Сегодня мы возвращаемся очень рано. Еще светло. На причале пусто. Обычные шуточки Стебелькова. Тихо распоряжается Игорь. Мы грузим дневной улов на платформу и идем вдоль рельсов, толкая платформу перед собой. Обычная усталость. Все те же сигареты «Прима». Так себе топаем потихоньку к складу.
На складе Ульви с подружками катают новые бочки. Ульви не смотрит на меня. Ну и пусть. Ребята все уже ушли, а я все еще торчу в дверях и смотрю, как ползет к причалу 93-й. Надо подождать Юрку.
И вдруг все исчезает. Сизые тучи на горизонте, причал, танцующий недалеко от берега мотобот, 93-й, пропадает даже запах соленой кильки и все звуки вокруг, кроме одного. Я слышу за своей спиной голос:
— А где мне взять эту тряпку?
Ломкий высокий голос, в нем словно слезы. А что ей отвечают, я не слышу. Медленно поворачиваюсь и вижу Галю. Она идет по проходу между бочками. Она в комбинезоне и ватнике. Она в косынке, губы у нее намазаны, а в руках швабра. Она идет прямо ко мне и не узнает меня. Ведь я теперь бородат, и в берете, и в резиновых сапогах. Она останавливается в пяти метрах от меня и растирает шваброй лужу на цементном полу. Склонилась и орудует шваброй, и вдруг бросает на меня взгляд. Свой, особенный взгляд, который бесил меня (когда она так смотрела на других) и обезоруживал (когда она так смотрела на меня). Опускает глаза и снова трет шваброй пол — и вдруг выпрямляется и смотрит на меня. Узнала. Она подходит медленно ко мне. Шаг за шагом приближается. Вплотную, со шваброй в руках.
— Здравствуйте, — говорит она.
— Дима, — говорит она.
— Вот это да, — говорит она.
— Какой ты стал, — говорит она и смеется.
«Актриса, притвора, обманщица…» — все, что проносится у меня в голове.
— Не ожидал? — спрашивает она.
Как это мило! Девчонка провалилась на экзаменах и приехала к друзьям. Все очень просто и естественно. Стоит поболтать. Ты изменился. И ты изменилась. Ах, как это мило, что мы оба изменились! И я вдруг со страхом чувствую, что мне действительно все это кажется вполне естественным, и хочется расспросить Галку о конкурсе, словно передо мной не она, а Юрка или Алик.
Я выхватываю из ее рук швабру и швыряю на пол. Поворачиваюсь и иду к причалу.
— Дима! — восклицает она. И вот она уже бежит рядом со мной, цепляется за рукав.
— Мне нужно с тобой поговорить, — лепечет она.
Я сую в рот сигарету и достаю спички.
— Ты можешь поговорить со мной?
«Берегите пчел», — призывает спичечный коробок. О, черт, как это я раньше об этом не думал?
— …поговорить обо всем, — лепечет Галка.
«Пчелы дают мед». А ведь, наверное, так оно и есть.
— Я жду тебя вечером в общежитии. Придешь?
Я закуриваю.
— Придешь?
Я иду к причалу, полный любви и нежности к пчелам. Навстречу поднимается Юрка. Она, наверное, и Юрку не узнает. А может быть, она сейчас не видит ничего вокруг?
— Придешь? — отчаянно спрашивает она, отставая.
Молчи, дура! Я ведь могу тебе пощечину влепитъ.
— Придешь? — совсем уже как в театре, кричит эта дурища.
Я бегу к Юрке. У него равнодушное лицо.
— Видал? — спрашиваю я его. — Заметил ты, кто это?
— Я знал, что она здесь, — говорит он. — Она была у Линды. Спрашивала о тебе.
И тут у меня руки пускаются в пляс, и ноги начинают дрожать.
— Юрка, — говорю я, — дружище, что делать? Скажи, что мне делать?
— Плюнь, — говорит Юрка, — что же тут еще делать? Плюнь и разотри. Ишь ты, прикатила, шалава.
Мы садимся на доски, свесив ноги вниз, и смотрим на подходящий 80-й. Алька в своем зеленом колпаке стоит там; поставив ногу на планшир, весело нам помахивает, бросает швартовы.
— Галка тут появилась, — говорю я ему.
Втроем мы поднимаемся в гору. Идем мимо складов. Видно, как Галка катит по проходу огромную бочку. Джульетта! Звезда экрана! Допрыгалась.
— Будь мужчиной, — говорит мне Алька.
А кто же я еще? Я не сказал ей ни одного слова. И не скажу. Приду я к ней, как же! Пусть ждет. Вечером я пойду гулять с Ульви.
— Тебе сколько лет? — спрашиваю я.
— Девятнадцать.
— А мне скоро будет восемнадцать. Давай поженимся?
— Что ты говоришь? — восклицает эта славная девушка Ульви.
Отличная будет у меня жена. Колхоз нам построит дом. Накупим разных вещиц. Будем прекрасно жить, если, конечно, она не начнет вдруг мечтать о театре или еще о чем-нибудь таком.
— Согласна? — спрашиваю я ее.
Ульви поворачивает ко мне свое круглое лицо.
— Эта девушка… Галя Бодрова… ты ее знаешь?
— Нет.
— Ты с ней говорил.
— Я не говорил. Она меня о чем-то спрашивала. Как, мол, тут у вас? А я с ней не говорил.
— А она потом плакала.
— Ну и на здоровье.
— Она все время спрашивала о тебе.
— Значит, я неотразим.
— Она тебя знает.
— Мало ли кто меня знает.
Алик опять начал читать стихи, читает каждый вечер вслух. На этот раз зря. Юрка все лезет ко мне с кроссвордами.
— Животное из пяти букв на «о». Ну-ка, Дима, прояви эрудицию.
— Попов.
Юрка хохочет, как будто я сказал что-то ужасно остроумное.
Пинг-понг — прекрасная игра для неврастеников. Каждый вечер в коридоре мы играем в пинг-понг. Я научился крутить. Бью и справа и слева. Скоро буду непобедим. Неотразим и непобедим.
Официантка Роза спрашивает:
— Что с вами, Дима?
Все плывет у меня в глазах: темные окна с мещанскими шторками, морские картинки на стене, буфет и красные лица вокруг, колышется официантка Роза.
— Вам сколько лет, Роза?
— Двадцать шесть.
— А мне скоро двадцать. Давайте поженимся?
— Хорошо-хорошо. Идите домой.
Голые сучья в лесу штрихуют небо. Это как рисунок сумасшедшего. Абстрактная живопись. Поймет все тот, кто откажется понимать, но я не понимаю.
Каждый вечер вижу ее. Она смотрит на меня из дверей склада. Иногда сталкиваемся в столовой. Однажды ночью я увидел, как она прошла по опушке леса. Однажды в клубе были танцы. Я знал, что она там будет. Заглянул в окно. Она сидела у стены, сложив руки на коленях. Смирная девочка. Она была в синем платье. Подошел какой-то бравый парнишка, взял ее за плечо. Она покачала головой, потом вырвалась от него и убежала. Я бросился в кусты. Скорей бы снова уйти в экспедицию.
Работаю как бешеный. На сейнере у меня все блестит. Мало работы для меня на сейнере. Хоть бы случился какой-нибудь приличный штормик, что ли!
Килька больше не снится. Снится девочка в синем платье. Печальная золотистая голова. Милая, я тебя люблю. Несмотря ни на что. Больше всего боюсь высказаться во сне. Как бы не услышали ребята.
Снова возле клуба. Я вижу, как идет Галя. Она в дешевом прорезиненном пальто. Ей, наверное, холодно, но телогрейку по вечерам она не надевает. Из клуба выходят Алик и Юрка. Галя взбегает на крыльцо и сталкивается с ними.
— Мальчики!
— Девочки! — орет Юрка как солдафон.
— О мисс, — юродствует Алька, — вы у нас проездом в Голливуд?
Они проходят вперед.
— Мальчики, — тихо с крыльца говорит Галя.
— Девочки, — передразнивает Алька.
— Были когда-то девочками, — басит Юрка.
Мерзавцы, что вы с ней поговорить не можете по-человечески?! Вам-то что она сделала? Солидарность проявляют, черти бородатые!
Ульви подзывает меня:
— Дима, возьми, — протягивает записку. Галка смотрит на нас из-за бочек круглыми глазами. Я пытаюсь обнять Ульви. Она убегает. Разворачиваю записку.
«Дима, если ты сегодня не придешь ко мне в общежитие, мне будет очень-очень плохо. Г. Б.».
Я прихожу в общежитие. Стучусь.
— Войдите!
Высокий, ломкий голос, в нем словно слезы.
Галя стоит у окна. Она в брюках и в белой накрахмаленной блузке. Такая блузка вроде мужской рубашки. Галя причесана (волосы соответственным образом спутаны), и губы намазаны. Пальцы сцеплены так, что побелели кончики.
По комнате ходит толстая, похожая на борца женщина. Больше никого нет. Я стою у дверей. Галя у окна. Женщина хватает утюг, груду белья и уходит. Галя отрывается от окна.
— Садись, Дима.
Сажусь.
— Хочешь чаю?
— Ужасно хочу чаю.
Она сервирует мне стол. Блюдечки, вареньице, сахарочек, тьфу ты, черт побери!
— Дима, я понимаю, что ты не можешь меня простить. Я втоптала в грязь то, что у нас было. Я не могу сейчас вспомнить обо всем этом без ужаса. Ты прав, что презираешь меня, и ребята правы, но скажи: могу ли я надеяться, что когда-то ты меня простишь?
Тьфу ты! Хоть бы помолчала. Хоть бы села рядом и помолчала часа два. Тараторит как заученное: «Втоптала в грязь», «Могу ли я надеться?»
Я встаю и делаю трагический жест.
— Нет! — сурово ору я. — Нет, ты не можешь надеяться. Ты втоптала в грязь! О несчастная! Все разбито! Разбитого не склеишь! Ха! Ха! Ха! — И иду к двери.
Она обгоняет меня и встает в дверях.
— Не уходи. Останься, пожалуйста. Издевайся надо мной, ругайся, делай, что хочешь, но только не уходи.
— Ну-ка, пусти, — говорю я.
