Сашей и Шурой газете. – Но данное имущество национализации подлежать не может, потому что хозяева не эмигранты. Хозяева на месте.
– Откуда у вас такие сведения, юноша?
– Читал в газете. Декрет Ленина. И статью наркома соцобеспечения и здравоохранения Крымской Советской Социалистической Республики Дмитрия Ульянова.
– Просто читал?
– У Саввы память… идеальная, – с трудом произносит Анна, всё еще не понимая, почему ее не арестовывают. – Запоминает всё с одного прочтения.
– Память – это хорошо. Протоколы совещаний может записывать, когда другие не успевают. – Рыжая подходит ближе к столику, за которым сидит Савва. – А это что за картинки?
– Это не картинки, – вступает в путаные объяснения наивный подросток. – Это «Театр теней».
Анна толкает его в бок. Помолчал бы лучше. Но Савва всё еще объясняет:
– Цикл «Театр тающих теней»! На свет смотреть надо.
Рыжая перебирает Саввины листы со странными рисунками.
– Плакаты революционной агитации рисовать будешь. – И как решенное: – Завтра в восемь утра в Алупке, в Ревсовете! Как штык чтоб был! – И выходит. Взмахом рыжих кудрей давая сигнал спутникам идти за ней. Одним. Без Анны.
Бывшее авто матери скрывается за поворотом.
А Анна стоит и не может поверить, что ее не арестовали. Бритоголовый комиссар своим ее не сдал?
Савва всё раскладывает свои рисунки в одном ему известном порядке. Подносит к керосиновой лампе – электричества опять нет – и проступает то, что не видно в обычном свете. Тайный смысл его рисунков. Некое сверхзначение. Завораживающее и прекрасное.
Оленька берет листок.
– Как красиво. И жутко. И прекрасно.
– Жутко и прекрасно, – бормочет Савва. – Что и нужно! Прекрасно и жутко. Но надобно еще бумаги, наша вся кончилась, а надобно еще рисовать.
– На службу завтра пойдешь, дадут тебе бумагу. И краски дадут. Ты же плакаты комиссарам рисовать должен. И стенографировать совещания.
Наутро Анна еле-еле будит Савву, отвозит на бричке в Алупку. Работать на комиссаров.
Вечером, приехав за Саввой – одному ему до имения не добраться, – видит у выхода из Ревсовета знакомую по прошлой жизни: Ирину Аркадьевну Любинскую. Княжну. Из соседнего имения. В обнимку с кем-то из этих новых хозяев жизни.
Любинская ее замечает. Но не отворачивается. Долго взасос целует своего комиссара, отчего отворачивается уже Анна. Скорее бы Савва вышел и уехать!
Но распрощавшаяся с комиссаром княжна сама подходит к Анне.
– Исключительно ради спасения семейной коллекции! Поверьте, Анна Львовна! Исключительно ради спасения всего, что было собрано пятью поколениями предков!
Анна едва заметно пожимает плечами.
– Не мне судить…
Где этого недоросля носит! Скорее бы уж вышел Савва! И уехать, избежать неприятного разговора. Но Саввы всё нет и нет. А Любинская и не думает от нее отходить. Напротив, наклоняется ближе так, что в вырезе блузы видны ее пышные груди.
– Но, хочу вам сказать, Анна Львовна, он зверь! Как терзает!
Восторженный рык из груди вечно в кого-то влюбленной княжны с соответствующей фамилией. Только прежде предметами ее страсти были великие князья, генералы, на худой конец, мичманы, как в последний ее визит к матери, когда она отчаянно соблазняла Николая Константиниди, а теперь комиссаров из местного совета в Алупке.
– Как ненасытно терзает! И хочется, чтобы он терзал и терзал! Забываешь, что совокупляешься с красным! Прости господи, à la guerre comme à la guerre. На войне как на войне.
По счастью, в этот самый момент из здания Ревсовета появляется Савва со стопкой каких-то бумаг в руках, и Анна, наскоро распрощавшись с Любинской, спешит погонять Маркизу:
– Давай, моя старушка! Пошла-пошла! Давай!
Но потом ночью с каким-то яростным стыдом вспоминает зардевшиеся щеки и пышные груди и довольный вид Любинской. Какой стыд. Но отчего и свои груди при такой мысли наливаются. Или просто пора Иринку кормить.
В следующий раз, когда везет Савву домой из Алупки, всю обратную дорогу вынужденно слушает про «8650 штыков, 1010 сабель, 48 пулеметов, 25 орудий Крымской Красной армии». Новоявленный писарь и художник краем глаза видел документы.
– Это много или мало? – вглядываясь в прячущуюся в стремительно наступающей темноте дорогу, спрашивает Анна, чтобы просто что-то спросить.
Штыки и орудия ее мало волнуют. Куда важнее, где еды достать. Муки осталось на несколько лепешек, и картошки на неделю, не больше. Лушка молоко дает с грехом пополам. Нянька доит, но едва девочкам на кашу хватает, редко когда няньке удается сделать творог.
– У Суворова, когда Крым при Екатерине брали, девяносто орудий было. Так что не долго вам меня в Алупку возить. Дольше июня не продержатся, – говорит Савва.
Крым. Лето – осень 1919 года
На комиссаров Савва проработал недолго. Оказался прав.
Красные в этот раз продержались всего 75 дней. Дни тоже Савва подсчитал. Ушли в июне. Вошли деникинцы.
Когда Савва сказал, что больше не нужно везти его в Ревсовет в Алупку, Анна села на стул и опустила руки.
75 дней.
И будто другая жизнь.
А той прежней жизни до этих 75 дней никогда не было. И уже не будет. Давка на ялтинской пристани. Ушедший корабль. Одна с двумя девочками без вещей, жилья и денег в чужом городе. Прыгнувший за борт Савва. Спасший его Антипка. Колье матери в подкладке мокрого пальто. Нехороший блеск в глазах скупщика. Телега и старая кляча Маркиза за бриллиант, за который прежде конезавод купить было можно. Разграбленный дом и пьяная Марфуша. Пьяный матрос с ножом, отобравший колье, швырнувший Иришку в угол, пытавшийся изнасиловать Анну. Снова спасший всех Антипка, вцепившийся матросу в горло. Случайно спущенный курок пистолета. Кровь на ее рубашке. Бритоголовый в просвете двери. Тяжелый труп матроса, сброшенный в море с ее любимого утеса. Мучительное ожидание ареста – комиссар видел, как она убила. Рыжая комиссарша на пороге. Не арест – выселение. Савва, отстоявший их дом, но вынужденный пойти на службу в Ревсовет.
И всё это 75 дней. Два месяца и еще половина.
Прежде за два месяца не менялось ничего. И за два года не менялось. И больше. А теперь…
Стало чуть легче. Не нужно Савву по утрам на службу в Алупку возить. В городах и поселках в магазинах появились хоть какие-то продукты. И щедрое крымское лето принесло первый урожай. Семён из селенья за перевалом привез молодой картошки и огурцов. Поклонившись в пояс Савве, просил поехать с ним, «механизму посмотреть». Савва съездил и снова всё наладил, даже какую-то редкую бабочку там за перевалом поймал.
Море теплее день ото дня. Но ей даже не хочется в море.
Анна
