— Может быть, он устал от жизни, — предположил я.
— Чепуха, — отозвался старик. — Он будет жить вечно.
Сперва я хотел приманить козла солью и успокаивающе потрепать его шерсть, прежде чем выпотрошить, но в конце концов я просто схватил его за шею, грубо и бесцеремонно, и перерезал яремную вену. Конечно, я и раньше видел жертвоприношения, но на этот раз убийство козла не имело никакого отношения к религии. Я вытер руки о шерсть козла — старая больная кровь, самая отвратительная на свете вещь, — и оглянулся на старика. Я уже знал, что он тоже умрет. Когда жизнь последними толчками покинула тело животного, залив мне ботинки, старик тоже начал истекать кровью. Лишь теперь. Кровь хлестала у него из горла. Я мог взять с собой только одно тело — тело козла, и, хотя я засунул его в мешок, вся деревня знала, что я несу, и молча провожала меня взглядом. А ту чертову сигарету я так и не зажег.
* * *
Генерала даже не пришлось уговаривать съесть печень этого старого козла. Он быстро проглотил ее, и, когда последний сырой кусок скатился вниз по его пищеводу, генерал поднял полные энтузиазма глаза. Куранг похлопал его по голове — в этот раз генерал даже не закашлялся — и сказал:
— Вы будете править долго, господин генерал. Может быть, пятьдесят лет.
— Пятьдесят? — переспросил генерал и щелкнул пальцами. Из его рта вылетел кусочек пули, и Курангу пришлось пригнуться, чтобы избежать ее. — Ты говорил, я буду вечным президентом!
— Вы же понимаете, никто не может оставаться президентом вечно, — сказал дукун, протягивая ему стакан чая. — Но я обещаю, что вы будете жить вечно в сердцах людей и на страницах книг. Вам, господин генерал, будет посвящена самая большая глава в истории. Ваш след останется навсегда: в памятниках, названиях улиц. Вулкан Бромо. Вы будете как вулкан Бромо, понимаете?
Рост генерала остался неизменным, но сам он стал непроницаемым. Он стал монолитом, неприступной крепостью, твердой на ощупь, выплевывающей пули. Он застрелил своих телохранителей. Его волосы поседели за одну ночь, он стал ходить, прихрамывая, надел военную фуражку и стал сидеть в кожаных креслах с золотыми подставками для ног. Теперь он выглядел по-королевски.
Куранг ждал, когда я приду домой. Он сумел как-то пройти через потрескавшиеся главные ворота и теперь стоял, прислонившись к стене дома снаружи, так, что его почти не было видно. Я взмахнул руками.
— Больше ему ничего не нужно!
— Он хочет, чтобы его полюбили.
Я моргнул. В свете заходящего солнца наш сад приобрел фиолетовый оттенок. Кое-где виднелась радуга.
— Его и так любят, — сказал я. — Мы любим генерала. Мы всегда будем следовать за ним, куда бы он ни направлял нас, и мы будем преданны ему до конца жизни, если потребуется.
— Он хочет, чтобы его полюбил народ. Он хочет, чтобы после его смерти люди смотрели на его портрет и думали: о, отец, дорогой наш отец, твои дети скучают по тебе. — Он потер ступни друг о друга. Из-под штанины что-то выползло, извиваясь, проползло по плиткам на полу веранды и исчезло в клумбе с бугенвиллиями. — Или что-то в этом роде. Он хочет, чтобы на центральной площади установили его статую, изображающую его с маленькими детишками, которые, как попугайчики, сидят у него на руках. Он хочет, чтобы все они улыбались. Вы понимаете?
— И что нужно сделать, чтобы все его полюбили?
— Ему нужно сердце вашей дочери.
После этого разговора я несколько часов бродил по городу. Разумеется, я отказал ему. Но Куранг сказал, что, если я не захочу этого делать, они найдут кого-то другого, того, кто согласится, и скоро все будет сделано. Три дня, сказал он и, улыбаясь, показал мне три пальца. Я бродил несколько часов среди безногих попрошаек и безглазых кошек. Они тянулись ко мне и просили помочь им так, как может помочь один лишь генерал. То и дело я видел Куранга под уличными фонарями и за автомобилями; он показывал мне три пальца. К концу первого дня он опустил один палец, и их осталось всего два.
Пожалуйста, поймите: я любил свою дочь и все еще люблю ее. Прошу вас, не сомневайтесь в этом. Но я не видел другого выхода. Да, я думал о том, чтобы увезти ее в горы к бабушке с дедушкой и спрятать там, в деревне, омываемой морем. Но ее все равно нашли бы. И когда я, пригрозив пистолетом, сказал Курангу, чтобы ее не трогали, он вывел мое оружие из строя. Затем я предложил взамен собственное сердце, но Куранг сказал, что у меня сердце убийцы. Оно не подойдет.
— У вас останется сын, — сказал Куранг, — и жена. Неужели вы не хотите пожертвовать одной-единственной вещью ради блага для всего народа? Как эгоистично, лейтенант. Это из-за таких людей, как вы, наша страна катится к чертям.
Я упал на землю, я бился головой об асфальт и кричал:
— Господи боже, я не могу, не могу!
— Тогда просто приведите ее в штаб. Кто-нибудь другой сделает все за вас. Вы можете держать ее за руку.
Когда я пришел домой вечером второго дня, дочка подбежала ко мне и обхватила мою ногу своими маленькими ручками.
— Разве сегодня ты не нарисовала для меня картинку? — спросил я. И она ответила:
— Я спрятала ее, папочка. Ты потом сам ее найдешь.
Я сказал, что нам нужно вместе с ней пойти к папе на работу, и прижал ее к себе, прижал так крепко, что чувствовал, как радостно бьется ее драгоценное сердечко, в то время как мое собственное сердце обливалось слезами. Ее сердце билось сильно, сердце моей малышки. Еще до ее рождения я слушал биение ее крохотного сердечка в животе ее матери. Ее сердце было сильнее моего. Несмотря на то, что она рисовала чудовищ, она всегда улыбалась, все время — даже той ночью, когда ее длинные ресницы покорно сомкнулись, и она замерла в ожидании. Боже, боже милостивый. Каждый день я прошу у нее прощения и каждый день молюсь, чтобы она никогда меня не простила.
* * *
Генерал стал для каждого из нас вторым отцом. С каждого транспаранта на нас взирает он, а на его коленях сидят дети, которые указывают куда-то на новый горизонт, скрывающийся за новыми идеями для развития. Народ приветствует его с ликованием, люди целуют перстни на его пальцах и благодарят за все хорошее, что он сделал. Празднования его дней рождения во дворце — это что-то совсем невиданное — по крайней мере, так мне говорили.
Он присылает мне картинки в конвертах из оберточной бумаги. Думаю, Куранг говорил ему, что этого делать не стоит, но Куранг уже мертв. Пару лет назад его голова отвалилась, и оказалось, что внутри него не было ничего, кроме змей, личинок и многоножек. Генерал говорит, что эти картинки он рисует поздними ночами и сам не понимает, откуда у него такое чувство, что он должен отправлять их мне, и почему его пальцы выводят на бумаге эти рисунки; но я все знаю и расклеиваю нарисованных чудовищ по всему дому, прямо поверх семейных фотографий, поверх настенных часов и календарей.
И я жду его смерти. Я знаю, что он хороший человек, который совершил много добра. Видит бог, президент из него получился куда лучше, чем из того коммуниста. Я просто думаю, что, может быть, после смерти он вернет мне ее сердце.
Перевод Анны Домниной
Рональд Росс
«Кольцо огня»
Служба в джунглях выматывает и опустошает. Особенно, если речь идет о двадцати пяти годах без единого отпуска. Да и Бирма — не самое приятное место. До чего может дойти человек, посвятивший жизнь служению стране, но в трудный момент не получивший поддержки? Человек, чьи мысли разрывают личные проблемы, а тело терзает лихорадка…
DARKER. № 7 июль 2015
RONALD ROSS, «THE RING OF FIRE», 1934
От переводчика:
Сэр Рональд Росс, обессмертивший свое имя победой над малярией, находил время и для занятий литературой. При жизни он опубликовал девять сборников стихов и драматических произведений, три романа, книгу эссе и мемуары; посмертно напечатаны два рассказа в жанре «ужасов» — «Жертва вивисекции» и «Кольцо огня». Рассказ был включен в антологию Джона Госворта «Новые страшные истории» (1934).
Генри Рассел Боклерк Де Уинтроп Джадд почувствовал: это вот-вот случится.
Его дочь сидела на бамбуковой циновке; она громко всхлипывала, опустив голову на правое колено. В правой руке он держал письмо от главы военного ведомства, в левой — письмо от полковника Пятого Маунтширского.
Потом его настиг удар.
Представьте, дорогой друг, что вы выбрались после кораблекрушения на скалу; а теперь представьте, что прямо над вами вздымается огромная темная волна, что вы, крича, цепляетесь за камень, а потом волны смыкаются над вами — тьма, ночь, вой в ушах, сильный удар, взлет, переворот, прикосновение к невидимым предметам, удушье, свет звезд во тьме, бесчувственность. А теперь представьте, что вы открываете глаза в этой подводной могиле — и видите глаза огромной акулы.
