Он не сказал, к кому. Но я понял, кого он имел в виду.
— Да-да. К нему. Покажи, сыграй. Я тебе сейчас дам телефон…
Владимир Константинович, распахнув шубу, стал рыться в кармане. Но остановился, передумал.
— Нет, пожалуй. Не добьешься. Он ведь прячется — ему тоже надо музыку писать… Я позвоню сам.
Стоит ли говорить, что я пришел по указанному адресу на целый час раньше, чем было мне назначено. Опоздание, таким образом, исключалось. Но и являться в чужой дом прежде времени тоже как-то некультурно. Оставалось ждать.
Я битый час околачивался во дворе этого дома, где жил композитор и где, как я слыхал, проживали одни композиторы, чтобы им было поближе ходить друг к другу в гости и чтобы их было полегче собирать на всякие там собрания.
Как видно, и дети, которые играли сейчас в этом дворе, были композиторские дети.
Я целый час наблюдал за ними.
Они, например, вот до чего додумались. Там, напротив подъездов, выстроились длинной шеренгой автомобили. Наверное, из-за того, что зима выдалась очень холодная, владельцы сейчас на них не ездили. Попробуй заведи. И эти машины были сплошь засыпаны снегом. Снег лежал толстым слоем на крышах, а колеса утопали в плотных сугробах: это, надо полагать, дворники накладывали, расчищая дорожки.
И вот целая шайка прилично одетых ребят занялась такой веселой игрой: они с разбегу вскакивали на эти частные машины, карабкались на крыши, а потом оттуда съезжали на заду, как со снежной горки, — кто быстрей съедет…
Правда, среди этих машин было несколько совершенно задрипанных «Побед», "Москвичей" допотопного выпуска — им и так уж пора было на свалку, и они не вызывали у меня особой жалости. Но вот, например, с краю этого ряда стояла «Волга». Она тоже была густо облеплена снегом, но даже из-под снега было видно, что машина новехонькая, распоследней модели. Чудо, а не машина. И вот с этой новехонькой, роскошной машины один за другим съезжали на заду композиторские сынки…
Я до того возмутился, что хотел уж было шугануть их как следует, разогнать и добавить по паре подзатыльников. Но передумал. Я вдруг представил себе, как я их гоню, раздаю подзатыльники, а в это время на каком-нибудь высоком этаже отворяется форточка, и оттуда высовывается разгневанное лицо папаши: "Ты чего, бандит, моего мальчика трогаешь? Это моя машина, и сын тоже мой. Пускай ребенок играет… Ты сам кто таков, а?.. Милиция! Где милиция?"
Нет уж, ну их к лешему. Мое дело — сторона.
Сколько там натикало? Без пяти. Пора.
Я поднялся на лифте. Позвонил.
Дверь отворил он сам.
— Прошу! Сердечно рад…
Мне даже показалось по его улыбке, что он и впрямь очень рад меня видеть, своего старого знакомца. Что это он не из вежливости, а от всей души.
— Раздевайтесь… Вот сюда.
Я бы не преминул описать во всех подробностях квартиру, в которой жил композитор. Кому не интересно? И меня самого, конечно, эти подробности интересовали. Ведь я не знал, попаду ли сюда еще когда-нибудь.
Но я почти ничего не видел. Дело в том, что хозяин не стал водить меня по всем комнатам и хвастаться: дескать, вот гостиная, вот спальня, а это у нас столовая — прошу, мол, к столу. Ничего такого, увы, не произошло.
Я видел только прихожую, где снимал пальто, а затем кабинет, куда он меня провел. Да и в этом кабинете, признаться, я тоже ничего не увидел. Кроме рояля. И кроме самого хозяина,
Я страшно, я дико волновался, Я отдавал себе отчет, какое значение для всей моей будущей жизни имеет эта встреча.
И я просто-напросто ничего вокруг себя не замечал.
Я смотрел на него. А он смотрел на меня своими завораживающими очками с очень толстыми линзами.
— Итак, м_ы заканчиваем училище, — сказал он. — М_ы пишем музыку.
Ага, вот именно. «Мы».
— Может быть, с музыки и начнем? Это всего понятней. Не правда ли?
Я кивнул, соглашаясь. Я тоже считал, что всего понятней на этом свете музыка.
— Прошу, — пригласил он меня к роялю.
А я думал, что сперва он посмотрит мои хоралы, которые изругал Владимир Константинович. Но я не посмел перечить. Подчинился.
Я сел к роялю.
— Что мы будем играть?
— "Нона-вальс", этюд, — взялся я перечислять, — "Бассо остинато", инвенция…
— Инвенцию, — приказал он.
Я вытер о штаны потные ладони, навесил их над клавиатурой.
И тотчас зазвонил телефон. Ну, конечно. Это уж всегда так. Рок…
— Извините. — Он встал, подошел к телефону. — Да… А, здравствуйте, коллега!
Ладно. Послушаем разговор коллег. Это тоже нелишнее. О таких беседах впоследствии рассказывают потомкам.
— Что? Да, разумеется, был… Это потрясающе! Невероятно…
Я навострил уши.
— Вдохновение? Это само собой. Но тут не только вдохновение. Тут прежде всего мастерство… Он? Он просто гениален. Уверяю вас, голубчик, что равного ему сейчас нет во всем мире…
Я заерзал на табуретке от удивления. Вот как? А я пребывал в уверенности, что гениальнее всех он, хозяин квартиры, разговаривающий по телефону в моем присутствии. Что именно ему сейчас нет равного в мире.
— Да-да! А вторая шайба? Из-за ворот, под таким острым углом! Я не видел ничего подобного…
Разговор продолжался еще минуты две. Потом он положил трубку, развел руками.
— Извините…
И отошел к окну. Кажется, он был не на шутку возбужден.
— Инвенция, — напомнил я.
— Да. Пожалуйста.
Я заиграл инвенцию. Она была дьявольски трудна, хотя я и сам ее сочинил.
Но все же я поспевал следить не столько за своими пальцами, но еще краем глаз — и за ним.
Он стоял у окна, спиной ко мне. Вдруг спина его как-то странно напряглась, плечи обострились. Он приник лицом почти вплотную к стеклу, и оно стало запотевать от его сердитого дыхания…
Я сцепил зубы от злости. Я все понял. У меня теперь не оставалось сомнений, кому принадлежит та «Волга» во дворе, с краю ряда. Я вполне мог себе представить, какую впечатляющую картину наблюдал человек, которому я играю свою инвенцию…
Ах, черт, все-таки надо было мне шугануть их как следует, надавать подзатыльников! А теперь из-за них все прахом. Сейчас вот брошу играть, встану, поблагодарю, уйду.
Но я продолжал играть. Потому что началась самая главная часть инвенции, и пальцы мои были так надежно опутаны сплетением голосов, что я, наверное, просто не смог бы оторвать их от клавишей…
Он был передо мною. Он стоял, облокотившись о крышку рояля, и смотрел на меня.
А я и не заметил, как он отошел от окна, как он оказался рядом. Но сейчас он был здесь. Я чувствовал на себе пристальный взгляд его очков. Мне даже показалось, что он слушает этими очками.
Он слушал.
И я уже знал, что он будет слушать, покуда я играю. Если даже там, во дворе, его машину перевернут вверх дном.
Он слушал. А я играл, убыстряя темп.
Лишь бы не зазвонил телефон… Нет, не зазвонит.
6
— Жень, а Жень…
Я с превеликим трудом раскрыл один глаз, посмотрел — еще сквозь поволоку сна: ну, конечно, он самый — Женька Усачев.
— Пошел на фиг, — сказал я. И перевернулся на другой бок.
— Ну, Жень!..
Он тряс меня за плечо.
Господи, когда мне дадут выспаться? Ведь я уже окончил это замечательное училище — не во сне, а наяву. Да, окончил. И завтра у меня вступительный экзамен в консерватории. Самый главный, по композиции. А там еще куча других экзаменов. Я всю ночь напролет сидел за книгой, потом, когда уже не мог сидеть, прилег с этой книгой и, должно быть, нечаянно заснул: вот она под щекой, эта самая книга, учебник гармонии…
Наверное, я всего-то и проспал часа два. И в башке сплошная муть. Нет, ни за что не встану…
Я лягнул пяткой наугад. Но не попал.
А этот вездесущий Усачев уже тормошил меня с другой стороны кровати:
— Жень, а Жень…
Вот разбойник. Всегда меня будит именно он. Не кто другой, а обязательно Усачев. До чего неугомонный малый… И откуда он взялся? Почему он здесь, а не в пионерском лагере? Ведь уже месяц, как младшие классы отправили на Протву. Общежитие опустело. Все разъехались — кто куда. Лишь нам, абитуриентам консерватории и института Гнесиных, Владимир Константинович Наместников великодушно разрешил пожить на старом месте, покуда идут экзамены — хотя, откровенно говоря, мы уже по всем законам были здесь чужаками.
Но почему тут снова оказался Женька Усачев? Сбежал из лагеря? С него станется…
Ах, да! Я совсем забыл. Я все начисто перезабыл в этом утреннем изнуренном и тяжелом сне. Ведь они сегодня возвращаются оттуда, из пионерлагеря. Всем гамузом, всем хором.
Они, изволите ли видеть, едут за границу. В Польшу. На какой-то там детский певческий фестиваль. Им еще за полгода до этой поездки начали шить новые костюмы. Они уже месяца три долдонят на спевках польские песни: "Карлику, карлику…" Знают, небось, чем брать тамошнюю публику. А Женька Усачев будет запевать — теперь именно он, Женька, солист хора. Преемник Николая Бирюкова. Преемник Жени Прохорова. Отправляется, видите ли, за границу… Везет чертям: в наше старое время мы не шастали по заграницам, сидели дома. А эти — от горшка два вершка — за границу!
