две дуры, Маринка с Юлькой, – объяснил Шильцер, – не знаю, как они умудрились затащить Ингу к себе на целую ночь, пользуясь отсутствием Клер, но вот чем всё это кончилось!
– Не гони, – подал голос Блин, который стоял на стороне Юльки в данном конфликте, – это менты её ткнули в спину электрошокером, а она потом расчесала. Как раз от них она пришла взвинченная.
Тут Инга взяла да вырвалась из рук Риты. Быстро схватив скрипку и смычок, она отбежала к раковине и стала исполнять Генделя – виртуозно, но не ко времени. Участковый при каждой встрече просил спасателей по ночам с ума не сходить, и это нельзя было игнорировать. Пятикомнатная квартира вмиг ожила. На кухню примчались Маринка, Малика, Юлька, Серёга, Ромка и Тишка. Инга оборонялась смычком, как шпагой, но её мигом обезоружили, обездвижили, укололи в вену чем-то тяжёлым. Она опять завалилась спать на жёстком диванчике. Малика принесла из комнаты одеяло и хорошенько укутала им свою однокурсницу.
После этого инцидента все, кроме Инги, Риты и Веттеля, разошлись по комнатам. Инга даже во сне рассказывала про змей, и даже под одеялом её трясло. Пришлось закрыть форточку. Рита и живописец долго молчали, сидя перед столом напротив друг друга. Она курила лёгкие сигареты, а он – тяжёлую шмаль. Было четверть третьего.
– Что такое с нею произошло? – плотно подоткнув под тощее тело Инги сползавшее одеяло, спросила Рита, – она всегда ведь была спокойная! Кто был прав – Блинов или Шильцер?
– Оба, – зевая, ответил Веттель, – Юлька её накачивала два дня, а сегодня утром её ещё раз оштрафовали на десять тысяч. И пригрозили скрипку отнять.
Рита раздавила окурок. Кофе, который она себе приготовила, совершенно остыл.
– Где это произошло?
– На Манежной.
– Она там была одна?
– Нет, с Маринкой. Маринка, впрочем, была без домры. Просто гуляла. А Инга играла Баха.
– Что, очень много столпилось народу вокруг неё?
– Да, человек сорок. Она ведь круто играет! К ней подошли росгвардейцы. А их она, как ты знаешь, на дух не переносит.
Инга во сне сопела, когда молчала. Взгляд Веттеля был тяжёлым – будто стена, которая валится и которую нужно любой ценой удержать руками, чтобы не быть раздавленной. Трудно было Рите её удерживать, потому что неодолимо хотелось спать. Очень поздний час и выпитый алкоголь качали перед глазами всё. Фонарь за окном делался, казалось, ярче и ярче. Уже почти ослеплённая, Рита и не заметила, как художник пересел к ней. Холод его рук – они у него всегда были как у трупа, прогнал туман, который окутал её сознание.
– Веттель, – пробормотала она, вяло уклоняясь от поцелуя, – мне тяжело. Я очень устала, Веттель! Я не хочу. Сейчас не хочу!
– Сейчас никогда не кончится, Ритка, – прошептал Веттель, – я тоже очень устал. Знаешь, почему? Я тебя рисовал два дня. Ничего не вышло. Ты мне нужна. Я просто схожу с ума!
Она ему не далась. Откуда вдруг взялись силы? Должно быть, от осознания, что нельзя, нельзя уступить. Он слишком ей близок. Если ещё сделать и этот шаг, то – конец всему. Прощай, поэт Рита, и здравствуй, жалкая размазня! Оттолкнув художника, она встала и устремилась к наружной двери бегом.
Домой она шла пешкарусом, потому что было три часа ночи. Некоторые водители предлагали свои услуги, но были посланы матом. Рита шагала стремительно – через центр, через окраины, по мостам, проспектам и переулкам. Над головой нависали тучи, а под ногами плескались лужи. Тоскливо завывал ветер. Всё это Рите нравилось. Хоть машины не отпускали ночь – это была ночь. Скорее, они смотрелись в ней жалкими и случайными, чем она среди них терялась. Славная ночь! Сердце ликовало. На ум не шёл даже Веттель. Какой там Веттель! Навстречу ей надвигалось что-то тяжелое, бесконечное, прорезанное тоскливым звуком трубы сквозь зыбкий туман. К сердцу присосалось томительное предчувствие битвы с тем, перед кем все бросились врассыпную. Смелость, не знающая границ, конечно, не осчастливливает. Тут даже сомнений никаких нет. Но ни на какое счастье Рита её бы не променяла. Вскоре после зари она была дома.
Глава девятнадцатая
Уборщица и царица
К концу апреля погода установилась тёплая, почти жаркая. И земля, и деревья уже вовсю зеленели. Двор на улице Молдагуловой с утра до ночи был наполнен ребячьим шумом. Пожилых сплетниц, мимо которых все девушки в мини-юбках просвистывали бегом, кроме одной Женьки, однажды им показавшей голую жопу, с лавочки у подъезда вытеснили. Во вторник, уже под вечер, на ней премило расположились Дунька и Лёнька. Они были не одни. С ними пили «Клинское» правнучки Зинаиды Семёновны – Анька с Ленкой, и Зульфия, девочка из третьего корпуса. Дунька, впрочем, пила не пиво, а лимонад. Она была счастлива. Лёнька, почти неделю не появлявшийся, сообщил ей и девочкам, что когда он принёс своим кредиторам деньги, они от крайнего изумления выронили кинжалы и пистолеты, с которыми его ждали. Они ведь думали, что он будет опять выкручиваться, просить ещё пару дней отсрочки!
– Круто! – прыснула Дунька, – воображаю себе их рожи!
– Рожи кошмарные, – распалялся Лёнька, переводя глаза с круглой и довольной физиономии Дуньки на лица трёх других девочек, уже очень-очень весёлых, – один сидел за убийство пятнадцать лет, другой – десять! А третий, кажется, вообще из тюрьмы сбежал.
– Ужас-то какой! – заорала Анька, сделав глоток из бутылки, – теперь понятно, где ты провёл все эти пять дней! Точнее – на чём.
Зульфия и Ленка зашлись идиотским хохотом. Дуньке стало очень обидно, однако Лёнька ни капельки не смутился. Он повторил, что все эти дни помогал друзьям в шиномонтаже, чтобы заработать и отдать Дуньке. Дунька же объявила, что ей пока деньги не нужны, поскольку отец до сих пор не вспомнил про самокат за десятку, и она просит ему об истинном назначении этой самой десятки не разболтать.
– Не бойся, не разболтаем, – пообещала сплетница Зульфия, досадливо вытирая платком айфон, на который капнула пивом, – когда кому мы что-то разбалтывали?
– Точняк, – поддакнула Ленка, – а даже если и разболтаем, твой папа сразу забудет! Что-то он слишком до фига пьёт в последнее время.
– Да, – согласилась Анька, – бабушка, когда он пришёл ей мерить давление, так ему и сказала: «Виктор Васильевич, хватит пить! Это большой грех!»
К подъезду вдруг подлетел и запрыгал мячик с детской площадки. Лёнька по просьбе маленьких футболистов или волейболистов – чёрт разберёт, играли всеми конечностями, пинком отправил мячик обратно. Тот угодил в детскую коляску. Четыре мамы, сидевшие у песочницы, разорались – даром что оприходовали десяток банок джин-тоника. Дядя Коля, которому тётя Оля, его жена, утром не позволила уничтожить очередной американский танк с помощью фарфоровой вазы, с четвёртого этажа пригрозил набить Лёньке морду. Кто-то ещё
