Федор Кнорре - Одна жизнь

- А плохо тем бабам, у кого ноги кривые.

- Хорошо, - сказал Колзаков, он стоял в другой комнате у открытого окна и слушал шум улицы.

- Тебе бы такую... А у кого пузо вперед торчит, нравится?

- Нравится.

- Чтоб прямо арбузом?

- Арбузом.

Она засмеялась и лениво поднялась, заплескав водой, продолжая довольно улыбаться, с удовольствием растираясь мохнатым полотенцем.

Немного погодя, накинув платье, она подошла и стала за спиной у Колзакова, расчесывая мокрые волосы.

- Удивительно кожа от мытья нежная делается. Посмотри.

- Сейчас очки надену, - зло ответил он, не оборачиваясь.

- А ты руками. Дай сюда!.. - Она взяла его руку и положила на открытое плечо, около шеи. - Чувствуешь?

В самый день отъезда они вечером были в театре. Саша, наклоняясь ему к самому уху, торопливо шептала, объясняя, что происходит на сцене, смеялась, повторяя:

- А забавно, верно? Какая она теперь стала. Ты ее помнишь, как она у нас в штабе на машинке стукотала?.. Вот теперь комната открылась... Видно, в богатом доме... Мебель старинная... Все тут в форме, чиновники царские, это прежние времена...

- Помолчи... - шепотом попросил Колзаков. - Мне и так все понятно.

Он сидел, стискивая ручки кресла, оцепенев, с каменным лицом. Его мутило от волнения. Вокруг дышала, шевелилась темная масса людей, заполнивших все ярусы. Прямо перед глазами мерцало и светилось громадное сияющее пятно сцены, по которой передвигались неясные, расплывчатые тени. Временами ему удавалось сделать какое-то усилие, и пятна уплотнялись, почти принимали форму человеческого тела, потом фокус ускользал, он прикрывал глаза и опять томился мучительным ожиданием.

Он давно уже смирился: что прошло, то прошло, и когда его все-таки потянуло взять да пойти в театр, где играла Леля, он тихонько улыбался про себя, вспоминая, какой знал ее когда-то, и думал: а что ж не пойти? Наверное, второго такого случая в жизни не будет. Наверняка не будет!

Да и черт его знает, что он думал, когда шел! Тянуло, вот и пошел. Что было, то прошло! Он себя убедил, он поверил в это. И вот теперь одно сознание, что она может войти туда, в это мерцающее световое пятно, и зазвучит оттуда ее голос, от одного этого сознания уже перехватывало дыхание.

Актеры давно уже разговаривали, кричали друг на друга, вбегая с новостями, пугались. Толстыми голосами командовали, а пискливыми пугались и оправдывались.

А Лели среди них все еще не было. Он подумал, что, может быть, это ошибка и она сегодня не появится на сцене, но и это теперь ничего бы не изменило. Все равно эти минуты ожидания, когда он поверил, что она вот-вот появится, все уже для него изменили. Что? Тут и раздумывать-то долго нечего. Просто вот так: думал, что человека нет в живых, а он идет навстречу тебе и смеется. Жив - и все! А ты уже как хочешь - хоть стой, хоть падай, хоть радуйся, хоть волком вой...

Наконец и она заговорила. Колзакову даже немного полегче стало: случилось, а он все-таки не задохнулся и не покачнулся, а сидит и даже немножко руки отпустил, замлевшие на ручках кресла.

Саша, конечно, не удержалась, спросила с глупой радостью: "Узнал?" Он молча отодвинул ее локтем.

Леля болтала, ахала и смеялась, примеряла какую-то шляпку, голос был ее, но говорила будто не она. Немного погодя он с трудом сообразил, что это она играет. Он-то ждал, что она просто выйдет и заговорит, как в жизни, дурак...

Немного погодя он заметил, что улыбается. Хотя она играла уж такую глупенькую, но ему эта глупенькая вдруг до боли стала мила... Она поспорила с мамашей, та тоже не умней дочки, дуреха такая; Леля расстроилась и заплакала, прямо разревелась, и вокруг все зашумело, загрохотало - весь народ хохотал, одни сдержанно, другие во весь голос, на тысячу ладов - все потешались, а Колзаков сидел стиснув зубы, так ему было ее жалко, пускай она и дурочка, хотелось успокоить, погладить как-нибудь - и вдруг все, что происходило сейчас, как прозрачная картинка, наложилось на прежнее, он разом увидел, как он ее когда-то обидел, и ему показалось, что теперь она плачет из-за той старой обиды, и когда зажегся свет и очень довольная Саша стала к нему приставать с расспросами и впечатлениями, он даже сгрубить ничего ей не мог. Только хотел, чтоб ее тут вдруг не стало, чтоб он остался один со всей сумятицей, какая в нем поднялась и все спутала...

Саша все подговаривала Колзакова пойти поговорить с Лелей, интересно все-таки, какая она теперь. Колзаков не посмел ее удержать за руку, она, смеясь, улизнула в антракте, добралась до служебного входа за кулисы и спросила Лелю. Оказалось, что та уже ушла домой, но Саше записали на бумажке номер ее телефона.

Саша вернулась на свое место рядом с Колзаковым и сказала: "А что тут такого, подумаешь? Взяли да позвонили! Ради любопытства!"

Колзаков на ощупь нашел ее руку, с силой разжал, отнял и скомкал бумажку, чтоб она не вздумала звонить. Снова началось действие, и можно было сидеть и делать вид, что слушаешь, хотя тебе никакого дела нет до того, что там болтают эти люди на сцене. А потом наступил конец, и они заторопились и вот впопыхах просуетились с вещами в толпе по громадному вокзалу из конца в конец, и оказалось, что до отхода поезда еще почти два часа, а делать совершенно нечего, только сидеть и ждать, пока пустят на платформу. Саша простить себе не могла, что не помылась на дорогу, сколько горячей воды осталось там в кране, хоть залейся! Вспомнила театр. Спросила Колзакова, хорошо ли он помнит Лелю, а потом стала ему объяснять, как это хорошо, что его посылают на поправку в теплые края, в Крым, и им не надо возвращаться на старую квартиру. Все это было давно переговорено и известно, и она ему все это пересказывала просто по привычке думать вслух.

Сперва ее не очень-то удивляло, что Колзаков сидит молча, туча тучей, только сопит, стиснув губы. Он и всегда-то был для нее не очень прозрачен и - уже бывало - делался вот такой, как сейчас, будто каменная стенка. Наконец даже ей показалось, что он очень уж пасмурен. Она перестала болтать, присмирела и притихла.

Немного погодя Колзаков, пропустивший всю ее болтовню мимо ушей, обратил внимание, что она давно молчит, и догадался, что она обижена. Ему самому было очень плохо в эту минуту, и в нем шевельнулось что-то теплое к этой Саше, которой тоже, наверное, нехорошо. Он протянул руку, тронул Сашу пониже плеча, буркнул что-то ласковое.

Ага, почувствовал, первый заговорил, с удовлетворением решила Саша. Минуту назад она только робела перед Колзаковым, побаивалась его молчания, а теперь сразу почувствовала себя обиженной.

- Я с тобой "делюсь", - поджимая губы, поучительно сказала она тем противным голосом, каким, по ее мнению, можно было его припугнуть. - Я вот всем с тобой, всем "делюсь", а ты со мной не считаешься!..

- Что? - удивленно и громко переспросил Колзаков. - Что?.. - и отвернулся, замолчал, будто на ключ заперся.

Саша тут же вспомнила, что Колзаков всегда почему-то высмеивал эти самые слова в бабьих разговорах, где перемывали косточки мужей или подруг: кто "делится", кто "не делится", кто "считается", кто "не считается". Саше все равно эти слова правились. Очень правильные слова...

Наконец их пустили на платформу, они заняли свои места в вагоне - у каждого своя отдельная полка, и до отхода поезда оставался еще почти час.

Вокзал шумел, где-то отходили поезда, кричали паровозы, по коридору, толкаясь вещами об углы, почему-то всегда впопыхах, пробирались новые пассажиры, на платформе смеялись и перекликались люди.

Колзаков все не разжимал кулака, где у него была скомканная записочка с телефонным номером. "Вот сейчас разожму кулак и брошу", - решал он уже несколько раз и тут же чувствовал ток испуга, который пробегал по всему телу в то мгновение, когда, чуть не переступив края обрыва, уже представил себе, как сорвался и летишь в пустоту.

И он сжимал в потном кулаке скомканную записку, сидя у окошка готового к отправлению вагона, отсчитывая время до отхода, которое теперь пошло скачками, очень быстро. Кругом все спрашивали и повторяли: сорок минут осталось... Сейчас точно двадцать восемь минут двенадцатого... Семнадцать минут до отхода!..

Одиннадцать минут... Разговорчивый сосед, взявший их под свое покровительство, кавалерски вежливый с Сашей, уговорил ее пройти с ним в буфет, купить что-нибудь на дорогу.

Саша, боявшаяся одна пойти за водой, когда оставалось сорок минут, теперь, вместе с кавалером, расхрабрилась, и они убежали.

Колзаков быстро встал и, ощупывая стенки, уверенно направился к выходу из вагона. Он все запомнил, когда еще входил, и теперь без труда вышел на площадку, отодвинул стоящих там людей, нащупал поручни, неуклюже соскочил на платформу, сильно кого-то толкнув плечом.

Он быстро пошел вдоль поезда, через каждые два-три шага легонько трогая на ходу стенки вагонов, натыкаясь и поспешно обходя толпившихся у ступенек людей и снова нащупывая гладкую, покрытую слоем пыли стенку вагона.