Когда муж и жена сели в карету, Егор Иваныч сказал:
— Вот, Надежда Антоновна, мы и обвенчались.
Жена молчит.
— Теперь уже не воротить.
Она все молчит.
— Что же вы, Надежда Антоновна, молчите?
— Что же говорить мне?
— А ведь сегодня великий для нас день.
— Может быть, для вас, но не для меня.
— Почему?..
— Так; воля папаши…
— Стало быть, вы отдаетесь мне бессознательно, единственно из уважения к вашему отцу?
— Да.
— Глупо! Но, Надежда Антоновна, ведь вы жена мне.
— Жена.
— А обязанность жены знаете?
— Неужели я стану работать на вас?
— Нет. Будете ли вы любить меня?
— Не знаю.
Егор Иваныч обнял ее и поцеловал. Жена толкнула, его, сказав: «Отстаньте!»
Начался пир. Благочинный с женой веселились, гости тоже, молодые скучали, хотя и сидели рядом. Молодым нечего было говорить друг с другом, и на поздравления они отвечали поклоном или словами: «Покорно благодарим». Гости увеселялись органом и под музыку его танцевали в честь молодых, хотя благочинный терпеть не мог никаких плясок и светских песен. Больше всех веселился Иван Иваныч. Никто так не был весел, как он. Он ко всем лез.
— Что же вы-то? — обратился он к судье, показывая рукой на стол, на котором стояли вино и закуски.
— Я уже пил.
— Ах, дуй те горой! Пей, и я выпью.
— Не могу, отец дьякон.
— А я на тебя наплюю… А ты не хочешь пить за моего Егорка. А?
— Да говорят вам, пил.
Старик к другому подходит. Андрей Филимоныч тоже скучал.
— Эх, Иван Иваныч, скучно! То ли было на моей свадьбе!
— Нельзя, вишь ты… Все знать собралась.
— А мы попляшем.
— Давай. А напредки выпьем, ведь за вино-то не деньги платить. — Выпив водки, Иван Иваныч с Андреем Филимонычем пустились плясать, припевая: «Ах вы, сени мои, сени…» Гости хохочут.
— Уж не посрамлю себя! — и старик снова пляшет.
— Иван Иваныч, ноги отшибешь! — говорит благочинный, хохоча.
— «Ты лети, лети, соколик, и высоко и далеко…» — поет старик и пляшет. Потом подходит к сыну и целует его.
— Ах ты, золото мое!
— Ах ты, пушечка моя! — целует он молодую: — кралечка! Вырасти-ко экова сына — вырасти, матка… — И он не знает, какую любезность сказать молодой.
Через час Иван Иваныч скрылся. Об нем так и позабыли. Гости разошлись. Молодых повели спать. Смотрят, Иван Иваныч спит на полу около кровати, свернувшись кренделем, и подушки нет.
— Ах, бесстыдник какой! — сказал один шафер.
— Невежа! — сказала молодая.
— Тятенька, пойдемте в другую комнату, — сказал сконфуженный Егор Иваныч.
— Зачем?
— Здесь наша спальня.
— А я что? Я разве не отец тебе?
— Тятенька, уйдите, мне спать хочется.
— Экая фря… А я хочу здесь остаться.
Вошел благочинный.
— Иван Иваныч!
Старик ушел спать в сад.
. . . . .
Есть, впрочем, счастливцы, которые блаженствуют хотя в первые дни супружества, женившись и вышедши замуж, — вроде Егора Иваныча и Надежды Антоновны.
В Столешинске Егор Иваныч прожил с женой целый месяц. Благочинный уступил ему на время три комнаты в своем доме, а Ивану Иванычу отдали прихожую к этим комнатам, но он в ней не жил, а устроился в первой комнате, рядом с прихожей. Отношения молодых были такие, что со стороны можно было думать, что они живут как знакомые и что каждому чего-то недостает. Егор Иваныч мучился с женой, стараясь развить ее на сколько-нибудь, допытываясь, любит она его или нет; говорил ей любезности, как умел; жена только говорила: «Отстань, бесстыдник» — и пр., или: «Я мамаше пожалуюсь». Вставали они поздно; пили чай все вместе, то есть с благочинным, женой его и Иваном Иванычем; потом благочинный, поручал ему перебрать разные бумаги или прочитать донесения, сочинить предписания, рапорты. За обедом сходились все, после обеда спали, потом чай, после чаю какие-нибудь разговоры, касающиеся семейной жизни, потом ужин и ложились спать. Надежда Антоновна большую часть дня проводила с матерью или в своей комнате. С матерью она что-нибудь перебирала, что-нибудь говорила; в своей комнате сидела или лежала, о чем-то думая. Егору Иванычу хотелось дать ей какую-нибудь работу, чтобы она не скучала, но он никакой работы не мог приискать ей, да она и не хотела ничего делать. Достал он и светских книг ей, она возьмет книгу, начнет читать и положит. Стал Егор Иваныч сам читать книги вслух; она или дремлет, или спросит его о каком-нибудь постороннем предмете, или уйдет. Егор Иваныч скучал, скучая более оттого, что не умел говорить, не знал, как развлечь жену; он даже шутить не умел. Пойдут они гулять по городу, говорить нечего, и ходят молча. Придет Злобин или жена его, и тут не весело. Злобин хочет показаться умным, спорит; Егор Иваныч находит, что он человек отсталый и ему не пара; жена его сплетничает и наказывает Надежде Антоновне, как нужно обращаться с мужем, то есть не уважать его. Егор Иваныч пробуждался рано. Пробудится он, жена спит. Он полежит и пойдет к отцу, который сидит на улице у ворот. Поговорит с ним и пойдет в спальню, жена все спит. Поспел чай, он разбудит жену, она говорит: «не хочу» — и опять спит. Встанет она поздно и просит чаю; если чай не готов, она сердится на мужа: отчего нет чаю теперь.
— Да ведь я же будил тебя!
— Мало ли что будил; я хочу теперь пить.
— Самовар поставлен.
— А я не хочу дожидаться. — И не станет пить и капризится целый день. Хотел Егор Иваныч проучить ее, то есть лишить чаю на целый день, но ему жалко было жены. «Пусть покрасуется, надоест», — думал он. Надежда Антоновна жила барыней и ровно ничего не делала. Скажет ей Егор Иваныч:
— Надежда Антоновна, вам скучно?
Она молчит.
— Надежда Антоновна!
— Да что вы пристали ко мне?
— Зачем же вы вышли за меня замуж?
— Зачем вы сватались?
— Вы бы могли отказаться, тем более что я вас раньше спрашивал: охотой ли вы выходите за меня? Мало ли что ваш папаша приказывает вам.
Надежда Антоновна начинает плакать.
— Об чем же вы плачете?
— Отстаньте, Егор Иваныч. Уйдите!
Егор Иваныч отойдет от жены и смотрит на нее.
— Надежда Антоновна, разойдемтесь на время.
— Как разойдемся?
— Вы спите в спальной, а я здесь. Мы не будем сходиться к обеду, чаю и ужину, не будем видеться друг с другом.
— Зачем? — она опять плачет.
— Наденька! Зачем ты плачешь? — а дальше не знает, что сказать ей.
Раз Егор Иваныч подслушал разговор жены с матерью.
— Ну, Надя, каков твой муженек?…
— Урод, мамаша.
— Полно, Надя. Он смирный такой; он уважает тебя.
— Он все по-своему хочет делать. Никакого покоя нет от него.
Мать за обедом напустилась на Егора Иваныча:
— Мы, Егор Иваныч, не для того отдали вам свою дочь, чтобы вы ее мучили.
— Я Наденьку не мучу. Надежда Антоновна, чем же я мучу вас?
— Всем вы меня мучите.
— Смотри, Егор Иваныч, чтобы это было в последний раз! Слышишь? — сказал строго благочинный. Егор Иваныч не мог оправдаться и не стал трогать жену.
Наконец нужно было ехать в губернский. Егор Иваныч стал звать с собой жену, она не соглашается ехать. Однако, по резонам и приказу отца, согласилась. Благочинный написал два письма, одно к ректору, в котором он благодарил за Попова, а другое секретарю консистории, в котором просил, чтобы Егора Иваныча поскорее отправили в Столешинск. Благочинный дал Егору Иванычу рясу, подрясник, шляпу и сто рублей деньгами и наказал как нужно вести там дела, также дал Егору Иванычу свою повозку, и они, то есть Егор Иваныч с женой и отцом, отправились в губернский город.
Летом в губернском городе у мещан квартиры стоят пустые, потому что семинаристы уезжают к отцам, а других постояльцев не находится, вероятно потому, что эти комнаты слишком нехороши. Квартиры занимаются семинаристами в первых числах сентября, а так как Егор Иваныч приехал уже в конце сентября, то его квартира была отдана двум философам. Троицкий, как сказал хозяин, уехал в какой-то университет, и его комната тогда была отдана под постой семинаристов. Егор Иваныч нашел квартиру рядом, у мещанина Удавина, Василья Михайлыча. Он нанял на месяц за четыре рубля две комнаты. Надежде Антоновне квартира эта показалась слишком грязною.
— Я, Егор Иваныч, не могу жить в такой берлоге.
— Ничего, Наденька. Другие квартиры слишком дороги, а здесь мы проживем не больше как недели две.
— Лучше дороже заплатить, чем в этой жить.
— Надо, матушка, деньги беречь: здесь расходов много будет.
Сколько ни ворчала жена, а Егор Иваныч не переменил-таки квартиры.
На другой день Егор Иваныч отправился в семинарское правление. Письмоводитель Василий. Кондратьевич сказал, что ректор переведен в другую семинарию и назад тому пять дней уехал.
