доброе, тот на пользу людям её употребляить, а у кого чёрное, как вот у Ижорихи, тот пакостит.
– Да как же они сёстрами-то приходятся, расскажите, баба Груня, баба Варя? – попросила Катюшка, – У меня голова кругом, ничего не понимаю. Может путаете вы что-то?
– Расскажем, отчего не рассказать? Только ничаво мы не путаем. Мы это дело хорошо знаем, хотя бы потому, что мы мёртвые. А нам всё известно. Это вы земными глазами глядите, а мы-то уж, чай, насквозь видим… Так-то. Ну, слушай, коли хочешь.
Стало быть, дело так обстояло. Дед твой Семён Ульяну-то издалёка привёз, знаешь, поди, и сама. Всем она говорила, что их три сестры было, а о четвёртой сестре молчала, да и то – она сама обо всём узнала только, когда уж в возрасте стала. Четвёртая и была – Ижориха, самая старшая из всех. Потом ещё двое, а после них Ульяна. Прабабка твоя обычной была женщиной, а вот её мать даром обладала, который и перешёл к Маланье (это уж после её люди Ижорихой прозвали) да Ульянке.
Когда Маланья родилась, прабабка твоя вовсе молоденькой была, семнадцати годков всего от роду, рожала тяжко, повитуха местная вся испариной изошла, пока она разродилась, младенец родился чахлым да слабым. А была повитуха баба непростой, повитухи они все такие, с тем миром на короткой ноге, по грани ведь гуляют, промеж явью да навью. Она и разглядела, что родившаяся девчушка особая, отмеченная.
– Как же она это разглядела? – не поняла Катюшка.
– А отметина у ей была на лице, вроде пятнышка родимого, как звёздочка махонькая. Вот тут, промеж глаз.
Баба Груня ткнула себе пальцем в переносицу.
– И что же дальше было?
– Оставила повитуха младенца у себя, сказала, что будет выхаживать её, авось и выживет дитё. Она и выхаживала, конечно, что было, то было. Да только для своих целей. Спустя сорок дней, когда стало ясно, что девчонка будет жить, сказала она матери обратное, мол, померла твоя девка, а подала ей другую, не Маланью.
– Где ж она другую взяла? – удивилась Катя, – Да ещё и… неживую.
Старухи переглянулись:
– Э, девка, тогда всё можно было. Не захотел кто-то дитя своё миру открыть, нагулял или ещё чего, вот и «помогла» повитуха избавиться. Таким младенцем и подменила повитуха Маланью, а настоящую в лес снесла, там повитухина тётка жила, ведьма каких свет не видывал. Старая уже была, преемница ей нужна была, вот и решили они Маланью той преемницей сделать. А прабабка твоя Лжемаланью схоронила, убивалась по ней, да что поделать, раньше как баили – Бог дал, Бог взял. После ещё трёх девок родила. Про дочку свою первую и не догадывалась, что жива она и живёт-то совсем недалёко.
А ведьма та старая Маланью вырастила, толковала ей, что она бабка её родная. Та и верила. Только с кого ей пример брать? Выросла она такой же злющей и страшной, как её кормилица. Та её своему искусству выучила, всё передала, ничего не утаила. Так и стала Маланья ведьмой. Когда исполнилось ей восемнадцать, померла старая ведьма. Вот тогда-то и вышла Маланья к людям. Только не в свою родную деревню она вернулась, а ушла далёко. Позже уж в Бережках оказалась. Замуж она никогда не выходила, детей не народила.
– Вот как, значит, – задумчиво произнесла Катюшка, – Ну, и дела… А как же баба Уля узнала в итоге про Ижориху? Да и сама Ижориха тоже, ведь она и не знала про своих родных?
– Эх, девонька, того не скажу, только одно отвечу, на то они и ведьмы, чтобы ведать. Только вот Ижориха на тёмную сторону ушла, а твоя бабка на светлую склонилась.
Все замолчали. В избе повисла тишина. Ребятишки, устав играть, прикорнули, взобравшись на печку. Дочь бабы Вари Марья чем-то шуршала за занавеской у печи, будто искала что-то и никак не могла найти.
– Ладно, – сказала тихо Катюшка, – Но вот одного в толк не возьму, начто я-то ей понадобилась? Зачем она меня сюда заманила?
– Злоба в ней кипит, ненависть, – горько вздохнула баба Варя, – Кто знает, что у неё на уме, да только думается мне, что добра тут ждать не приходится. Можа изничтожить тебя хочет, а можа наоборот, своей преемницей сделать.
– Какая же из меня преемница, – пробормотала под нос Катюшка.
– Не скажи, девонька, ведь бабкина кровь тебе одной из всех внуков передалась.
– Что вы хотите сказать?
– А то, что сила рода вашего твоя будет, как бабы Ули не станет.
И только было хотела Катюшка открыть рот и спросить, откуда же бабкам этим всё ведомо, как в окошко постучали.
Старухи и Марья тут же замерли, и со страхом уставились на окно, их волнение передалось и Катюшке, она всмотрелась в щель между занавесками, в которую и сама давеча подглядывала за находящимися в избе, и вдруг увидела, как из тьмы уставились прямо на неё два жёлтых глаза. Катюшке вдруг стало так жутко, как никогда в жизни ещё не было. Ноги её похолодели, а руки даже защипало от сковавшего её ужаса. Но какая-то магнетическая сила не давала ей отвести взгляд, и она продолжала смотреть на эти жёлтые огоньки.
– Катюшка, не гляди, не гляди туда, – одёрнула её за подол баба Варя, – Нельзя ей в глаза глядеть, заворожит она тебя, морок напустит, изведёт.
Катя с трудом опустила глаза, и тут же почувствовала такую слабость, что, казалось, дунь на неё сейчас, и она тут же свалится со скамейки на пол и уже не поднимется более.
– Нельзя ёй в глаза глядеть, девонька, – запричитала над ней баба Варя, – Грунька, иди-кось, принеси воды полынной. Там она, за печью, знашь сама где.
Баба Груня закивала и опрометью понеслась за печь, а через минуту уже стояла возле Кати с банкой в руках, в которой плескалась какая-то светло-коричневая жидкость.
– Что это? – слабо спросила Катя.
– Полынный отвар, – ответила баба Варя, – Пей-ко вот давай, это от морока лучшее средство.
Катюшка отхлебнула, поморщилась от горечи, но всё же проглотила мутную жидкость, и тут же в голове прояснилось и пелена тумана, стоявшая перед глазами, развеялась, как дым.
– Знаете, что я вспомнила? – сказала она старухам, – Баба Уля меня тоже иногда полынной водой поила, когда я ни с того ни с сего вдруг начинала себя плохо чувствовать. Она ещё и слова какие-то приговаривала.
Катюшка поморщилась:
– Не помню какие. Но то, что мне сразу хорошо становилось, это однозначно.
– Так баушка тебя от сглазу эдак лечила, – сказала баба Груня, – Просто тебе не сказывала. И нехорошо тебе не просто так было, люди кругом всякие, не все с добром смотрят и добра желают.
– А этой чего надо? Зачем она в окна заглядывает? – Катя кивнула на окно.
– Ижорихе-то? Рыщет по деревне, глядит, можа кто здесь заплутал, али нарочно приехал из живых. Она на них топливцев и нашлёт.
– Разве сюда ещё и нарочно кто-то приезжает? – удивилась Катюшка.
– А как же, – усмехнулась, обнажив под тонкими губами желтоватые длинные зубы, баба Груня, – Люди жадные ить, всё ищут где бы поживиться, где бы задаром чаво поиметь, да к рукам прибрать. Приезжают с пищалками какими-то, да ищут под землёй клады, в колодцы заглядывают, в избах роют. Вон у Батраковых весь пол в избе эдакие-то разворотили, им таперича и прийти-то некуды. Вот Ижориха этих кладоискателей и прибирает к рукам.
– А сейчас она меня ищет? – прямо спросила Катюшка, глядя старухам в глаза.
Те переглянулись, вздохнули.
– Тебя, девонька. Не зря ить тебя сюды заманила. Знать, надо ей чего-то от тебя.
– Но ведь она меня увидела, почему ничего не происходит?
– И произошло бы, – отозвалась баба Варя, – Коль мы бы тебя полынной водой не напоили! Морок бы тебя быстро на крыльцо к ней заставил выйти, а там уж она тебя бы скорёхонько
