мячом была напечатана тиражом десять тысяч экземпляров в брэдфордской местной газете. В этот раз он пойдет еще дальше.
Его пригласили принять участие в биеннале в Сан-Паулу. Он решил послать свои работы по факсу. Генри, куратор выставки, нашел эту идею оригинальной; организаторы биеннале сочли, что речь идет о шутке.
Но он не шутил. Поскольку телефонные линии в Бразилии были не слишком надежны, ему пришлось послать работы с факса в мастерской на другой факс в Лос-Анджелесе, и после этого его помощник вылетел в Сан-Паулу, везя распечатки с факса в чемодане. Сам Дэвид в Бразилию не поехал. И поскольку речь шла о выставке по факсу, то и на вопросы интервью он отвечал тоже по факсу.
Телефакс был настоящим телефоном для глухих. С тех пор как его сестра Маргарет – тоже слабослышащая, как и он, – убедила его купить один из первых аппаратов, только появившихся на рынке, он каждый день отправлял по факсу рисунки друзьям и родным на обоих континентах. Зачастую они состояли из нескольких страниц, которые нужно было составлять вместе при получении. Сначала это было четыре листа бумаги, потом – восемь, затем – двадцать четыре и так далее.
10 ноября 1989 года, на следующий день после падения Берлинской стены, он послал факс на ста сорока четырех страницах, содержавших стилизованное изображение теннисного матча, в галерею своего друга, молодого Джонатана Сильвера. Это был его земляк из Брэдфорда, который, став богатым бизнесменом и меценатом, открыл в их родном городе, в здании бывшего соляного завода, художественную галерею, чтобы выставлять в ней гравюры Дэвида. В своей мастерской в Калифорнии Дэвид был один, если не считать помощника, стояло тихое и светлое утро, и он вставлял один за другим в факс-машину листы, которые в тот же миг оказывались за несколько тысяч километров, где уже наступила ночь, в помещении, в котором собрались сотни людей, и пока на их глазах создавался ассамбляж – гигантская мозаика из присылаемых им листов, – все эти люди аплодировали, смеялись и пили вино. Было так чудесно думать, что его перформанс обладал властью над временем и пространством, соединяя день с ночью и один континент с другим: это было лучшим средством, чтобы побороть одиночество. Его собственным способом разрушать стены между людьми.
Мо – его первый натурщик, бывший любовник, друг и помощник – умер в возрасте сорока семи лет, после того как снова стал злоупотреблять алкоголем, когда его бросила жена. Ник – первый его друг и первый галерист в Лос-Анджелесе – скончался в Нью-Йорке от СПИДа в пятьдесят один год, как и партнер Касмина в Лондоне, бывший близким другом и Дэвиду. Потом пришла очередь еще одного товарища, которому было всего тридцать восемь лет: он работал у Эммериха и благодаря своим многочисленным знакомствам собрал миллион долларов на помощь больным СПИДом. Ряды служителей искусства редели. Когда Дэвид теперь садился в самолет – это значило, что он летит на похороны. Церкви, синагоги и кладбища стали местом встречи для тех, кто еще остался. Умерло так много близких друзей, что уже не было сил плакать. Генри, которому стоило немалых душевных сил видеть вокруг себя столько жертв СПИДа, эта болезнь, слава богу, обошла стороной. Но Иэн однажды вечером объявил ему, что у него положительный тест на ВИЧ. Дэвид крепко обнял его и постарался взять себя в руки, чтобы не разрыдаться.
«ВИЧ-положительный – это не значит больной. Ты молод, Иэн. С тобой ничего не случится. Ученые найдут вакцину».
Что еще можно было сказать? Нужно было только надеяться.
Среди всех этих бесконечных потерь в его жизнь вошел новый человек. Дэвид познакомился с Джоном несколько лет назад, когда тому только-только исполнилось двадцать, у одного из его друзей в Лондоне, и пригласил его к себе в Калифорнию. Год спустя Джон приезжал к нему в гости вместе со своим приятелем. Некоторое время назад молодой человек, повар по профессии, написал ему, прося устроить его на работу. Он явился в Лос-Анджелес, и Дэвид мало-помалу оказался под чарами двадцатитрехлетнего высокого красавца-англичанина, веселого и чувственного, готовившего лучший фиш-энд-чипс [35], какой бывает в мире, и любившего все возможные удовольствия: еду, сигареты, наркотики, алкоголь, секс и плавание. Джон примирил его с его собственным телом. Он принес с собой невероятную жизненную энергию, в которой Дэвид, в его пятьдесят два года, нуждался как никогда. Он больше не был один. Рядом был мужчина, с которым он говорил, смеялся, садился за стол, занимался любовью. И какой мужчина! Когда он впервые увидел бронзовый торс своего любовника, его мускулистые плечи, руки, бедра, достойные статуй Микеланджело, он не мог поверить своей удаче. Было очевидно, что так ему везет в последний раз.
Они жили с Джоном уже год, когда как-то вечером он почувствовал невероятную усталость. Он встал с дивана, чтобы пойти спать, и на лестнице потерял сознание. Джону с невероятными усилиями удалось поднять его, и он сразу же повез его в больницу. У него был инфаркт. Если бы он был дома один, он бы умер. Его спасло быстрое вмешательство врачей и стентирование коронарных сосудов сердца.
Когда он вышел из больницы, врачи рекомендовали ему полный покой. Он не должен был работать.
Это звучало как плохая шутка.
Близкие ему люди умирали от несчастных случаев, от старости, от алкоголизма, от рака, от СПИДа. Его же союзником в борьбе против смерти всегда была работа, которая теперь чуть не убила.
Она убила его. Смерть не победить. В сражении с ней он проиграл. Что-то в нем дрогнуло. Когда он вернулся домой после операции, почувствовал себя другим. Как будто отрешенным. Он больше не испытывал необходимости бороться, выигрывать, убеждать весь мир в чем бы то ни было. Может быть, он слишком многого хотел.
За два года до этого он купил у моря, в Малибу, небольшой дом, построенный в 30-е годы: Иэн случайно наткнулся на него рядом с пляжем, где собакам разрешалось свободно бегать. Это строение раньше принадлежало одному художнику, и в нем была мастерская – самая маленькая из всех, в каких Дэвиду доводилось работалось, – но он чувствовал себя в ней хорошо. Он установил в доме беговую дорожку, чтобы, следуя рекомендациям врачей, обеспечивать себе физическую нагрузку, гулял каждый день по пляжу со своими собаками, изменил режим дня и ел диетические блюда, которые ему готовил Джон. Что касается самого Джона, то он внезапно взял на себя почти отцовскую роль по отношению к своему любовнику, бывшему гораздо старше него. В больнице, только открыв глаза после операции, Дэвид первым делом позвонил Грегори, который тут же примчался к нему. Они помирились, и Грегори снова начал работать вместе с ним. Такова была жизнь: она забирала и возвращала. В своей мастерской в Малибу Дэвид
