напротив себя и потому не замечает, как я вхожу в комнату с Кайлой на руках, ее голова лежит у меня на плече. Обычно она бы попросила дог (ей нравится есть хотдоги на завтрак) или указала бы на улицу и, потянув меня за руку, произнесла бы Па. Но я проснулся от того, что она касалась моей щеки, прямо под глазом, и выглядела при этом очень серьезной, не улыбаясь. Ее маленькая ручка казалась тлеющей головней, все еще пышущей жаром. Как только я вхожу в кухню, Кайла начинает тихо бормотать что-то мне в шею. Я поглаживаю ее по спине, и Леони наконец замечает нас.
– На плите каша, – говорит она.
Все трое пьют кофе, черный и крепкий.
– Она опять блевала?
– Нет, – говорю я.
Леони снова смотрит на пустое кресло.
– Но она вся горит.
Леони кивает, но не смотрит на меня. Она смотрит на кресло. Поднимает брови так, будто кто-то сказал нечто удивительное, но Ал и Мисти наклоняются друг к другу, бормочут что-то, шепчутся. Леони не участвует в их разговоре. Я подхожу к кастрюле и вижу овсянку, прикипевшую к стенкам, подгоревшую на краях и густую посередине, явно холодную.
– Ну что, поехали за твоим хахалем, – говорит Мисти, и все встают.
– Но они ведь не поели, – говорит Ал. – Они, верно, голодны.
– Я не голоден, – говорю я и чувствую во рту вкус старой жвачки, сжеванной в кашу.
Я решил, что съем немного украденной еды на заднем сиденье по дороге в тюрьму, чтобы умаслить недовольный желудок. Может, часть скормлю Кайле, если та позволит. Она горит у меня на руках, ее шея соприкасается с моей, ее маленький подбородок впивается в мою ключицу. Ее ноги свисают, безжизненные, как у туши на крюке.
– Поехали за твоим отцом, – говорит Леони.
Тюрьма представляет собой ряд невысоких бетонных зданий и рассекающие поля ограждения с колючей проволокой. Дорога тянется вдаль и некоторое время ведет нас к заключенным здесь людям. Никаких других знаков, ничего нет на полях: ни коров, ни свиней, ни кур. Только пробиваются стебельки травы, но и те выглядят карликовыми, словно никогда не вырастут. Зато в небе вьется большая стая птиц, ныряет и порхает с грацией морской медузы. Я смотрю на птиц, пока Кайла нежно мурлычет мне на ухо, пока мы проезжаем мимо очередного старого деревянного знака с надписью Добро пожаловать в Парчман, штат Миссисипи. А потом мимо рекламы кока-колы. Но к тому времени, как мы выходим из машины на стоянке, птицы уже улетают на север, за горизонт. Я слышу обрывки их беседы, хор голосов и жалею, что не могу почувствовать их волнение, радость взлета, покачивания в потоках воздуха в голубом небе, большого полета, возвращения домой. Я же чувствую лишь какой-то плотный ком внутри, тяжелый, как молоток.
Когда мы подходим к самой тюрьме, Леони и Мисти записывают наши имена в книгу посещений, а затем нас всех отводят в комнату с желтыми стенами из шлакоблоков. Мисти следует за охранником в дверь, расположенную в дальнем углу комнаты, где садимся в ожидании Майкла за стол с низкими скамейками мы. Стол такой, какие используют для пикников, но здесь нет еды и нет пледа, а над нами – белый пористый потолок вместо неба. Леони растирает руки, хотя здесь тепло, даже теплее, чем на улице. Кажется, здесь нет кондиционера. Она наклоняется вперед, потирает глаза, откидывает волосы с лица, и на секунду я вижу в ней Па, его плоский лоб, нос, щеки. Молоток во мне крутится, а потом Леони хмурится, и волосы падают обратно на лоб, и вот она снова просто Леони, и Кайла опять хнычет, и мне хочется домой.
– Сок, – просит Кайла.
Я смотрю на Леони, задавая немой вопрос: поднятые брови, широкие глаза, хмурый вид. Леони качает головой.
– Придется потерпеть.
Она протягивает руку к Кайле, проводит пальцами по ее затылку, но Кайла уворачивается и прячется у меня на груди, прижимается носом к моей рубашке, пытаясь увернуться от руки Леони. Я так пристально смотрю на нахмуренное лицо Леони, что даже не замечаю Майкла, когда тот появляется с двумя охранниками по бокам, которые останавливаются у двери и пропускают его; дверь открывается и громко захлопывается, и вот он уже стоит перед нами. Майкл здесь.
– Детка, – говорит он.
Я знаю, что он обращается не ко мне и не к Кайле, а только к Леони, потому что именно она опускает руку и поворачивается, и именно она, встав на негнущиеся ноги, подходит к нему, и именно ее он обнимает, его руки сплетаются, как перекрученная простынь, вокруг нее, все теснее и теснее, пока они не становятся почти что одним целым, одним человеком вместо двух. Он больше и крепче, чем я его запомнил, когда его забирали полицейские. Они оба дрожат и так тихо говорят друг с другом, что я не могу услышать их, шепчутся и дрожат, словно деревья на ветру Майкла оформляют быстрее, чем я думал. Возможно, он заполнил все нужные бумажки заранее. Мисти все еще в другой комнате, разговаривает с Бишопом, но Майкл говорит: Я больше не могу оставаться здесь ни минуты. Пойдем. И вот уже мы снова выходим на слабый весенний свет. Леони и Майкл держат друг друга за талию. Когда мы возвращаемся на стоянку, они останавливаются и начинают целоваться, влажными открытыми ртами, их языки скользят по лицам друг друга. Он выглядит совсем иначе, чем когда уезжал, но в глубине души он все тот же Майкл, в шее, в руках, разминающих спину Леони так, как Ма обычно разминала печенье. Кайла указывает на поля, покрытые туманом, и зовет: Джоджо. Я прохожу вместе с ней на другую сторону стоянки, ближе к полям.
– Что ты видишь, Кайла? – спрашиваю я.
– Всех птичек, – говорит она и кашляет.
Я смотрю на поля, но не вижу птиц. Я прищуриваюсь, и на секунду мне предстают согнувшиеся в поясе мужчины, их целые ряды, они ковыряются в земле, словно огромная стая ворон, приземлившихся, копошащихся клювами и ищущих жуков в земле. Один, ниже остальных, разгибается и смотрит прямо на меня.
– Видишь птичку? – спрашивает Кайла и кладет голову мне на плечо.
Я моргаю, и мужчины исчезают – остается лишь туман, клубящийся над бесконечно простирающимися полями, и тут же я слышу рассказ Па, последнюю часть истории про это место, которую он согласен мне поведать.
После того как сержант избил Ричи, я сказал тому: “Тебе надо ухаживать за спиной”. Положил ему на спину чистые тряпки, а потом поменял их из запасов, предназначенных для собак. Тугими полосками перевязал вокруг его груди. Его кожа была горячей и мокрой.
– Слишком много
