— Не надо мучить бедную Коломбину? — автоматически, как заученную фразу, повторила Авдотья Петровна.
И они очень просили вас рассказывать? — по-прежнему изображая сочувствие, продолжал выпытывать Гампель.
— Просили! — горько усмехнулась она.
— Неужели заставляли?
Она кивнула головой, как кукла.
— Не будем, пожалуйста, не будем говорить об этом! — воскликнула она. — Я сейчас! Только умоюсь.
С неожиданной легкостью она выпорхнула из комнатенки.
— Интересный экземпляр, — сказал Гампель Ослабову, — конечно, только для клинических наблюдений. Тыловая эротика уже не удовлетворяется обыкновенным развратом, даже насилием. Требуется нечто новое, психически более изощренное. Авдотья Петровна немножко того — вы заметили?
Гампель ткнул себя пальцем в пробор.
— У нее, по-видимому, истерия. И в очень сильной форме, — определил Ослабов.
— Ее изнасиловали. Муж ее, говорят, убит. Она попала в теплушку. Оттуда не выходят в нормальном виде. Как женщина, она, конечно, копейки не стоит. Приходится промышлять психологией. Вы не верьте, что она тут ломается. Она всем рассказывает, что с ней было. Ну, тут возможны наводящие вопросики. Публике это нравится.
Он гадко засмеялся.
— Но это ужас что такое! — возмутился Ослабов.
— Каждый зарабатывает чем может. Она и нам расскажет.
— Не надо! Не надо! Я не могу! — затрясся Ослабов.
— Странно, что вы, будучи доктором, не интересуетесь такими наблюдениями!
Авдотья Петровна уже входила в кабинет, насколько возможно подправленная и прибранная, с напудренным носом и подбородком. Серых своих губ она не подводила: это было не в принятом ею типе.
— А я думал, что Коломбина нас обманет! — весело воскликнул Гампель. — Ведь все Коломбины — обманщицы и плутовки!
— Я не хочу сегодня быть Коломбиной. Можно мне просто быть Авдотьей Петровной, — наивничая и не без остатков кокетства, спросила она.
— О, конечно! Вы же понимаете… Мы видим в вас такого же человека, как мы! — распинался Гампель.
— Спасибо вам. Я вас где-то видела?
— Здесь же, в прошлый мой приезд.
На минуту испуг опять всплеснулся в ее глазах, но она отогнала его.
— А это ваш товарищ? — показала она на Ослабова.
— Это мой друг, знаменитый петербургский врач, едет на фронт. Он мог бы помочь вам, если б вы ему все рассказали.
— Не надо, не надо! Я прошу вас, не надо! — вмешался Ослабов.
— Ведь это совсем другое, — вкрадчиво продолжал, не слушая его, Гампель, — одно дело рассказывать пьяницам для развлечения, другое дело — доктору.
— Это верно. Но мне ведь одинаково трудно.
Ослабов заметил, что у Гампеля плотоядно, как на шашлык, стали раздуваться ноздри.
— Я прошу вас оставить этот разговор, Гампель, — сказал Ослабов.
— А когда на фронте вам принесут солдата с развороченной грудью, вы тоже попросите… оставить этот разговор? — злясь, что ему мешают, ответил Гампель. — Вот перед вами больная, у нее только что был припадок. Он может повториться. И вы не хотите оказать ей помощи?
Авдотья Петровна преданно посмотрела на Гампеля, как на человека, который братски о ней заботится, и недоверчиво на Ослабова.
— У нее тяжелая психическая травма, — продолжал петь Гампель, — она — жертва войны. У нее было розовое детство, цветущая юность, счастливая любовь…
Авдотья Петровна впилась в него почти влюбленными глазами.
— У нее могла быть чудесная жизнь, она могла сделаться матерью. И война все это разбила. Муж ее пропал без вести. Она едет на фронт в надежде найти его могилу, осыпать ее цветами… И вот… в пути…
У Авдотьи Петровны задрожали колени и локти.
— Перестаньте, — крикнул Ослабов, стукнув по столу кулаком.
— Если вам дурно, выйдите в сад! — почти грубо ответил Гампель и, уже не сдерживая себя, впился глазами в Авдотью Петровну. Ноздри его раздулись, голос загнусавил, дыханье участилось.
— Осыпать цветами могилу любимого человека… И вот…
Ослабов не выдержал и выбежал из кабинета в большую комнату, на террасу, с пирующими на стене кавказцами, в темный сад, под деревья. Сел на скамейку, откинул голову. Сквозь темные пятна листвы бессчетными звездами запестрело над ним небо.
«Что за кошмар! Что он делает!» — подумал он, сорвался со скамейки, пробежал вглубь, наткнулся на какую-то пару в траве, откуда раздался сердитый голос:
— Зачем по человеку ходишь? Стрелять буду!
Ослабов выбежал через калитку на дорогу. Распряженные лошади мирно и звонко жевали траву, фаэтонщики тут же, на траве, пили и закусывали.
— Зачем бежишь на дорогу? — спросил один. — Клозет в саду есть!
— Его рвать будет! — убежденно и по-бабьи заботливо сказал другой.
— Разве в саду рвать нельзя? — настойчиво повторил первый.
Ослабов стал сам себе противен от этих разговоров. «Чего это, в самом деле, я разбегался?» — подумал он, глотнул воздуха и быстрым шагом вернулся в духан. Занавеска в их кабинете была спущена. Подходя, он услышал задыхающийся голос Гампеля:
— Ну, ну… сначала били… а потом… а потом…
В ответ послышались какие-то икающие звуки, тотчас перешедшие в истерическое рыданье.
Ослабов рванул занавеску и вошел в кабинет.
С одной стороны столика, перегнувшись на него с локтями, сидел Гампель. Лоб у него был потный, пробор сбился, глаза блуждали, мокрый рот был полураскрыт. С другой стороны о доску стола билась головой Авдотья Петровна.
— Вы… вы… мерзавец! — крикнул Ослабов Гампелю, — вы издеваетесь над человеком!
— А вы… доктор, — выдержав паузу, ответил Гампель, — помогите больной.
Он подал Ослабову недопитый нарзан. Ослабов стал брызгать на Авдотью Петровну, поднял ей голову, дал выпить, она понемногу перестала рыдать, встала и, шатаясь, вышла.
— Счет! — потребовал Гампель и вынул бумажник.
Ослабов тоже вынул деньги. Расплатились и дали на чай молча. Духанщик вышел проводить гостей.
— А это… — Гампель вынул еще десять рублей и дал их духанщику.
— Куламбина? — догадался тот.
— Да.
Провожаемые пожеланиями духанщика, они вышли на дорогу и молча ждали, пока запрягут лошадей. Глухая, бархатная ночь стояла кругом в черных высоких тополях, распластываясь в низких окрестных горах, беспредельно ширилась в высоком до звезд воздухе. Кура чеканно звенела внизу под берегом. Смутно серела дорога в город. Природа разнежила Ослабова.
— Ругаться все-таки не нужно было! — подумал он, но ничего не сказал.
В фаэтон сели молча. Застоявшиеся лошади рванули и побежали бодрой рысью.
— Вы не сердитесь, Гампель, что я вас выругал? — сказал Ослабов, когда отъехали довольно далеко.
— Что вы, доктор! — деланно расхохотался Гампель. — Я был уверен, что вы меня ударите! Я бы на вашем месте ударил. Вы тоже, я думаю, на меня не сердитесь за эту истеричку? Надо же дать человеку заработать. А в общем, мы недурно провели время, а?
Ослабов проснулся у себя в номере поздно, с головной болью. Вчерашняя попойка казалась тяжелым сном. Быстро одевшись и наскоро выпив чаю, он отправился в городскую Думу. Вестибюль, лестницы, коридоры кишели народом. Дамы-патронессы хлопотали над ящиками с подарками, распределяя иконки, крестики, кисеты с табаком и мешочки с монпансье; заведующие хозяйством, вооруженные необычайно воинственно, суетились у кассы; санитары тащили куда-то складные носилки усовершенствованного образца, которые очень хорошо раскладывались здесь, в коридорах, и слишком быстро ломались на фронте; надушенные, завитые и напудренные сестры милосердия бегали, сопровождаемые служащими общественных организаций в необыкновенно блестящих погонах с едва заметным красным крестиком на них; важно и степенно стояли персидские купцы, оптовые поставщики риса и кишмиша, — городской голова был председателем кавказского отделения союза городов. Ослабов издали услышал его гортанный, низкий бас и нагнал его у дверей его кабинета.
— Доктор Ослабов! — чрезвычайно любезно встретил его председатель. — Поздравляю вас с милостивым приемом у его высочества. Вы назначены в мое распоряжение. У меня есть вакансия помощника главного врача в Урмийском районе. Если вам угодно, я могу вас отправить туда. Вы согласны?
— Пожалуйста. Мне бы только скорей на фронт.
— Сегодня же в одиннадцать вечера можете ехать. Жалованье за месяц вперед, подъемные и обмундировочные вам сейчас выпишут. Литер и документы тоже. Район интересный: наступление. Работа трудная: сыпняк. Если нужно будет, телеграфируйте непосредственно мне — постараюсь помочь.
— Благодарю вас. Я сегодня же выеду.
— Да, вот еще что. Ваше начальство, наш главный врач, доктор Древков, он, видите ли, как вам сказать, не без странностей. Ну, да ничего, уживетесь. Зато там уполномоченный чудесный человек — Арчил Андреевич Батуров. К нему и являйтесь. Всего хорошего. Желаю успеха. Подождите в приемной. Вас вызовут.
