— Ну? Чего тут? — отчего-то шепотом спросил он. — Чего ищешь-то?
— Попробуй дотянуться вон до той дырки в стене! — показала она.
Он привстал на цыпочки, потянулся рукой. Нет, росту и у него не хватало! Тогда он расставил ноги пошире, и наклонился, подставляя спину подруге.
— Лезь!
Эля забралась ему на спину, дотянулась до отверстия, которое прикрывали два ласточкиных гнезда. Она осторожно просунула руку меж гнездами. Рука шарила в пустоте. Наконец она ойкнула, пальцы нащупали что-то и, крепко ухватив неизвестный предмет, Эля вытащила его из тайника. Это была небольшая круглая жестяная коробочка. Она была вся проржавевшая, цветочный узор на крышке наполовину стерся от времени, ветров и дождей…
— Ну, чего там? Нашла? — выворачивая шею, чтобы увидеть Элину добычу, спросил Вовка.
Она спрыгнула у него со спины и чуть не упала с бревна, потеряв равновесие, но он её удержал.
— Что это? — он хотел взять у неё коробочку, но она не дала.
— Скорее отсюда. Темнеет, — шепнула она, и оба чуть ли не кубарем скатились с крутой лестницы вниз и кинулись к выходу… и остановились как вкопанные. Перед дверью, загораживая её, стоял человек. Только взгляд у него был страшный, звериный. В налитых кровью глазах не видно зрачков…
Вовка шагнул вперед, загораживая Элю собой. Колени его дрожали. А она крикнула отчаянно, во весь голос: «Вовка, молитву читай! Против нечистой силы молитву, ты ведь знаешь! Скорее читай!»
— Да воскреснет Бог, и расточатся врази его, и да бегут от лица Его ненавидящие Его… — севшим голосом начал Вовка и тут же голос его окреп. Яко исчезает дым — да исчезнут, яко тает воск от лица огня, тако до погибнут бесы от лица любящих Бога и знаменующихся честным крестным знамением, и в веселии глаголящих…
Страшное существо, преграждавшее им путь, зарычало, и дети с ужасом заметили, что с ним происходит что-то страшное — человек стал превращаться в зверя! Его лицо вытянулось, рот раскрылся, выпуская утробное сдавленное рычание, и острые клыки с лязгом клацнули друг о друга, открывая глубокую пасть.
— Не действует! Молитва не действует! — в отчаянии прошептала Эля. А Вовка продолжал читать.
И все-таки она подействовала, эта молитва. Зверь воздел руки, растопырив скрюченные пальцы, из которых росли длинные острые когти. Он приготовился прыгнуть… но не смог. Он остался на месте. И только глухо рычал, продолжая меняться на глазах. И вдруг дверь у него за спиной стала медленно отворяться, а потом сорвалась с петель и всею своей массой обрушилась на отвратительное чудовище. Оборотень рухнул на пол, придавленный тяжеленной дверью, а детей словно вихрь подхватил и вынес на крыльцо мимо упавшего чудища. Они кинулись бежать со всех ног, спотыкаясь и чуть не падая. Эля на бегу обернулась и успела заметить в дверном проеме прозрачный силуэт человека. Призрак пришел к ним на помощь!
Они выбежали за калитку, и Эля бегом бросилась к домику бабы Шуры. Вовка за ней. Они постучались, и опешившая старушка услыхала странную просьбу: эти запыхавшиеся подростки, на которых лица не было, просили немедленно дать им на время икону, они потом отдадут. Старушка без лишних слов вынесла им небольшую иконочку Нерукотворного Спаса, перекрестила обоих и сказала, чтоб отдавать не спешили, им, видно, сейчас нужней…
Вовка принял икону, Эля крикнула ему: «Бежим!» — и, прижимая к груди коробочку, побежала на берег Юги. Понятно, что Вовка — за ней. Там они сели на травку, отдышались, не отводя глаз друг от друга, а взгляд у обоих был затравленный, дикий… И когда дыхание немного выровнялось, Эля с замиранием сердца открыла коробочку. В ней лежало несколько фотографий и сложенный вчетверо пожелтелый лист бумаги. Письмо.
«Тому, кто это найдет, открываю я, грешница, жить недостойная, страшную тайну мою. Знаю, что послание мое попадет в руки тому, кто с молитвой и верой живет, а другому — Бог не позволит. Мой отец, Суров Петр Николаевич, в своей могиле не похоронен. Мы с матерью без отпевания похоронили его на опушке соснового бора, что близ деревни Быково. Это место папа очень любил. Пошли мы на это, исполняя волю его. Он говорил: „Берегите её пуще всего на свете, если со мной что случится.“ Эти слова о святыне великой, чудотворной иконе Югской Божьей Матери, что явилась на древе основателю Югской обители. Из-за этой иконы на отца донесли, прознали, что спас он её сразу после затопления и что она у него. А грех тот на мне, это я полюбовнику об иконе, словно в бреду, сказала. Он и донес. Отца в застенке убили, пытали его — как тело на лодке нам привезли, я его обряжала, и все раны, и все ожоги страшные видела. Но он им не сказал, где она — чудотворная. Только мы с матушкой об этом знали. И спрятали её закопали в могиле его, в пустом гробу, чтоб ни одна душа не догадалась. А он, батюшка мой, без гроба в земле лежит. Но верю я, что сам бы он так поступил, благословил бы нас на такое ради спасения святыни. После того как ночью мы с мамой сделали страшное дело свое и отца закопали, на утро, перед рассветом мама моя умерла — сердце не выдержало. А я потом шла за гробом пустым, пустой гроб хоронила. И вина за все только на мне, грешнице. Помолитесь за отца моего, а за меня и молиться не надо. Бегу из этих мест далеко, чтоб никто не нашел. Чтоб тайну мою сохранить, чтоб и меня, как отца, в подвале НКВД не замучили. Верю, что Матерь Божья спасет душу отца моего, даже и не отпетую. Ведь он и смертью свой послужил ей, спасая образ её. И, если будет на то Божья воля, захоронят отца моего по обычаю православному, а икона явится на свет Божий, пусть и спустя много лет. Простите меня, люди добрые! Антонина Сурова.»
— Бабушка Тоня, — шепнула Эля, поцеловала письмо и кинулась лицом в траву. И долго лежала так, а Вовка тихонько, чтоб не потревожить её, взял письмо и прочел. И стал глядеть как солнце в воду садится, превращая её в жидкое золото…
Эля наконец поднялась, и он не узнал её. Она словно выросла, повзрослела, а на переносице, ещё едва заметная, пролегла поперечная складка.
— Нам лопата нужна, — она тоже взглянула на солнце и отвернулась. — А лучше две.
— Тогда надо домой вернуться, — Вовка даже растерялся немного. — И потом… Сеня там. Один он. Еще забоится…
— Да, правда. — Эля задумалась. — Надо нам его к бабе Шуре на ночь поместить. Она не откажет.
— Зачем?
— А ты, что, сам не догадываешься? Ночью мы одно дело сделать должны.
— Почему ночью? Днем нельзя?
— Нельзя, люди увидят. А мы должны тайно… Ты письмо прочитал?
— Ага.
— И, что, ничего не понял?
— Понял, — Вовка удивленно взглянул на нее, — так ты собираешься ночью… на кладбище?!
— Ну, наконец-то! — Эля сердилась. — И не притворяйся, что сам не знаешь, что мы сделать должны.
— Эль, так выходит… — его вдруг осенило. — Это ведь твоя бабушка?
— Прабабушка.
— Значит, дом этот твой… он ваш?
— Получается так. Это наш родной дом. О котором я тайно мечтала. Только, прежде чем он станет таким, придется прогнать этого… ну, понимаешь. Но самое главное — освободить чудотворную. На свет Божий чтоб вышла она, как хотела прабабушка. Тогда все ужасное сгинет и мама вернется.
— Тогда давай ночью. Только как же этот… оборотень? Он ведь придет!
— Да, наверное. Только она защитит нас.
— Она? Ты говоришь про икону?
— Не только. Она с нами, она видит нас. И приходила ко мне… ещё там, в Москве.
— Как приходила? Сама… Богородица? Она являлась тебе?
— Вова, не говори об этом. Нельзя. И, считай, я тебе ничего не говорила.
Он кивнул, глядя на неё со смесью недоверия и восторга. Они опять постучались к бабе Шуре, договорились о том, чтобы Сеня у неё переночевал, мол, им нужно срочно в город отъехать, и поспешили в Быково. Покормили малыша, отвели его к бабе Шуре. И вернулись опять в Быково ждать наступления ночи.
И ночь пришла. Свежая, ветренная. Вовка, стоя перед крестом, вслух прочитал все молитвы, какие знал наизусть. Оказалось, знал он немало: отец научил. И Эля тихонько повторяла вслед за ним святые слова. Потом они взяли лопаты и двинулись в ночь, вглубь острова, замершего словно в испуге.
Березы над кладбищенскими оградами с шумом клонились к земле. То ли склонялись перед решимостью этих двоих, не побоявшихся прийти ночью на кладбище и затеять то, что затеяли… То ли остерегали их: уж больно глухая и темная выдалась ночь — в такую силы зла гуляют на воле… Но Эля с Вовкой старались ни о чем, кроме дела, не думать и по сторонам не глядеть, иначе ужас прокрадется в самое сердце, молнией полыхнет там и захочется только бежать, бежать…
— Слушай, а ты уверена, что это здесь? — шепотом спросил Вовка, когда они остановились возле безымянной могилы с крестом. — А вдруг мы чью-то могилу разроем? Мертвеца потревожим, а, Эль?
— Никого мы не потревожим, здесь это, чувствую я. Знаешь, после той аварии… в общем, знаю и все! Давай-ка лучше копай.
