Откуда чужой дядя мог знать, где живет Софа, девочка не догадалась. Ее поразило сравнение. Чтобы привыкнуть к высоте, она однажды забралась на чердак строения No 2, вылезла через слуховое окно на крышу и долго сидела без движения, убеждая себя подойти к краю и взглянуть вниз. А когда увидела внизу стол для игры в домино и четверых словно приплюснутых высотой игроков, ей стало дурно. Не столько от высоты, сколько от того, что живо представила себе хруст собственных костей.
Софочка вспомнила и крышу своего дома, и громадину дома-комода, который серым монстром нависал над их жилищем, и снова посмотрела на вышку. Дяденьки наверху все еще копошились с веревочками. У Софы обильно потекли слезы.
На этом опыт закончился. Девочку увели подальше, и она не видела, как дядя бесстрашно сиганул вниз и не разбился, а, наоборот, остался доволен и даже счастлив, потому что девушка, с которой он пришел, визжала от восторга и гордости за своего ухажера.
Софочку усадили на лавочку, купили мороженое. Девочка ела сладкое, и оно казалось ей горьким. Мама с бабушкой горячим шепотом спорили о чем-то в кустах неподалеку.
- Бабушка, а ты, когда познакомилась с дедушкой, тоже не прыгнула? спросила Софа, успокоившись.
- Не прыгнула, - призналась бабушка без смущения.
- Забоялась?
- Забоялась. Еще как. В животе знаешь что творилось?
- Знаю... И он все равно женился на тебе.
- Все равно. Наверное, если бы я прыгнула, дедушка меня никогда бы не заметил. Прыгнули все, кроме меня. А я струсила и заплакала.
- Он тебя пожалел, - убежденно сказала Софочка.
- Конечно. Пошли фотографироваться... Сейчас Софочка смотрела на ту карточку: худенькая, кожа да кости, голенастая девочка с двумя тонюсенькими косичками и грустными глазами неудавшейся парашютистки...
Она разыскала фото деда. Их было несколько. Вот он в форме со знаками различия в петлицах. На груди орден Ленина. Это за Испанию. Молодой. Тонкая ниточка усов. Кличка Рауль. Вот в кожанке и со стрекозиными очками на шлеме. Белозубый, улыбчивый. Вот уже в погонах на фоне боевой машины "аэрокобра". И везде один. Ни одной групповой фотографии. Нет, одна была. Софа вытряхнула целлофановый пакет. Вот она. Дедушка, а рядом еще четверо. Софочка спрашивала у бабушки, когда та была еще жива, почему у дедушки так мало друзей. Везде он только один. Разве его не любили? Любили, еще как любили. Он был веселый. Неужели не видно по снимкам - легкий был человек. Только когда его забрали, бабушка сожгла все фотографии, где дедушка был снят с кем-то, чтобы не навредить этим людям. Такое было время. Осталась только одна. Вот эта. К тому времени никого из тех, кто улыбался со снимка, не было в живых. Софочка точно знала, кто обнимает ее деда, - Сигизмунд Леваневский, Герой Советского Союза, погибший в тридцать седьмом во время перелета через Северный полюс.
Софочка подумала и отложила эту единственную фотографию в сторону. Может быть, Сигизмунд Леваневский фигура для чиновников? Пусть Губерман решает. Больше ничего примечательного не нашлось. Правда, бабушка говорила, что отец дедушки тоже имел отношение к авиации. Вернее, начинал он в первом в России отряде подводников и жил в Санкт-Петербурге, а к авиаторам был прикомандирован как хороший механик, всего на несколько месяцев, но никаких документов на этот счет не сохранилось. Прадедушка утонул во время ходовых испытаний нового аппарата.
Софочка сложила все обратно в пакет, захлопнула альбомы и убрала архив в шифоньер. Вся жизнь целой семьи - два альбома и пакет.
Ей очень хотелось в туалет, но она боялась столкнуться с Земфирой: не дай бог, подумает, что Софочка подглядывает или подслушивает. У Софочки был ночной горшок. Она держала его на тот случай, когда у Лехи по три дня кряду гуляли дружки и она боялась выходить. Естественно, боялась она не Леши.
Софа погасила свет, отметив про себя, что уже почти рассвело. На часах было 4.25.
Новый день, новые заботы...
Глава 23
С помощью финансистов из БЦ Красин разработал план одновременного размена тифлисских пятисотрублевок в ряде крупных банков Европы. Наведенные предварительно справки давали основания полагать, что широкого оповещения по пятисотрублевкам еще не было, но было совершенно ясно, что после размена первого же билета соответствующие меры будут приняты и тогда остальная сумма (100 тыс. рублей) потеряет всю ценность. Мобилизовали большевистскую молодежь, и в первых числах января 1908 г. были сделаны одновременные попытки размена в банках Парижа, Женевы, Стокгольма, Мюнхена, Берлина, Лондона, Антверпена и др. Все они закончились провалом. Газеты запестрели сенсационными заголовками, но настоящая причина неудачи вскрылась только после революции; ставленник Ленина в финансовой группе Житомирский (Отцов) с 1903 г. стал еще и главным осведомителем парижского отделения охранки по большевикам. Через него Департамент полиции был в курсе всех финансовых махинаций БЦ и, естественно, такого крупного дела, как сбыт награбленных группой Камо-Петросяна денег. Перед лицом европейской демократии большевики оказались заляпаны таким количеством и качеством грязи, что, казалось, вовек не отмыться. Пришлось срочно собирать конференцию и выступать, как это ни горько, с осуждением своих же товарищей. Парадокс - люди, отдавшие приказ, бичевали подчиненных, этот приказ исполнивших".
Дым Дымыч дочитал страницу, исписанную крупным, почти ученическим почерком и положил к остальным.
Семен Семенович тщательно набил трубку легким виргинским табаком и откинулся в кресле. Он все время наблюдал за мимикой Воронцова, но лицо того было каменным.
- Знаешь, Семен Семенович, я тут недавно прочитал любопытный факт. Как ты думаешь, какая мышца человеческого тела больше всего находится в работе? спросил Воронцов.
- По идее, должно быть, мозговая.
- Я с тобой серьезно, а ты... Мышца языка. Вот вы исследуете, исследуете, пишете, пишете, но все про старье. Кому оно нужно? Детям? Нет. Внукам? А им-то зачем? Учиться на ошибках? Зачем там копаться, когда взял в руки газету и читай внимательно. Кругом столько всего творится. Беззаконие, безалаберность, пустозвонство. И над все этим царит хаос! А откуда он проистекает? Первое - от жажды денег, второе - от жажды власти, третье - от того, что всем на Россию наплевать. Дефицит порядочных людей... А вы говорите Ленин, Красин, Литвинов... Да несть им числа и сейчас. Вашу бы энергию, да в мирных целях... Осадить бы трепачей, которые божатся на рельсы лечь, если что не исполнят. Иди и ложись, коль слово не сдержал. Так нет, им ссы в глаза - все божья роса. Еще и в телевизор лезут попасть... Тьфу, честное слово!
- Мы с тобой этот разговор бесконечно ведем. И я уже отвечал на твой вопрос зачем. Повторяться не буду. Давай настоечки выпьем? Говорят, старики ложатся рано и встают с петухами, а мне в последнее время что-то совсем не спится. Наверное, скоро уже на погост.
- Что ты такое говоришь, Семеныч, мы еще пивка с раками попьем. Одно хорошо в державе стало: пива залейся, и замечу - очень даже неплохое встречается. Так где, ты говоришь, настоечка?
- В буфете, милейший Дмитрий Дмитриевич. Не затруднит?
- С превеликим удовольствием.
И Дым Дымыч, разом помолодевший - взглянешь - козелком поскачет, подрыгивающей походкой скрылся на кухне.
- Облепиховая. С Алтая сын одного моего коллеги, ныне покойного, прислал, - объяснил Краузе, разливая желто-розовую жидкость по рюмкам.
- Ты, Семен, говорят, с самим Ферсманом работал, так, может, это фигура.
- Да ну - работал. Студент-практикант и академик, разве можно сравнивать. Я на Кольском по бокситам в его экспедиции был. Для геологов он, конечно, и величина, а для чиновников - никто. Да и в Калачковском он никогда не бывал. Ты мне лучше скажи, как у тебя? Не чай же пришел пить в час ночи.
- А что - у меня? Вся жизнь как открытая книга. Никогда ничего не утаивал. Из крестьян. Отца моего вы знаете. Дед Тамбовской губернии, Темниковского уезда, а про тех, кто дальше, ничего не знаю. Полез на чердак в нашу семейную клетку - и вот нашел. Ума не приложу, зачем отец их хранил.
Дым Дымыч протянул Краузе десятка два открыток, кокетливо перевязанных шелковой ленточкой. Ткань выцвела, и теперь невозможно было определить ее цвет. Семен Семенович развязал ленту и веером разложил открытки по столу. Почти все они были написаны по-французски, но попадались весточки и по-русски. Адресов отправителей было несколько, но все с юга Франции, а вот получатель - один и проживал он в Калачковском переулке в собственном доме Воронцова.
Краузе снял очки и потер глаза:
- Я не силен во французском, но одно могу сказать точно - это зацепка. Дождемся утра - и тогда привлечем к переводу или Сашеньку Агееву, или Софочку.
- А Софочка?..
- У нее бабушка прекрасно знала четыре языка. Наверняка внучку натаскивала... А пока присмотримся. Дай-ка мне лупу...
Краузе придвинул настольную лампу поближе и склонился над открытками. На первой был изображен общий вид бухты со стоящими на рейде кораблями. На переднем плане - прогулочные яхты, лес мачт. В левом углу - тщательно подретушированный кипарис и вьющаяся мимо него вниз тропинка. Бывший геолог перевернул открытку и стал разглядывать почтовый штемпель. Ему хотелось узнать дату отправления и дату получения.
