодолимое желание увидеть небо. Он почти двадцать лет перебивался лишь узкой полоской, которую удавалось разглядеть между крышами и стенами. Он потряс головой, чтобы тоска снова опустилась на дно, где и полагалось быть прошлому. Он не дорожил воспоминаниями; если к ним никогда не возвращаться, они тускнеют и исчезают. Возраст женщины испугал его, как и наличие друзей детства: со временем они превратились в карикатуры детей, которых он когда-то знал и с которыми когда-то играл. Курт Ущербный приходил в ужас от одной только мысли о страшных взаимообязанностях, которые могла потребовать эта женщина. Но Курт Добрый был тронут скромным выражением «желательно с машиной» и видел в этом не более чем отчаянную возможность ускользнуть от бессердечных требований хозяйки. Усталость повисла за его веками красными танцующими точками: всё было кончено — мечта осталась позади, и необходимо было совершить неисчислимое множество неприятных действий. В жизни Курта
