- Берман Костя. Легенда цирка. Их два брата было. Николай и Константин. Коля в ополчении погиб, а Костя... Костя родился в цирке. Не на конюшне, не "в опилках", а в кассе Харьковского цирка. У него Попов учился... Кстати, чем не фигура - оживился Вячеслав.
Елена отрицательно покачала головой.
- Вот если бы Юра был жив...
Помолчали.
Вячеслав задумался:
- Что это за государство такое... Куда ни кинь, всюду клин.
Они еще долго рассматривали фотографии и спохватились только в третьем часу ночи. Наступило уже 5 июля, через два дня двести двадцатая годовщина первого цирка.
Глава 25
Лето 1969 года не задалось. Был просвет в конце мая. Недели две. Потом полило. Имеющие дачи плакали. Участки гнили. Вернее, гнили не сами участки, а то, что на них произрастало. До "великой засухи", когда под Москвой горели торфяники, а на город наползал удушливый дым и пачками мерли гипертоники, оставалось еще три года.
Даже куст жасмина, росший во дворе строения No 2, плакал. С отяжелевших листьев на раскисшую землю падали крупные капли и уже не впитывались, а, вымывая почву и обнажая корневую систему, стекали на асфальтовую дорожку, испещренную затейливой сетью трещин, как лицо очень старой женщины. Как лицо старухи Скрыпник.
Жасмин пах особенно сильно летом предыдущего года, незадолго до того как наши танки вошли в Прагу. Тогда Скрыпник сходила в церковь Ильи Обыденного (далеко, но что поделаешь - надвратная в Зачатьевском не работала) и поставила большую свечу. За кого? За русских воинов? За чехов? За чехов едва ли. Она хорошо знала историю, и тем более история эта делалась нашим государством при ней, а чехи... Чехи Колчака сдали, и простить Колчака она им никак не могла. Вот в 1956-м ставила за венгров, хотя среди них тоже были выродки, участвовавшие в русской революции, и главный среди них Имре. Задурить мозги большевики умели, потому венграм Скрыпник прощала.
Другое дело Васька Ребров. Он в 1968-м отдыхал в Сочи в санатории Министерства обороны, куда на время разборки свезли генералитет строптивых чехов. Васька просто организовал команду таких же сопливых и, с молчаливого одобрения взрослых, побил все стекла в корпусе генералов.
Теперь Васька сидел дома. На улицу не пускали. Дождь. Но к обеду развиднелось. На клубящемся небе образовался зазор, и мальчишка засобирался во двор. Надо было мобилизовать на вылазку пацанов, у которых от долгого сидения по квартирам трусы, наверное, к задницам приросли.
Он зашел к Ватсонам. С Серегой проблем никогда не было. Учился он пристойно, и потому родители никогда не препятствовали его походам на улицу. Скорее даже радовались. Одно время Ватсону-старшему даже казалось, что сын излишне прилежен, и был бы рад увидеть на лице Сережи хороший синяк или ссадину.
Проблема была у Лехи. Он вышел на лестницу в трусах и тоскливо сообщил, что идти не в чем. Пока мать не дошила шаровары, ему из дома никуда. Они ввалились в квартиру, уселись на кухне.
- Мальчики-девочки, хотите, я вас чаем напою? - предложила Лехина мать.
- Теть Маш, не надо нам никакого чая, конфеты мы и всухомятку съедим, вы лучше штаны побыстрее Лехе сделайте, - выразил общее мнение Васька.
- Мне только швы обметать осталось, и все, - успокоила тетя Маша.
Наконец швы обметаны - и пацаны вышли во двор. Софки дома не оказалось, и потому в компанию взяли двух мальчишек из дома-комода. Начали играть в прятки, но тут подошла Серегина мать и сообщила удивительную новость: отец Софки повесился, надо срочно ее найти и привести домой. Ребята собрались кучкой. Не было только Лехи. Видимо, так запрятался, что не сыскать. Побежали на Волхонку. Софка часто уходила туда в сквер. Неслись так, что ветер свистел в ушах. Каждый хотел первым сообщить такую сногсшибательную новость. Не осознавая значения, знали одно: известие это архиважное и как-то по-особому должно повлиять на Софкину жизнь.
Первым оказался Васька. Не добежав еще и десяти метров, он заорал во все горло:
- Софка! Иди быстрее домой, у тебя отец повесился!..
Прохожие столбенели и смотрели на девочку, которая стала белее бумаги, выронила куклу и тоже застыла в ступоре.
- Ну, что же ты стоишь, беги, отец повесился в убаркасе!
Софка побежала. Остальные за ней. Никогда в школе, сдавая нормы ГТО, ни Сережка Ватсон, ни Васька, ни мальчишки из дома-комода так не бегали. Прохожие пытались их остановить, считая, видимо, что вся орава гонится за Софкой с дурными намерениями. Когда это удавалось, пойманный орал благим матом: "Пустите, у нее отец повесился!" - его ошалело выпускали, и пойманный продолжал забег.
У входа в подъезд стоял Краузе. Он пропустил Софку и задержал всю гоп-компанию. И тогда они услышали Софкин крик.
Пошел дождь, и ребята засели в беседке. Их сейчас не смущало даже присутствие в беседке старухи Скрыпник.
- Да... - подала голос старуха не обращая внимания на детей. Она давно привыкла к монологам: взрослые ее не слушали, считая ее рассказы бреднями. Когда Грача хоронили, много народу собралось. Гроб несли через центр. Мимо особняков. Специально чтобы мы все видели всенародное единение. Начали от Большого Вознесения, где Александр Сергеевич венчался, и потекли через Мерзляковский, Суворовский, Арбат... Илюша Сац дирижировал... - Старушка захихикала. - Боролись, боролись, а вождей клали в Дворянском...
- А кто такой Грач? - осмелился спросить Ватсон.
- О, Грач - всенародный любимец Николай Бауман. Неужели в школе вам про него не рассказывали? Надо бы с пеленок. Это их упущение. Сатрапов готовят загодя, а рабами рождаются. Вам повезло, вы свободы не видели, страдать меньше будете, а то и вовсе без страданий обойдетесь. Все равно что слепцы с рождения... Карамельки хотите? Угощайтесь...
Скрыпник порылась в складках черной юбки и извлекла несколько конфеток, после чего надолго замолчала, погрузившись в воспоминания. Довольно бесцеремонные пацаны в такие моменты почему-то теряли желание подшутить над ней. А шутить они были мастера. Кирпичи в обувных коробках и кошельки на веревочках - это не самые изощренные проделки. Ну нагнется старуха. Ну прихватит ее радикулит... И всего-то. В том же 1969-м Леху посетила гениальная идея. Дело в том, что рядом с их домом, как раз напротив, расположился винный отдел гастронома, и пролетарии по пути домой взяли за правило, купив на троих, завернуть во двор дома-комода и разбрызгать по стакану. Все бы ничего. Они никогда, почти никогда не дрались, но запах аммиака тянул оттуда на всю округу. С ним безуспешно конкурировал жасмин, и эта адская смесь благородства и физиологии шибала в голову дворовым шахматистам.
Лехина идея заключалась в бесчеловечном уничтожении любителей спиртного путем повального отравления. Для этого были собраны пустые бутылки с чистыми наклейками, и весь двор приступил к приготовлению отравы. Рецепт, конечно, составлял Сережа Ватсон, которому понравилась эта мысль. Сигнатура была такова: тертый кирпич, толченые ягоды бузины, кошачье (собачье) дерьмо, сера со спичек, эфир (принес Ватсон), аспирин (принес он же), подсолнечное масло (принес Лешка), моча (все мальчишки понемногу). Разлитая в несколько бутылок и тщательно закупоренная разогретыми пластмассовыми пробками смесь изображала кем-то забытый запас спиртного. Бутылки уложили в старую авоську и повесили на куст сирени в непосредственной близости от места сбора алкашей.
По замыслу антиалкогольная акция должна была проходить следующим образом: вечером алкаши потянутся домой, по дороге заглянут в гастроном и сразу тройками-парами сюда в простенок. Здесь они обнаружат "забытую" сумку, очень обрадуются, резво сковырнут пробки и начнут пить прямо из горла. Далее понятно без слов. Место станет пользоваться дурной славой, и через месяц, омытое дождями, перестанет смердеть.
Гениально, не правда ли?
Пацаны залегли за кустом жасмина и терпеливо, как индейцы Фенимора Купера, стали поджидать первую жертву. Но случилось то, чего не мог предусмотреть никто. Появилась баба Саша, нищенка-алкоголичка с соседней улицы, сняла сумку с куста сирени, сковырнула пробку, понюхала содержимое, потом планомерно сковырнула остальные пробки, вылила всю жидкость на землю, а посуду забрала себе, чтобы поутру сдать в приемном пункте.
На этом Лехины идеи борьбы с алкоголизмом были запрятаны в крепкий сундук воспоминаний, где и лежали до полного забвения и превращения в труху неясных образов и ощущений...
Между тем старуха очнулась от воспоминаний, и вновь зазвучал ее голос. Ее манера говорить в нос с мягким, чуть картавым "р", и притягивала и отталкивала. Пацаны как завороженные слушали про росший когда-то у дома буйный, неухоженный сад, где пели соловьи, и про Антошу Чехонте, который сидел здесь же в беседке. Чехова мальчишки знали, потому что уже читали в школе "Каштанку". И однажды спросили старуху, а не Дуров ли был тем клоуном, что подобрал Каштанку и назвал ее Теткой.
