XLI.
На швейцарской границe Мартынъ купилъ "Зарубежное Слово" и едва повeрилъ глазамъ, замeтивъ внизу крупный заголовокъ фельетона: "Зоорландiя". Подписано было "С. Бубновъ". Это оказался короткiй, чудеснымъ языкомъ написанный разсказъ "съ налетомъ фантастики", какъ выражаются критики, и въ немъ Мартынъ со смущенiемъ и ужасомъ узналъ (словно произошла страшная непристойность) многое изъ того, о чемъ онъ говорилъ съ Соней, - но все это было странно освeщено чужимъ, бубновскимъ, воображенiемъ. "Какая она все-таки предательница", - подумалъ Мартынъ и въ порывe острой и безнадежной ревности вспомнилъ, какъ видeлъ однажды Бубнова и Соню, идущихъ по темной улицe подруку, и какъ увeрилъ себя, что обознался, когда Соня на другой день сказала, что была съ Веретенниковой въ кинематографe.
Моросило, горы были видны только до половины, когда, въ шарабанe, среди тюковъ, корзинъ и тучныхъ женщинъ, онъ прieхалъ въ деревню, отъ которой было десять минуть ходьбы до дядинаго дома. Софья Дмитрiевна знала, что сынъ скоро долженъ прieхать, - третiй день {191} ждала телеграммы, съ волненiемъ думая, какъ поeдетъ его встрeчать на станцiю въ автомобилe. Она сидeла въ гостиной и вышивала, когда услышала изъ сада басокъ сына и тотъ его круглый, глуховатый смeхъ, которымъ онъ смeялся, когда возвращался послe долгой разлуки. Мартынъ шелъ рядомъ съ раскраснeвшейся Марiей, которая старалась выхватить у него чемоданъ, а онъ его на ходу все перемeщалъ изъ одной руки въ другую. Сынъ былъ съ лица мeдно-теменъ, глаза посвeтлeли, отъ него дивно пахло табачнымъ перегаромъ, мокрой шерстью пиджака, поeздомъ. "Ты теперь надолго, надолго", - повторяла она счастливымъ, лающимъ голосомъ. "Вообще - да, - солидно отвeтилъ Мартынъ. - Только вотъ недeли черезъ двe мнe нужно будетъ съeздить по дeлу въ Берлинъ, - а потомъ я вернусь". "Ахъ, какiя тамъ дeла, успeется!" - воскликнула она, - и дядя Генрихъ, который почивалъ у себя послe завтрака, проснулся, прислушался, поспeшно обулся и спустился внизъ.
"Блудный сынъ, - сказалъ онъ входя, - я очень радъ тебя видeть опять". Мартынъ щекой коснулся его щеки, и оба одновременно чмокнули пустоту, какъ было между ними принято. "Надeюсь - на нeкоторое время?" спросилъ дядя, не спуская съ него глазъ, и ощупью взялся за спинку стула, и сeлъ, растопыривъ ноги. "Вообще - да, - отвeтилъ Мартынъ, пожирая ветчину, - только вотъ недeли черезъ двe мнe придется съeздить въ Берлинъ, - но потомъ я вернусь". "Не вернешься, - сказала со смeхомъ Софья Дмитрiевна, знаю тебя. Ну, разскажи, какъ это все было. Неужели ты правда пахалъ, и косилъ, и доилъ?" "Доить очень весело", - сказалъ Мартынъ, и показалъ {192} двумя разставленными пальцами, какъ это дeлается (какъ разъ доить коровъ ему въ Молиньякe не проходилось, - былъ для этого его тезка, Мартэнъ Рокъ, - и неизвeстно, почему онъ сначала разсказалъ именно объ этомъ, когда было такъ много другого, подлиннаго).
Утромъ, взглянувъ на горы, Мартынъ снова, на тотъ же нeсколько всхлипывающiй мотивъ, подумалъ: "Прощай, прощай", - но сразу пожурилъ себя за недостойное малодушiе, и тутъ вошла Софья Дмитрiевна съ письмомъ, и, уже съ порога - такъ, чтобы не дать времени сыну напрасно подумать, что это отъ Сони, - бодро сказала: "Отъ твоего Дарвина. Забыла тебe вчера дать". Мартынъ съ первыхъ же строкъ началъ тихо смeяться. Дарвинъ писалъ, что женится на удивительной дeвушкe, англичанкe, встрeченной въ гостиницe надъ Нiагарой, что ему приходится много разъeзжать, и что онъ будетъ черезъ недeлю въ Берлинe. "Да пригласи его сюда, - живо сказала Софья Дмитрiевна, - чего же проще?" "Нeтъ-нeтъ, я тебe говорю, что я долженъ тамъ быть, выходитъ вполнe удачно..."
"Скажи, Мартынъ", - начала Софья Дмитрiевна и замялась. "Въ чемъ дeло?" - спросилъ онъ со смeхомъ. "Какъ у тебя тамъ все, - ну, ты знаешь, о чемъ я спрашиваю... Ты можетъ быть уже обрученъ?" Мартынъ щурился и смeялся, и ничего не отвeчалъ. "Я буду ее очень любить", - тихо, святымъ голосомъ, произнесла Софья Дмитрiевна. "Пойдемъ гулять, чудная погода", сказалъ Мартынъ, дeлая видъ, что мeняетъ разговоръ. "Ты пойди, - отвeтила она. - Я, дура, какъ разъ на сегодня пригласила старичковъ Друэ, и они умрутъ отъ разрыва сердца, если имъ протелефонировать". {193}
Въ саду дядя Генрихъ прилаживалъ лeсенку къ стволу яблони и потомъ, съ величайшей осторожностью, поднялся на третью ступеньку. У колодца, позабывъ о ведрe, переполнявшемся блестящей водой, стояла, подбоченясь, Марiя и глядeла куда-то въ сторону. Она очень раздобрeла за послeднiе годы, но въ эту минуту, съ солнечными бликами на голой шеe, на платьe, на туго скрученныхъ косахъ, она Мартыну напомнила его мимолетную влюбленность. Марiя быстро повернула къ нему лицо. Толстое и тупое.
XLII.
Упруго идя по тропe въ черной еловой чащe, гдe, тамъ и сямъ, сiяла желтизной тонкая береза, онъ съ восторгомъ предвкушалъ вотъ такую же прохваченную солнцемъ осеннюю глушь, съ паутинами, растянутыми на лучахъ, съ зарослями царскаго чая въ сырыхъ ложбинкахъ, - и вдругъ просвeтъ, и дальше - просторъ, пустыя осеннiя поля и на пригоркe плотную бeлую церковку, пасущую нeсколько бревенчатыхъ избъ, готовыхъ вотъ-вотъ разбрестись, и вокругъ пригорка ясную излучину рeки съ кудрявыми отраженiями. Онъ былъ почти удивленъ, когда, сквозь черноту хвои, глянулъ альпiйскiй склонъ.
Это напомнило ему, что до отъeзда слeдовало расчитаться съ совeстью. Дeловито и неторопливо онъ поднялся по склону, достигъ сeрыхъ изломанныхъ скалъ, вскарабкался по каменистой крутизнe и оказался на той площадкe, откуда велъ за уголъ знакомый карнизъ. Не задумываясь, {194} исполняя приказъ, коего ослушаться было немыслимо, онъ принялся бокомъ переступать по узкой полкe и, когда дошелъ до конца, посмотрeлъ черезъ плечо и увидeлъ тотчасъ за каблуками солнечную бездну, и въ самой глубинe - фарфоровую гостиницу. "На, выкуси", - сказалъ ей Мартынъ и, не поддаваясь головокруженiю, двинулся налeво, откуда пришелъ, - и еще разъ остановился, и, провeряя свою выдержку, попробовалъ извлечь изъ задняго кармана штановъ портсигаръ и закурить. Было одно мгновенiе, когда, грудью касаясь скалы, онъ руками за нее не держался и чувствовалъ, какъ пропасть за нимъ напрягается, тянетъ его за икры и плечи. Онъ не закурилъ только потому, что выронилъ спичечный коробокъ, и было очень страшно, что звука паденiя не послeдовало, и, когда онъ опять двинулся по карнизу, ему казалось, что коробокъ все еще летитъ. Благополучно добравшись до площадки, Мартынъ крякнулъ отъ радости и опять дeловито, со строгимъ сознанiемъ выполненнаго долга, пошелъ внизъ по склону и, найдя нужную тропинку, спустился къ бeлой гостиницe - посмотрeть, что она на все это скажетъ. Тамъ - въ саду, около тенниса, - онъ увидeлъ Валентину Львовну, сидeвшую на скамейкe рядомъ съ господиномъ въ бeлыхъ штанахъ, и понадeялся, что она не замeтитъ его, - было жаль такъ скоро растрясти то драгоцeнное, что принесъ онъ съ вершины. "Мартынъ Сергeичъ, а, Мартынъ Сергeичъ", - крикнула она, и Мартынъ осклабился и подошелъ. "Это сынъ доктора Эдельвейса", - сказала Валентина Львовна господину въ бeлыхъ штанахъ. Тотъ привсталъ и, не снимая канотье, отодвинулъ локоть, нацeлился и, рeзко выeхавъ впередъ {195} ладонью, крeпко пожалъ Мартыну руку. "Грузиновъ", - сказалъ онъ вполголоса, какъ будто сообщая тайну.
"Надолго прieхали?" - спросила Валентина Львовна съ улыбкой и быстро натянула яркую, съ пушкомъ, губу на большiе розовые зубы. "Вообще - да, сказалъ Мартынъ. - Только вотъ съeзжу по дeламъ въ Берлинъ, а потомъ вернусь". "Мартынъ... Сергeевичъ?" - тихо справился Грузиновъ и, на утвердительный отвeтъ Мартына прикрылъ вeки и повторилъ его имя-отчество еще разъ про себя. "А знаете, вы"... - проговорила Валентина Львовна и сдeлала вазообразный жестъ своими дивными руками. "Еще бы, - отвeтилъ Мартынъ. - Я батрачилъ на югe Францiи. Тамъ такъ спокойно живется, что нельзя не поправиться". Грузиновъ двумя пальцами потрогалъ себя за углы рта, и при этомъ его добротное, чистое, моложавое лицо со сливочнымъ оттeнкомъ на щекахъ, изъ которыхъ, казалось, можно было сдeлать тянушки, приняло немного бабье выраженiе. "Да, вспомнилъ, - сказалъ онъ. - Его зовутъ Кругловъ, и онъ женатъ на турчанкe", - ("ахъ, садитесь", - вскользь произнесла Валентина Львовна и двумя толчками отодвинула вбокъ свое мягкое, очень надушенное тeло, - чтобы дать Мартыну мeсто на скамейкe) - "у него какъ разъ заимка на югe Францiи, - развилъ свою мысль Грузиновъ, - и, кажется, онъ поставляетъ въ городъ жасминъ. Вы въ какихъ же мeстахъ были, - тоже въ духодeльныхъ?" Мартынъ сказалъ. "Во-во, - подхватилъ Грузиновъ, - гдe-то тамъ по близости. А, можетъ быть, и не тамъ. Вы что, учитесь въ берлинскомъ университетe?" "Нeтъ, я кончилъ въ Кембриджe". "Весьма любопытно, - вeско сказалъ Грузиновъ. - Тамъ {196} еще сохранились римскiе водопроводы, продолжалъ онъ, обратившись къ женe. - Представь себe, голубка, этихъ римлянъ, которые вдалекe отъ родины устраиваются на чужой землe, - и замeть: хорошо, удобно, по-барски". Мартынъ никакихъ особенныхъ водопроводовъ въ Кембриджe не видалъ, но все же счелъ нужнымъ закивать. Какъ всегда въ присутствiи людей замeчательныхъ, съ необыкновеннымъ прошлымъ, онъ испытывалъ прiятное волненiе и уже рeшалъ про себя, какъ лучше всего воспользоваться новымъ знакомствомъ. Оказалось однако, что Юрiя Тимофеевича Грузинова не такъ-то легко привести въ благое состоянiе духа, когда человeкъ вылeзаетъ изъ себя, какъ изъ норы, и усаживается нагишомъ на солнцe. Юрiй Тимофеевичъ не желалъ вылeзать. Онъ былъ въ совершенствe добродушенъ и вмeстe съ тeмъ непроницаемъ, онъ охотно говорилъ на любую тему, обсуждалъ явленiя природы и человeческiя дeла, но всегда было что-то такое въ этихъ рeчахъ, отчего слушатель вдругъ спрашивалъ себя, не измывается ли надъ нимъ потихоньку этотъ сдобный, плотный, опрятный господинъ съ холодными глазами, какъ бы не участвующими въ разговорe. Когда прежде, бывало, разсказывали о немъ, о страсти его къ опасности, о переходахъ черезъ границу, о таинственныхъ возстанiяхъ, Мартынъ представлялъ себe что-то властное, орлиное. Теперь же, глядя, какъ Юрiй Тимофеевичъ открываетъ черный, изъ двухъ частей, футляръ и нацeпляетъ для чтенiя очки, - очень почему-то простые очки, въ металлической оправe, какiе подстать было бы носить пожилому рабочему, мастеру со складнымъ аршиномъ {197} въ карманe, Мартынъ чувствовалъ, что Грузиновъ другимъ и не могъ быть. Его простоватость, даже нeкоторая рыхлость, старомодная изысканность въ платьe (фланелевый жилетъ въ полоску), его шутки, его обстоятельность, - все это было прочной оболочкой, кокономъ, который Мартынъ никакъ не могъ разорвать. Однако самый фактъ, что встрeтился онъ съ нимъ почти наканунe экспедицiи, казался Мартыну залогомъ успeха. Это тeмъ болeе было удачно, что, вернись Мартынъ въ Швейцарiю на мeсяцъ позже, онъ бы Грузинова не засталъ: Грузиновъ былъ бы уже въ Бессарабiи.
