девчата давились от смеха.
Тогда опять встал Филимон Петрович:
— Товарищи, мне ясно, что вы затрудняетесь подобрать бригадира. А я вижу его. Я бы вот кого рекомендовал, — и Стульчиков ткнул пальцем в сторону Филиппа, — вот он!..
— Он у нас пастух, — возразил председатель колхоза. — Не справится он…
— Нельзя Филиппа. Такого пастуха упускать? Кому скот оставить? — загудело собрание. — Ремнев — хороший бригадир…
— Пастух! — воскликнул Филимон Петрович. — Что такое пастух? Это фигура, это своего рода тоже организатор. Нам нужно смело выдвигать способных людей на ответственные посты. Вы слышали, как он сказал? Отогреть землю! Просто и умно. Вы здесь сто человек с председателем не додумались, а он, пастух, додумался.
Выборы прошли гладко. Поднял руку один председатель колхоза, хотя трудно было понять: хотел ли он голосовать или только почесал затылок. Остальные не голосовали. Зато в протоколе записано было: «Против и воздержавшихся нет…»
А бородатый колхозник Максим Хмелев, уходя, буркнул:
— По нашему председателю — хоть черного борова бригадиром ставь, раз начальство велит. Вот поглядим…
Филипп ничего не понимал и беспокойно оглядывался. Выступление Стульчикова оглушило его, лишило языка.
Придя домой, Филипп с маху швырнул полушубок на лавку.
— Ты чего развоевался? — спросила Авдотья.
— Чего! На-ка вот, понюхай, чем пахнет, — и он сунул под нос Авдотье кукиш. — На-кось возьми меня. Кто я теперь?
— Кто ж ты? — изумилась Авдотья.
— Бригадир!
— Бри-га-дир?!
— Ну, что уставилась? — вспыхнул Филипп. — Миром выбран. Сам Стульчиков рекомендовал. — И он повел перед глазами Авдотьи заскорузлым пальцем. — Сидишь тут, горшки считаешь.
Рано утром к Егоровым заявился Ремнев. Филипп только что встал и, свесив с печки босые ноги, жадно тянул из кувшина квас.
— Ты чего так рано, Антон, аль дела какие? На-ка вот, прохладись, — и он протянул Ремневу кувшин.
Ремнев, прикончив кувшин, крякнул, вытер рукавицей губы и сказал:
— Иди, принимай хозяйство.
— Чего, какое хозяйство? — замигал Филипп.
— Бригаду.
— Бригаду? Постой, постой, — Филипп потер лоб, подергал бороду, — так это что ж, Антон, меня и взаправду бригадиром назначили… — и Филипп вспомнил о вчерашнем собрании, вспомнил и ахнул.
По дороге в правление он решил отказаться от бригадирства наотрез.
— Вот и новый бригадир, — приветствовал Филиппа председатель колхоза.
Филипп снял шапку, помял ее и кашлянул в кулак.
— Так что ж это, Илья Фомич, как же так?
— Так-то, брат, — вздохнул председатель, — принимай бригаду.
— Уволь, Илья Фомич, малограмотный я. Скотину пасти — вот это дело я понимаю.
— Не могу, Филипп, не могу. Так уж получилось…
— Нет уж, уволь, Илья Фомич, не совладать мне.
— Ничего, ничего, привыкай командовать, а мы поможем. Теперь слушай, какие работы твоей бригаде предстоят.
«Не иначе как божье наказанье», — решил Филипп и пошел принимать дела…
Когда прием подходил к концу и оставалось только разобраться с конской упряжью, приехал Стульчиков. Филимон Петрович шумно поздоровался, назвал Филиппа молодчиной. Но бригадиру от этого не стало легче. Он отозвал Стульчикова в сторону и, глядя под ноги, сказал тихо:
— Эх, Филимон Петрович, не дело, право слово, не дело. Не совладать мне…
— Ничего, ничего, товарищ Егоров… Поможем. А ты газеты читай. Мы обязаны растить людей, смело выдвигать. Трудно будет — звони ко мне. В обиду я тебя не дам, — заверил Филиппа председатель исполкома.
Эту ночь Филипп не спал. Он кряхтел, ворочался с боку на бок, поминутно вставал, курил. Авдотья тоже не спала. Она то вспоминала господа, то шептала: «С ума сошел на старости лет, совсем ополоумел».
…Прошел месяц. Филипп похудел, почернел и все чаще жаловался на слабость. Глядя на него, Авдотья тоже хирела. Частенько, облокотясь на сухонький кулачок, она с тоской смотрела на Филиппа, пока он, обжигаясь, торопливо ел.
— Замучился ты, Филиппушка… Плюнь ты на это бригадирство. Ничего тебе не будет.
— Нельзя, Авдотья, хозяйство бросить… Спросят с меня, — возражал Филипп и, отложив ложку, вздыхал: — Что-то долго Филимона Петровича не видно. А как приедет, так и скажу: «Делай, ты со мной, товарищ Стульчиков, что хоть, а я больше не могу…»
Но Филимон Петрович не приезжал. Он в это время отдыхал на курорте, не то в Кисловодске, не то в Крыму. Икалось ли ему там — трудно сказать, только Филипп вспоминал о нем каждый день. Встав чуть свет, он бежал в избы — давать наряд. Входил в дом, старательно обмахивал веником сапоги и, кашлянув в рукав, говорил:
— Степан, надо бы сегодня навозцу повозить.
А Степан отказывался:
— Не могу, товарищ бригадир, в город собираюсь — овцу продать, ребятишкам одежонку купить.
И Филипп соглашался со Степаном, что без одежонки ребятишкам холодно. В другом доме колхозница упрашивала бригадира оставить ее дома — белье постирать; в третьем — охали, жалуясь на боль в пояснице…
Потом Филипп шел в кладовую и принимался сортировать зерно. Заработавшись, он забывал о том, что надо бежать, просить, назначать и спорить.
В помощь Егорову председатель колхоза назначил Ремнева, надеясь, что он постепенно заменит Филиппа. Но нелегко было теперь и Ремневу. Ему частенько приходилось слышать: «Мы на таких начальников-мочальников начхали. Назначили нам бригадира — и ладно».
На совещаниях и в правлении председатель колхоза старался не упоминать Филиппа или делал это так:
— Что-то в последнее время вторая бригада начинает сдавать.
Филипп медленно вставал со скамьи и мял шапку.
— Не слушает меня народ…
— А ты построже будь. Ты не сам разрывайся, а их заставляй. Руководи.
— Не получается у меня, — разводил руками Филипп, — совсем народ не слушается.
Как-то председатель напомнил Филиппу о парниках. И Филипп взялся за парники. Взялся с жаром, не жалея ни сил, ни времени. Он сам рубил лес, надрываясь таскал бревна по глубокому снегу — к дороге. Нередко за полночь запоздалый ковшовец слышал на улице фырканье лошади, скрип снега под бревнами и хрипловатый голос Филиппа:
— Эй, милая, давай, давай.
Председатель подумал, прикинул что-то и направил в бригаду Филиппа всех колхозных плотников.
Радостное и вместе с тем тревожное чувство испытывал теперь Филипп. Работы на парниках подвигались ходко — это его радовало. Начиналась оттепель, с крыш сочилась капель — и это его радовало. Но какое-то непонятное сомнение тревожило бригадира.
Наступил день, когда все было готово. Снег сгребли в огромные сугробы, на очищенной земле сложили березовые дрова.
— Завтра начнем отогревать, — говорил Филипп и улыбался, может быть, впервые с тех пор, как стал бригадиром. Он еще раз обошел подготовленные срубы и, присев на березовую чурку, вынул кисет с махоркой и взглянул на небо…
Уже вечерело. На западе быстро росла зеленоватая щель, расширялась, раздвигала тучу. Над самым горизонтом
