острые становятся. Теперь уже Костя не выдерживает и взгляд уводит.
Еще минут десять треп ни о чем, Костя о госпитале спрашивает, хотя вовсе неинтересно ему знать, что на его место бабу какую-то взяли, Бен с ней, говорят, не ладит, по-прежнему дремлет на работе, а в общем – сплошная скука. Элла ни единого вопроса не задает о Костиной жизни новой. Неинтересно или вид делает, фасон держит? Костя тоже молчит. Еще десять минут. Элла, похоже, не спешит. Догадывается, что не просто так вызвал ее. Что ж, пора объявлять. И он коротко, буднично, словно о совсем не значащем: у него, как известно, есть деньги, большие деньги, хочет помочь друзьям, близким по духу людям, к коим причисляет Эллу. И поэтому…
По вмиг оттаявшим, блеснувшим льдинкам чувствует – Элла ждала этого, не денег, собственно, а участия, внимания, однако станет отказываться. Непременно станет. Еще составляя список, решил Костя – не совать конверты с чеками или с наличностью, не ставить в неловкое положение людей. Ему бы конверт такой сунули – он бы, наверное, не взял. По крайней мере сразу не взял бы. Всем троим, с кем встретиться условился, Элле, Лене и редактору, он взносы на квартиры внесет, о которых те мечтают, и налоги на себя возьмет, которые их платить заставят за такие подарки. Он знает, какие это должны быть квартиры, не раз обсуждали. Взносы не мелочные, минимум три четверти стоимости. Едва говорит об этом, Элла на спинку стула откидывается с видом чуть ли не победительницы:
– Спасибо, что не забыл обо мне среди всех твоих друзей и подруг. Тронута до глубины души. Однако не могу принять столь щедрый дар.
К отказу в самом начале готов Костя, предвидел. Нормально, понятно по-человечески. Но чтобы в такой форме, с ехидством таким, даже злорадством… Неужто так сильно ранил ее самолюбие тем, что не открылся с джекпотом? Ладно, придется уговаривать.
– Почему не можешь? Я же от чистого сердца.
– Я тебе уже никто. Ты столько времени не звонил. Будто и нет меня. Чужая. Чужим такие подарки не делают.
Начинает объяснять, что не чужая, что так сложилось, не надо обижаться и, вообще, стоит ли обращать внимание на сущую ерунду: подумаешь, не сообщил вовремя о выигрыше… Так он никому не сообщил. Элла качает головой: нет, не ерунда, и не в выигрыше дело – чувствовала, что не любит ее Костя, просто устраивала его до поры до времени, а нынче не нужна. Хочет откупиться, чтобы в собственных глазах возвыситься – дескать, добрый человек, щедрый, никого не забыл, не обделил.
Спокойнее, спокойнее. Не психуй. Знает за собой Костя грех – мигом вскипать, в неистовство приходить и столь же быстро остывать. Следствие высокого давления. Гипертоники все такие. После операции следит за давлением, таблетки пьет, сейчас, в эти секунды, оно, скорее всего, в норме. Значит, обуздай себя.
– Ты же нарочно поссорилась со мной, униженной и оскорбленной себя представила. Вот гад какой, утаил выигрыш.
– Если бы ты хотел меня вернуть, позвонил бы. Я бы, наверное, приняла извинения, и все осталось бы по-прежнему. А ты – в кусты. Воспользовался моментом. Конечно, ты богат, нужна я тебе как прыщ на мягком месте.
Вот так, Костя, начинается тобой задуманное. Пожинай плоды. А ты рассуждаешь о высоких материях, философию разводишь: добродетель, благорасположение сердца, милость, долг… Оказывается, куда все проще. Неужто и остальные так же, как Элла? Набраться решимости, сказать: «Что ж, моя дорогая, раз мы с тобой совсем чужие, а у чужих и в самом деле дорогие подарки не берут, то позволь взять свое предложение назад», встать и уйти. Но так – совсем убить дуреху эту. Во многом она права, но как объяснить, что их не любовь связывала, а одиночество? Терпение, Костя, терпение.
Потом, когда они наконец договорятся (едва ли не в одолжение ему), что Элла начнет искать в Бруклине квартиру с одной спальней, а Костя оплатит семьдесят процентов стоимости жилья – чертова бухгалтерия, напрочь убившая суть дарения; после того, как Костя зауважает себя: не сорвался, хотя несколько раз был близок к этому, потом, спустя час, когда уже подъезжает к шестиэтажному буро-красному кирпичному дому Лени, – он ловит себя на нехорошей мысли, что бывшая подруга вызывает в нем отныне лишь стойкое отчуждение. Наверное, сходные чувства и она питает к нему. Тогда зачем все это? Какой к дьяволу долг?! Перед кем?!
Леня встречает его всегдашней сумрачной улыбкой и накрытым столом с неизменной бутылкой чистого, без смородиновых, клюквенных и иных добавок, «Абсолюта». Жена Лени чужих детей нянчит, не раньше семи придет, времени наговориться навалом.
Леня наливает себе и Косте, чокается, предлагает за встречу выпить – редко видятся нынче, и, конечно, за Костину удачу: по мановению какой-то там палочки волшебной стать миллионером каждый бы захотел. Костя пригубливает, он за рулем, Леня выпивает залпом и, так же сумрачно улыбаясь, закусывает малосольным огурцом.
Все годы иммиграции Леня в депрессии, то усиливается она, то ослабевает, но в нем присутствует, как вирус, постоянные рецидивы болезни дающий. Знакомы и дружат они четверть века, встретились случайно на пьянке у знаменитого хирурга-кардиолога, Костя о нем фильм делал, а Леня дачу ему строил. Строители в Москве, особенно начальники средней руки, доступ имевшие к дефицитным материалам, припеваючи жили; во всяком случае, Косте и не снился такой достаток, какой был у Лени. Отличался же Леня от своих собратьев тем, что интересовался искусством. В знакомых его режиссеры со звучными фамилиями ходили, артисты, писатели – всем от него чего-нибудь да требовалось. Леня на всех премьерах присутствовал в Театре на Таганке, вхож был в Дома кино и литераторов, словом, знал многих и многие его знали.
Особо ценил его Костя за два качества: верность дружбе и данному слову. Дружба для Лени святым понятием была, и этого же он от других требовал. Его часто третейским судьей выбирали. В этом отношении давал он Косте поучительные примеры. Ежели у друзей семейные ссоры возникали, кого-то обходили в очереди на жилье или кто-то попросту залетал на бабах, шли к Лене. Он обладал редким даром улаживать конфликты, находить компромиссы; используя обширные связи, порой невозможное творил, не существовало Для него крепостей, которые взять было нельзя – для друзей и для себя, конечно. Словом, свой в доску парень. Но обидчивый и упрямый, это за ним водилось.
Иногда заносило Леню. Ни с того ни с сего. Костя рассорился с ним и долго не разговаривал
