его собираю, и отпускает немного.
Лицо как новое стало, только я в зеркало всё равно смотреть не мог еще долго, пока папа не подключился. Притащил гантельки с работы, с утра гонял во двор на турник, а дома отжиматься заставлял. Сказал, что шахматы – это, конечно, хорошо, но я мужик вообще-то, а не глиста в скафандре, так что пора уже не только в рост, но и вширь раздаваться, а то мне еще внуков им с мамой делать.
Больше всех, конечно, помогла Светлана Олеговна. К ней тетя Маша меня и направила, сказала, что таблеток мало, только симптоматику глушить, а против ПРЛ нужно подключать ДПТ (снова три буквы) – диалектическую поведенческую терапию. Светлана Олеговна с первого же приема всё по полочкам так разложила и про ОНО, и про семью, и про Гимназию, и про деда, что сразу всё на свои места и встало: пока я думал, что я присматриваю за ними, это они присматривали за мной – просто до Гимназии никто из нас об этом не догадывался. Мне нужно быть нужным, вот оно как оказалось.
Я не вернулся в школу, сидел с дедом. Кормил, переодевал, делал массажи, вывозил каждый вечер на улицу дышать, читал перед сном, рассказывал о Гимназии. Он совсем похудел, так что старческая тонкая кожа стала почти прозрачной. Он улыбался, что-то шептал, но совсем неразборчиво. За день до ткнул пальцем в бороду. Только мне доверял – оно и неудивительно, я ж в него шерстистый такой, не в отца уж точно. Опасной бритвой прошелся ровнехонько, только в одном месте поранил – кожа-то сыпется, что мука. Вечером хотел его вывезти на улицу, а он покачал головой – на балкон захотел. Там вдохнул и пробормотал что-то. Я не разобрал, но догадался: за это время я уже научился его понимать, как понимает мать ребенка.
– Сирень цветет, да. Хорошо-то как, деда?
Он кивнул. А ночью его не стало.
Похоронили тихо, только родственники из деревни – те самые, с курицей – приехали, посидели, выпили; мне налили, но я пить не стал: уже нельзя было. Мама боялась, что у меня опять случится срыв, но нет – в этот раз я не чувствовал себя мудаком перед дедом; как будто сирень эта дурацкая всё искупила.
Как девятый день справили, так занялись ремонтом в гостиной, чтобы нам с Леськой определить отдельные зоны. Вынесли стенку эту древнюю к чертовой матери, содрали обои, побелили потолок. Пока красил стены, думал, что квартира – как моя кожа: сколько ни закрашивай, внутри-то гниль. Говорил об этом Светлане Олеговне, а она так и спросила:
– Разве гниль изначально где-то есть?
Я сначала не понял, а потом ка-а-ак понял – и выдохнул.
В школу я вернулся только в сентябре. На семейном совете решили, что лучше уж я дождусь нового учебного года и заново пройду девятый класс. Было страшно. Страшно, что разучился учиться, страшно, что будут поддевать из-за Гимназии. Оказалось, боялся зря: наш старый класс всё равно расформировали, так что бывшие одноклассники даже не сразу поняли, что я учусь в девятом, а новые и не знали, что я был в Москве. Учителя меня хвалили, к 11 классу я уже опережал программу; подналег на шахматы, вышел на областной уровень, сходил с отцом на пару значок ГТО получить. Осмелел настолько, что, посоветовавшись со Светланой Олеговной, открыл список вопросов к вступительным в Академию и начал готовиться сам.
Маму насилу убедил. Она долго не соглашалась, а потом вскочила, убежала в спальню и вернулась с книжицей.
– На́, твое это.
– Что?
– Дед берег на сберкнижке. Пенсию свою откладывал. Квартиру тебе хотел сделать. Любимый внук все-таки.
Я вцепился в скатерть, а мама продолжила:
– Ты уж не подведи его, Алёшенька.
Вот тогда мы оба разревелись.
Поступил я на общих основаниях, вот только фамилию на всякий случай взял мамину – дедову, выходит. Стал полным тезкой: Алексей Есипенко. Папа сам так сказал сделать, чтобы вопросов не возникло.
Светлана Олеговна маму успокоила, сказала, что излишняя опека мне во вред, ведь теперь всё под контролем.
Всё под контролем, пока я пью таблетки.
Я на колесах с девятого класса.
Светлана Олеговна говорит, что постепенно можно будет снижать дозировку и уходить в отмену и чистую терапию, только надо немного переждать, чтобы не было ямы. Пережидать надо много: похороны деда, возвращение в школу, экзамены в девятом, подготовку к поступлению, поступление, дистанционку… Трезвый последний звонок, трезвый выпускной, трезвый посвят, трезвый Новый год. За все эти тусовки я насмотрелся такого, что и сам пить уже не особо-то хотел. Но я хотел не пить по своей воле, а не потому что мне ничего нельзя.
Мама сказала никому про таблетки не говорить, а если будут спрашивать, придумать себе что-то хроническое. В десятом классе я попал в больницу с гайморитом – так и повелось.
Всё было бы проще, будь я уверен, что смогу слезть с колес. А если слезу и снова поеду крышкой – что тогда? Было уже такое после Нового года, когда загрузился из-за Кристины и пропустил день, а Пашка как раз пошутил про суку, а меня так тряхануло, что думал, прибью, оно ведь накатывает, что хер остановишь, и надо просто уходить от людей, иначе стопудово что-то будет. От Пашки оттащили, он потом тоже извинялся, удивился, что я за Кристину так впрягаюсь: «Ей же парень не нужен».
Парень еще как нужен оказался, а вот нужен ли я, хер ее разберет.
Светлана Олеговна про Кристину не знает. Не могу ее к Кристине подпустить, не хочу, еще начнет опять телегу свою задвигать про аддиктивность и эмоциональные качели, которые мне противопоказаны, и выйдет так, что противопоказана мне Кристина, потому что она без качелей не умеет, а я – не умею без Кристины. И если я ей скажу про Кристину, то должен и Кристине сказать о ней, Гимназии, деде, таблетках не от гайморита, а что, если ОНО залезет к нам с Кристиной, как залезло тогда в меня, и что, если после этого она посмотрит на меня по-другому, что, если она больше никогда не улыбнется, как умеет улыбаться только она одна, чуть прищуриваясь, запрокидывая голову назад, словно обещая «со мной не соскучишься», ведь так она мне и улыбнулась в тот самый первый раз в коридоре, даже не постеснялась, что в одном полотенце, одной рукой придерживала его, а второй уже забирала у меня ключ, и я
