Вот что почувствовал и увидел Джадд.
Если у вас синяк на ноге, больная печень или плохо сросшаяся кость, то лихорадка всегда отыщет подобное слабое место. Более того, когда болезнь проникнет вглубь — она нанесет удар без предупреждения, без слабости, головной боли и всего прочего; нет, она подступит к вам внезапно, сзади, как разбойник, она мгновенно свалит вас, когда вы обедаете, целуете жену, чистите ружье, подстригаете усы перед зеркалом — вот и все.
А когда, как в случае Джадда, человек обеспокоен или расстроен — тогда болезнь напоминает эпилептический припадок.
Джадд услышал собственный крик, когда тьма сомкнулась над ним.
Он запомнил последние лучи заката, пробивавшиеся сквозь щели в бамбуковых стенах; он запомнил стакан виски с содовой, трубку и сигары на грязном походном столике; вытянутое кресло и пол, заваленный газетами, среди которых выделялся «Панч» с изображением Британии, коронующей очередного героя нашей бирманской кампании.
Он услышал доносившийся снаружи лай собак и чириканье воробьев, скакавших по крыше. В окно он увидел местного полисмена, высокого роста, с бакенбардами; полисмен усмехался, глядя, как очаровательные бирманские девушки достают воду из колодца. И тогда, как я вам уже сообщил, он забился в судорогах.
Но что же это были за акулы? Те самые два письма. Казалось, у них были глаза; они кружили вокруг него в воздухе, вновь и вновь нашептывая ужасные слова, покачивая хвостами, повторяя всё от первого до последнего слова.
У этих писем были острые зубы и выпученные глаза. Вот что говорилось в первом:
«Сэр,
Военный министр просит сообщить вам, что он крайне сожалеет, но в настоящее время, в связи с исключительно сложными обстоятельствами, не может предоставить вам даже трехмесячный отпуск. Он сделает всё возможное, чтобы удовлетворить ваше желание о переводе в более здоровое место, нежели Паук, но в настоящее время никак не может обнадежить вас».
Вокруг этой акулы вертелось множество мелких; на одной было написано: «Двадцать пять лет в джунглях». На другой: «Заместитель министра — ха-ха-ха!» На третьей: «Работа — и никакой награды»; и наконец еще на одной, которая пыталась укрыться за всеми остальными, он с трудом различил слово: «Полукровка».
Второе письмо, впрочем, было еще страшнее, хотя гораздо короче:
«Мандалай.
Сэр,
Считаю своим долгом сообщить вам, что лейтенант Свитли больше не служит в моем полку, так как он присоединился к своему подразделению в Англии и т. д. и т. д.
Полковник».
Потом случилось нечто еще более пугающее; ему показалось, что он смотрит на себя со стороны, смотрит на свою дочь, сидящую рядом. Как она была хороша! Petite, изящная, даже цветущая… Она была настоящей англичанкой — не то что он; бирманские дамы-полукровки зачастую невероятно прелестны.
На ее маленьком носике виднелись редкие веснушки, ее губы были ярко-красными. Да, она была настоящей англичанкой. Она только что вернулась из английской школы. Она могла говорить о Лондоне, которого он никогда не видел, она могла играть на фортепьяно. В углу стояла ее гитара.
Боже, как же он любил ее! Как же он сочувствовал ей, когда несчастная девочка, расставшаяся со своими английскими подругами, начала понимать, какое положение она занимает у себя на родине, в Бирме. А потом появился лейтенант Свитли. Джадд лишь изредка приезжал из джунглей, чтобы увидеться с дочерью.
Джадд, как я уже сказал, видел и дочь, и себя самого. Он не осознавал, что же случилось, но он помнил, как внезапно вскочил и ударил дочь обеденным ножом.
Он следил за происходящим с ужасом и любопытством. Она не кричала: подойдя сзади, он зажал ей рот рукой.
«Бедный парень, — подумал он о самом себе, — он сошел с ума от лихорадки джунглей. Он служил своей стране в джунглях двадцать пять лет без единого отпуска, его всегда посылали в самые страшные, самые опасные места, чтобы люди, у которых кожа белее, могли оставаться в более цивилизованных краях. А теперь ему отказали даже в трехмесячном отпуске, так что он никогда не сможет поймать человека, причинившего зло его дочери. И ему придется вернуться в пустые, жалкие джунгли, в какое-то место вроде Паука, где ни один человек не говорит по-английски, где лихорадка будет день за днем терзать его. Правительство поступило с ним нечестно. Поэтому он сошел с ума и убил свою дочь».
* * *
В надвигающихся сумерках в бамбуковой хижине, в которой располагался полицейский участок, бедный Джадд вновь увидел себя; высокий худой мужчина встал, его холодные вялые руки снова коснулись ножа; седые, коротко стриженые волосы встали дыбом.
— Так вот, — он смеялся над собой, — я сошел с ума. — И он позвал: — Бланш, Бланш, дорогая, принеси мне холодного чая.
Его темные глаза сверкнули, когда он приблизился к юной девушке, повернувшейся к нему спиной. Он крался как можно тише, осторожно шагая по бамбуковым циновкам, чтобы пол не скрипнул. Внезапно он зажал ей рот левой рукой и ударил ее правой рукой спереди; нож вонзился прямо в грудь — он не мог ударить сзади. Он уже забыл о прошлом ударе.
— Бланш, принеси мне чаю, я, кажется, начинаю бредить. Понимаешь, мне не дают отпуска. Похоже, я никогда не выберусь отсюда. Правительство поступает нечестно, а я всего лишь бедный полу…
Больше он ничего не сказал. Болезнь вновь настигла его; он ударил себя — и получил свой отпуск.
Перевод Александра Сорочана
Александр Подольский
«И пришел дракон»
Старик Тинджол — последний тибетский рогьяпа. Он по-прежнему верит в важность обряда небесного погребения и разделывает трупы для подаяния птицам. Тинджолу нет дела до изменившегося мира, в котором растения обрели разум. Его волнует только одно — дракон. Это чудовище проснулось в подземельях большого города и двинулось в страну высокогорья. И только Тинджол знает, как его остановить.
DARKER. № 7 июль 2015
У старика Тинджола не было друзей, потому что он недолюбливал живых. Живые шумели, ругались, называли его сумасшедшим, но все равно привозили своих мертвецов. А уж с ними Тинджол всегда находил общий язык.
У старика Тинджола не было родственников, потому что все давно умерли. Еще до того, как он познал истинную цель джатора. До того, как природа обратилась против людей. До того, как появился дракон.
У старика Тинджола не было никого, кроме птиц. Все они любили Тинджола, ведь тот долгие годы кормил их мертвецами, тогда как остальные сбрасывали тела в прозрачные воды Брахмапутры на радость речным духам. С древних времен жители окрестных деревень верили, что поселившиеся у погребальных мест птицы — призраки, которые караулят души умерших. Рассказывали, что они чуют смерть и заводят свои песни, когда та рядом. Рассказывали, что они могут ухватить душу, едва та покинет тело. Рассказывали, что они могут унести ее прямо в ад.
Хижина Тинджола стояла на безымянном плато вдали от городов. Здесь чахлую растительность трепал холодный ветер, а голубое небо казалось еще одним притоком Ганга. Здесь границы Тибета сторожили величественные горы, уходящие заснеженными вершинами прямо в облака. Тут костер из можжевеловых веток разгонял запах тлена, а серый дым путался в тряпицах молельных флажков. На этой высоте некоторым было тяжело дышать, но именно здесь и жил последний рогьяпа.
Тинджол лежал в расщелине у дороги и слушал землю. Раньше он улавливал только обычное ворчание гор, треск колес или шаги путников. Но теперь все изменилось. Далеко-далеко, в подземельях большого города что-то проснулось. Пробудилось и двинулось в страну высокогорья. Тинджол слышал, как оно роет ход, как ползет сквозь камни и песок, как удаляется от пещерной тьмы, что породила чудовище. Это был дракон.
А еще Тинджол услышал Ринпуна. Вскоре его повозка показалась на холме. Лошадь нервничала, и Ринпун бил ее хлыстом.
— Приветствую тебя, брат Тинджол!
— Здравствуй, брат Ринпун.
В повозке лежал труп девушки в белых одеждах. Руки и ноги были перевязаны бечевкой.
— Какое горе, брат Тинджол! Сердце прекрасной Лхаце не выдержало пропажи второго ребенка. Что-то страшное происходит у нас, брат Тинджол. Это уже пятый ребенок за месяц. Горе, страшное горе для всех нас.
Ринпун был суховатым стариком, седые космы и борода которого всегда шевелились на ветру, будто щупальца осьминога. Крохотный разрез глаз его сливался с лицевыми морщинами и превращал старца в слепца. Ринпун стащил тело с повозки и положил на траву. По земле поплыли ширококрылые тени грифов.
— Это мог сделать дракон, брат Ринпун. Я же говорил.
Ринпун усмехнулся.
— Какой дракон? Брат Тинджол, ты совсем обезумел. Ты хоть понимаешь, в каком мире живешь?
Тинджол знал, что по всей земле изменились растения. Виной тому были страшные войны, что гремели на каждом материке и отравляли царство природы. У растений проснулся разум и они стали защищаться. И поэтому Тинджолу нравилось жить здесь, где мир казался таким же, как и несколько веков назад. Где люди не умели читать и писать, где не знали, как управляться с механизмами, где все еще верили в важность ритуала небесного погребения. На высокогорье, где не выжить ни единому деревцу.
