и продолжал сидеть в носках, и вид у него был крайне потешный, но ей почему-то стало не смешно. Не первое предложение в ее жизни – папаша-одиночка как-то предлагал узаконить отношения, – но и очередь из женихов к ней никогда не стояла. Против воли сердечко екнуло: неужели Быстров не шутит? А что, если она сейчас возьмет и согласится? У нее будет свадьба с выкупом, хлебом-солью, голубями и тому подобной мишурой…
– У мамы разрешения спросил?
Он помрачнел:
– При чем тут мама? Я давно взрослый.
– А ведешь себя как ребенок. Хочу игрушку – не вижу препятствий.
– Ты для меня не игрушка, – горячо возразил он.
– А кто – любовь всей жизни?
– Зачем ты так? – обиженно протянул Алексей.
Она устало прислонилась к двери.
– Леша, чего ты от меня хочешь?
Он вскочил, отбросив ботинки, и подошел вплотную, упершись рукой в косяк и угрожающе нависнув над ней. Было нестрашно, наоборот, даже приятно, что она у кого-то такие сильные эмоции вызывает. Просто сцена из мелодрамы.
– Получается, это я для тебя игрушка на один раз? Типа пожалела меня? Так я в благотворительности не нуждаюсь…
Она тяжело вздохнула. Почему с парнями все так сложно? Не соглашаешься – плохо. Соглашаешься – еще хуже… Бессмысленно объяснять, что ей это было нужно не меньше, чем ему.
– Ты сам ко мне пришел, – напомнила она. – Причем без приглашения. Я тебя не звала.
– Но пустила же.
– Попробуй тебя не пусти! Мне очередной скандал не нужен.
Алексей нахмурился:
– К чему ты сейчас об этом? Десять лет прошло.
– Тебе ни к чему, а мне до сих пор аукается.
Он помолчал, а потом неуверенно предложил:
– Я тебе позвоню.
– Не стоит.
– Но тебе же было хорошо со мной! – воскликнул Алексей. – Ты не притворялась, я такие вещи сразу просекаю…
Она все-таки слегка смутилась.
– Я и не отрицаю.
– Тогда почему?
– В этом нет смысла. Новизна уйдет, восторги улягутся, и что останется?
Она осознавала, что говорит немного книжно – издержки профессии, ничего не поделаешь, – но не хотела перестраиваться. Может, так до него быстрее дойдет.
– Откуда ты знаешь?
– Мы же совсем разные. Леша, мы не виделись десять лет! Ты тогда вообще ребенком был. Люди меняются за гораздо более короткий срок…
– Давай узнаем друг друга получше, – с готовностью предложил он.
– Когда люди хотят узнать друг друга получше, они первым делом ложатся в постель?
– Сказала бы, что не хочешь, – обиженно заявил Алексей. – Никто тебя насиловать не собирался.
– Ты кофе зашел попить?
– Чаю.
– Неужели больше не с кем?
– Говорю же – все не то…
– Здесь тоже не то.
– У тебя кто-то есть? – наконец догадался он.
Она вздохнула, не спеша отвечать. У нее есть не кто-то, а что-то – дело, которое необходимо довести до логического завершения. И тогда будет понятно, есть у нее кто или нет…
* * *
Он все время хотел спать. Инъекций больше не делали, даже сгибы локтей начали заживать – следы от уколов затягивались, кровоподтеки светлели. Значит, препараты теперь содержались в еде, пластиковой и безвкусной, как все больничное. Иной раз он даже не мог определить, что именно ему приносят, но послушно съедал: если собирается еще побороться за жизнь, силы ему понадобятся. А голодовка все равно ничего не даст. Они найдут способ влить в его кровь необходимые питательные вещества. Как-то же делали это раньше, если он до сих пор не окочурился…
Или снотворное содержалось в воде. Скорее всего, в воде. От нее он тоже не мог отказаться, да и смысла не было. Как ни странно, это оказалось единственным, что связывало его с прошлой – нормальной – жизнью. Любым напиткам он всегда предпочитал обычную воду и страшно гордился своей полезной привычкой. Сейчас она пригодилась – знакомый вкус успокаивал и придавал сил. Неправда, что у воды нет вкуса. Просто он у нее именно такой…
Он пытался удержать сознание, но оно все равно ускользало. Хорошо, что это не наркоз, который действует мгновенно. Страшно, когда не успеваешь ничего осознать, даже если понимаешь это только после, уже очнувшись. Почему-то казалось жизненно необходимым уловить миг перехода и постараться задержаться в нем. Зачем ему это нужно, он не знал – все равно никогда не удавалось. Но важно было сохранить ощущение контроля, пока его окончательно не затянуло в забытье…
Глава 17. Деепричастный оборот
Быстров наконец ушел, даже не поцеловав ее на прощание. Она не сильно расстроилась. Тщательно заперла дверь – а то украдут! – и остановилась перед зеркалом. Снова натягивать блузку и юбку было глупо, поэтому она просто накинула халатик, в котором утром ходила в ванную. Он почти не скрывал фигуру, но ей и в голову не пришло стесняться. Во время того, что между ними случилось, уже успели рассмотреть друг друга во всех деталях…
Вернее, она успела – конечно, уверенно можно говорить лишь за себя. Кто знает, вдруг у него так помутилось в голове, что он ничего не замечал. Впрочем, она не переживала, что трезвым взглядом Быстров мог уловить какие-то изъяны в ее внешности – она же не готовилась к настолько близкому свиданию. Вообще ни к какому не готовилась…
Может, стоит волосы перекрасить? На пару тонов. У нее светлые брови и ресницы, и такой оттенок будет смотреться естественно. Лицо станет выглядеть ярче. И подстричься немного короче. И то и другое к лету вполне уместно…
Как странно – наступление лета вдруг показалось почти мифическим событием. Она не любила весну и не понимала всеобщего ею восхищения. Это время года представлялось ей куда более унылым, чем осень. Кругом сплошная грязь, серость и тоска – лужи, почерневшие сугробы, проступающий из-под снега мусор, накопившийся за зиму, россыпи гранитной крошки. Пока дойдет до первой зелени и разных там цветочков, успеваешь налюбоваться на все это до полного отвращения. Нельзя же любить всю весну ради одного месяца – мая, который тоже бывает далеко не супер?
Но все вокруг считали, что можно и очень даже нужно. С февраля начинались жалобы на тему «когда же весна», которые с приближением марта только усиливались. И если весна пока не планировала наступать, следовало возмущение коварной погодой, посмевшей противоречить календарю. А еще она решительно не понимала, что значит фраза «на улице пахнет весной».
«Что за аромат такой? – допытывалась она у знакомых и никогда не получала внятного ответа. – Тающего снега? – предполагала. – Мокрой земли? Собачьих какашек?»
«Да ну тебя, – следовала обиженная реакция. – Просто в воздухе
