— Ну, а ты-то знаешь, чего ты хочешь? — спрашиваю я.
Он останавливается как вкопанный и смотрит на меня. Говорит тихо:
— Да. Кажется, знаю.
Мы идем теперь по улице Виру. Ее запирает огромный черный силуэт устремленной в зеленое небо ратуши. «Старый Тоомас» повернут лицом к нам. Он держит свой флаг по ветру. Виктор смотрит куда-то туда и говорит уже совершенно непонятно что-то насчет звезд. Удивительно, как его развезло…
Неожиданно мы заходим в драматический театр. Там идет какая-то пьеса из жизни актеров. В антракте в фойе мы вдруг видим Юрку с Линдой. Они прогуливаются под руку и никого не замечают. Я толкаю Юрку.
— Лажовый спектакль, — говорит он. Линда наступает ему на ногу, и он поправляется: — Не производит впечатления этот спектакль.
Вот так и гибнут лучшие люди.
После театра мы идем в ресторан. Весь вечер танцуем по очереди с Линдой. Юрка танцует подчеркнуто равнодушно, словно это не его девочка. Еще недавно все танцевали по очереди с Галей, а я танцевал с ней подчеркнуто равнодушно.
После ресторана мы идем с Виктором в гостиницу. На улицах гогочут матросы-«загранщики» и наш брат рыбак. Шмыгают такси.
— Ты знаешь, — говорит Виктор, — я ведь женился.
Вот тебе раз, он женился. И молчал. Наверное, он женился на той блондиночке. Она мне всегда нравилась.
— Да, на ней, — говорит Виктор. — Так что у тебя теперь есть сестра.
Я согласен на сестру.
— Больше того, у тебя есть шанс стать дядей.
Я согласен и на это. Я обнимаю брата.
Мы приходим в гостиницу. Я еще никогда не жил в гостиницах. Мне здесь все очень нравится. В номере я захватываю Виктора на двойной нельсон, но он уходит. Черта с два его положишь, такую массу.
— Так Галя, говоришь, сейчас в Ленинграде?
— Да.
— Поступила она в институт?
— Наверное.
— Где же она там живет?
— Черт ее знает.
— Может быть, ей дали общежитие?
— Откуда я знаю? — злюсь я, ложусь в постель и — из-под одеяла: — У нее там вроде есть тетка.
Может быть, она действительно живет у тетки?
Виктор гасит свет. Улица отпечатывается на стенах.
— У тебя ведь, кажется, что-то с ней было? — осторожно спрашивает он.
— Это тебе только кажется.
— А я уверен, что ты был в нее влюблен.
— Хватит об этом, — резко говорю я и сажусь в постели. И Виктор тоже садится. Он берет с тумбочки пачку сигарет, предлагает мне и сам закуривает. И вдруг я начинаю рассказывать ему обо всем. Выкладываю все. Голос у меня иногда начинает дрожать, и я боюсь, что он начнет сейчас сочувствовать и давать советы. Но он только слушает и курит. А когда я кончаю, говорит:
— Ладно, давай спать, братишка.
Я долго еще лежу в темноте, смотрю в окно на башню кирки, на стены и на Виктора, который притворяется спящим.
Хорошо иметь брата, и заиметь сестру, и получить шанс стать дядей.
Утром, слегка побоксировав, мы принимаем душ и спускаемся вниз в кафе. Берем омлет с ветчиной. Утром в кафе тишь да благодать. Все читают газеты. Виктор тоже читает.
— Ну, что там нового? — спрашиваю с полным ртом. — Фидель толкнул речугу в ООН?
— М-м-м, — отвечает Виктор.
— Как ты думаешь, полезут янки на Кубу? — спрашиваю я.
— А что, ты хочешь добровольцем записаться?
— Не прочь. — Я поглаживаю свою бородку. — По-моему, я уже готов.
Виктор предлагает поехать на стадион, там сегодня матч по мотоболу. Я согласен целиком и полностью. Мы выходим в вестибюль, я покупаю польский журнал, а Виктор отдает администраторше ключи от номера.
— Вам телеграмма, товарищ Денисов.
Виктор распечатывает телеграмму.
— От кого это? — спрашиваю я, разглядывая красоток в польском журнале.
Виктор не отвечает. Он стоит спиной ко мне и читает плакат «Аэрофлота».
— Что такое? — Я подхожу к нему.
— Отменяется стадион.
— Что случилось? — тихо спрашиваю я, у меня сжимается сердце. — С мамой что-нибудь?
— Да нет. Это с работы. Вызывают меня.
— Куда?
— Оказывается, у нас изменился график. Я должен лететь. У нас начинаются полевые испытания.
— Испытания чего? — глупо спрашиваю я.
Виктор вынимает деньги и расплачивается за номер.
— Как чего? — бормочет он. — Автомобилей, мотоциклов, пароходов, самолетов.
— Так куда ты сейчас летишь?
— Сейчас в Москву, а потом дальше.
— Далеко дальше-то?
— Далеко! — восклицает Виктор. — В Крым, на Кавказ, в Сочи, Сухуми…
— Ах да, — говорю я едко, — ведь ты же у нас засекреченный товарищ.
Я ужасно расстроен. Мне очень хотелось пойти с Виктором на стадион, а потом в филармонию, где будут на концерте все наши ребята.
Виктор бежит к лифту. Вместо стадиона мы едем на аэродром. В такси я немного подтруниваю над ним, но он молчит и как-то отчужденно улыбается. Сейчас мы едем с ним в такси на каких-то неравных началах.
— Вот черт, вот я и отдохнул! — говорит Виктор на аэродроме.
— Обязательно сегодня лететь? — спрашиваю я. — Может быть, можно завтра?
Виктор молчит и смотрит вдаль. Аэродром ревет, как зверинец во время кормежки. Над ним висит желтое облако. Иногда оттуда, словно какие-то болотные черти, возникают и, растопырившись, идут на посадку пузатые самолеты. Один такой «Ил-14» стоит недалеко от здания аэропорта. Под крылом у него бензовоз.
— Подожди до завтра. Сходим на стадион. Хочешь, я сдам билет?
Виктор молчит. Над головой у нас гудит динамик. Металлический голос произносит:
— Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять. Проверка.
— Ну, давай решай. Сегодня или завтра? Хочешь, монетку подброшу?
Бензовоз отъезжает из-под крыла самолета. Винты самолета начинают медленно вращаться. К самолету подъезжает лесенка. Я вынимаю монетку, но Виктор берет меня за руку:
— Нет, старик, эти штуки тут не пройдут. Давай прощаться и лобызаться.
Мы обнимаемся.
— Скажи там папе, маме… — говорю я.
— Скажу, — говорит он. — Пиши им, старик, — говорит он.
— Обязательно, — говорю я.
— Вот я и отдохнул, — говорит он. — Жаль, что так получилось, — говорит он.
— Ладно, старик, — говорит он. — Держи хвост пистолетом, — говорит он.
Он проходит через турникет и присоединяется к группе пассажиров. Оборачивается и машет рукой. Блондин в сером коротком пальто, в белой рубашке с галстуком, с венгерским чемоданом в правой руке — это мой брат. Они все идут к самолету. Впереди, точно заведенная, вышагивает девчонка в синем костюмчике и пилотке. Скрываются один за другим в брюхе самолета. И Виктор там скрывается. Отвозят лесенку. Винты — все быстрей и быстрей сливаются в белые круги. Страшный рев. Самолет поехал. Он едет по лужам и отражается в них своим холодным желтым телом. Поворачивается хвостом и удаляется, покачиваясь. Где-то очень далеко останавливается. Сюда доносится рев. Самолет стартует и уходит, растворяясь в небе. Он летит куда-то не туда, куда, как мне казалось, надо лететь для того, чтобы попасть в Москву. А может быть, у меня все перепуталось?
— Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять. Проверка.
Хоть бы песенку какую-нибудь пустили вместо этой проверки, какую-нибудь самбу.
Я иду через здание аэропорта к автобусу.
Нужна какая-то музыка. Пустили бы тихо «Комсомольцы-добровольцы…». Ревет за спиной аэродром. Безумное гнездо металла.
— Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять, десять. Проверка.
По городу идет экскурсия и прямо светится, такая чистенькая. Ребята идут вместе с женами. Жена Игоря — модница. Увидев меня, все на меня набрасываются. И мне становится чертовски приятно, как будто бы Виктор не совсем улетел, как будто бы он частично остался в лице всей нашей кодлы.
Оказывается, они уже посетили выставку графики и сейчас направляются обедать. В столовой очень культурно. Обслуживание прекрасное. Ильвар и Володя с тоской смотрят на капитана.
Игорь, как ни в чем не бывало, заказывает несколько бутылочек. Правильно, мы ведь вам не херувимчики какие-нибудь.
Потом мы идем в концерт. Слушаем там скрипки, виолончель, пение. Ильвар засыпает, Володя в антракте спрятался за колонной в буфете. В общем, экскурсия в Таллин проходит на должном уровне. Возвращаемся в колхоз поздно ночью.
Утром выходим в обычный рейс к Западной Банке.
Все как обычно. Килька, салака. Свора чаек за кормой. Я сижу на корме на бухте троса, привалившись к кожуху. Здесь тепло. Мне как-то очень тихо сегодня, и очень обычно, и немного тошно. Не хочется ни о чем думать, а думаю я о том, что Витька, наверное, уже вылетел из Москвы в неизвестном направлении. (А что они там испытывают? Может быть, скоро будет об этом в газетах?) И о том, что «Барселона» живет обычной осенней жизнью, кто-то приходит из школы и волынит до темноты во дворе. (А нас там как будто бы и не было!) Что Юрке, как видно, все-таки придется уехать из колхоза (море его бьет), что Алька, к моему удивлению, чувствует себя в море прекрасно, что мне надо наконец начать думать о себе (о своей жизни).
