колледже сравнительное религиоведение, к концу которого пожалела, что не родилась иудейкой.
Священник сказал, что его жена могла бы встретиться с Эстер перед ближайшей вечерней службой и быть рядом с ней, чтобы она не ощущала себя чужой. Потом ему пришло в голову, что, возможно, Эстер захотела бы пойти в церковь с соседями, Розой и Сесилом, не пропускающими ни одной службы. О блюде с пирожными и горячем чае, ждавшими на кухне, Эстер вспомнила только в тот момент, когда священник, захватив два молитвенника, стал надевать шляпу. Но было уже слишком поздно. Это не простая забывчивость, подумала Эстер, глядя, как священник степенно шествует сквозь заросли крапивы, и убрала блюдо с пирожными.
Церковь стала заполняться быстрее. Жена священника, нескладная угловатая женщина с длинным добрым лицом, покинула первый ряд и на цыпочках прошла в глубину церкви, раздавая экземпляры молитвенника Союза матерей. Эстер почувствовала, как в ее чреве взыграл ребенок, и умиротворенно подумала: «Я мать, мое место здесь».
Первозданный холод церковного пола уже начал охватывать ее ступни, когда все вокруг зашевелилось, потом смолкло: по проходу медленной, важной походкой шел священник.
Орган словно набрал в легкие воздуха. Прихожане запели вступительный гимн. Органист, похоже, был новичком. Каждые несколько тактов заканчивались диссонансом, женские голоса то поднимались, то опускались, еле успевая за ускользающей мелодией. Прихожане становились на колени, эмоционально реагировали, пели один гимн за другим.
Священник выступил вперед и в подробностях пересказал случай, легший в основу предыдущей вечерней проповеди. Потом прибег к неуклюжей, даже слегка непристойной метафоре, которую использовал на церемонии крещения неделей раньше, об абортах физических и духовных. Чувствовалось, что он получает от своих слов удовольствие. Роза сунула в рот еще один леденец, а миссис Нолан смотрела вокруг стеклянным, отрешенным взглядом многострадальной провидицы.
Под конец три женщины, две молодые и привлекательные, а одна очень старая, вышли вперед и встали на колени перед алтарем – их принимали в Союз матерей. Священник забыл имя старшей (Эстер это почувствовала) и ждал, когда жена незаметно проскользнет к нему и на ухо назовет ее имя. После этого церемония продолжилась.
Только через четыре часа священник позволил женщинам разойтись. Эстер покинула церковь в обществе миссис Нолан: Роза задержалась с двумя приятельницами – Брендой, женой зеленщика, и элегантной миссис Хотчкис, которая жила в Уиддоп-Хилл и разводила немецких овчарок.
– Вы останетесь на чай? – спросила ее миссис Нолан, когда они с потоком женщин перешли дорогу и направились к желтому каменному зданию полиции.
– Я за этим сюда и пришла, – ответила Эстер. – Думаю, мы это заслужили.
– Когда ожидаете следующего малыша?
Эстер рассмеялась.
– В любую минуту.
Женщины свернули налево, во дворик. Эстер и миссис Нолан последовали за ними и оказались в темном помещении, похожем на амбар, которое вызвало в памяти Эстер церковный лагерь и совместные песнопения. Она поискала глазами кипятильник, или титан, или другие признаки предстоящего чаепития, но увидела только зачехленное пианино. Однако женщины здесь не задержались, а гуськом направились вверх по плохо освещенной лестнице.
Преодолев пару вращающихся дверей, они очутились в ярко освещенной комнате с двумя параллельно расположенными длинными столами, покрытыми белоснежными скатертями. На столах стояли тарелки с пирожными и выпечкой, перемежающиеся с букетиками желтых хризантем. Количество пирожных впечатляло, все они были затейливо украшены вишенками, или орехами, или узорами из сахарной пудры. Священник встал во главе одного стола, его жена – другого, а прихожанки теснились у близко поставленных друг к другу стульев. Женщины, которые шли с Розой, встали у дальнего конца первого стола. Миссис Нолан, сама того не желая, оказалась практически лицом к священнику. Эстер стояла справа от нее, стул слева был свободен.
Женщины сели, устроились поудобнее. Миссис Нолан обратилась к Эстер:
– А чем вы вообще занимаетесь? – Это был вопрос отчаявшейся женщины.
– Да просто жду ребенка. – Эстер вдруг стало стыдно за свое безделье. – Еще помогаю мужу печатать его работу.
К ним наклонилась Роза:
– Ее муж пишет на радио.
– А я рисую, – сказала миссис Нолан.
– В какой технике? – поинтересовалась слегка удивленная Эстер.
– В основном маслом. Но это просто баловство.
– А с акварелью работать пробовали?
– Пробовала, но тут нужен талант. Ошибаться нельзя, должно получиться с первого раза.
– А что вы пишете? Портреты?
Миссис Нолан сморщила нос и вытащила пачку сигарет.
– Как думаете, здесь можно курить? Нет, портреты у меня не выходят. Но иногда я рисую Рики.
Маленькая женщина с потухшими глазами, разносившая чай, подошла к Розе.
– Здесь можно курить? – спросила миссис Нолан у Розы.
– Я так не думаю. Сама ужасно хотела курить, когда впервые сюда пришла, но никто не курил.
Миссис Нолан обратилась к женщине с чаем:
– Скажите, мы можем здесь покурить?
– Вряд ли. Во всяком случае, не в церковных помещениях, – ответила женщина.
– Из-за пожарных инструкций? – допытывалась Эстер. – Или по религиозным соображениям?
Но никто не мог на это ответить. Миссис Нолан стала рассказывать Эстер о своем семилетнем сыне по имени Бенедикт. Рики оказался хомячком.
Неожиданно вращающаяся дверь распахнулась, пропустив раскрасневшуюся женщину с подносом, от которого шел пар.
– Сосиски, сосиски! – раздались изо всех углов комнаты довольные голоса.
Эстер вдруг почувствовала себя очень голодной, почти на грани обморока. Даже горячий жир, вытекающий из завернутой в тесто сосиски, не остановил ее: она вгрызлась в нее зубами, отхватив большой кусок, и миссис Нолан последовала ее примеру. В этот момент все присутствующие склонили головы. Священник прочел молитву.
Эстер и миссис Нолан сделали большие глаза и переглянулись с набитыми ртами, стараясь не захихикать, словно секретничающие школьницы. После молитвы все начали передавать друг другу тарелки и основательно налегли на угощение. Миссис Нолан поведала Эстер о существовании отца Маленького Бенедикта – ее второго мужа Большого Бенедикта, работавшего на производстве каучука в Малайе до тех пор, пока он не заболел и не был отправлен на родину.
– Попробуйте домашний хлеб. – Роза передала им тарелку влажных хлебцев с фруктовым ароматом, а миссис Хотчкис предложила трехслойные шоколадные пирожные.
Эстер попробовала и то и другое.
– А кто их делал?
– Жена священника, – ответила Роза. – Она отлично готовит.
– Сам священник помогает месить тесто, – сказала миссис Хотчкис, наклоняя шляпку с перьями куропатки.
Лишенная возможности закурить, миссис Нолан нервно барабанила пальчиками по столу:
– Пожалуй, я скоро пойду.
– И я с вами, – проговорила Эстер с набитым ртом. – Мне пора к дочке.
Но тут опять подошла женщина с чайником. Эстер все больше казалось, что за двумя столами происходит семейное чаепитие, откуда нельзя уйти без слов благодарности или хотя бы объяснения причин.
Тем временем жена священника незаметно покинула свое место во главе стола и с материнской заботливостью склонилась над женщинами, держа одну руку на плече миссис Нолан, а другую – на плече Эстер.
– Домашний хлеб великолепен, – похвалила Эстер. – Вы сами его пекли?
– О нет. Это дело рук мистера Окендена.
Мистер Окенден был городским булочником.
– Хлеб еще остался. Если хотите, можете его потом
