тоже улыбался.
– Платон!
– М?..
– Я должна тебе что-то сказать… то есть я не могу, ты понимаешь, почему не могу, но ты и так ведь это знаешь, да?
«Господи, я знаю, что не можешь, конечно, знаю, и я не могу, но как же мне сейчас нужно это услышать, иначе все – не нужно, иначе – ничего никогда не было и меня никогда не было, скажи, скажи, хоть как-то, как можешь, ты только скажи!»
– Платон, ты был всегда, вот что я думаю… всегда!
– Да.
– Ты понимаешь меня? – Алиса и гладила, и легонько царапала мое плечо одновременно.
– Да.
– А если это не так, все не нужно, все пустое и ничего никогда не было!
Это – чудо.
И я в нем, в этом чуде. Мы и думаем одинаково, не раньше, не позже, а секунда в секунду.
– Лиса, ты что, опять плачешь?
– Нет.
Я взял в свои ладони и развернул к себе ее лицо, приблизив вплотную.
Она беззвучно плакала.
Впервые в моей жизни это были слезы, от вида которых я был счастлив! Слезы, которые вызвал я, но не унижением другого человека, не подавлением его личности, не грубым вторжением, а тем, что этот человек рядом со мной, настолько не хочет выходить отсюда, в «здесь и сейчас», где есть только я, что сама мысль об этом для него невыносима!
Значит, я есть, я существую, и та, ради которой были все эти метания, все эти ошибки, травмы, шрамы, она – есть, и она не призрак, не иллюзия, она есть, ЕСТЬ, и она из плоти и крови!
Очищающие, из самой глубины, слезы полились из нее непослушными потоками, выпуская наружу все ненужное, все давящее, они сметали все ее надуманные заслоны, заборы, заборчики, все ее страхи, все эти нагромождения, за которыми она столько лет отрицала себя.
А сейчас она была чиста.
И именно я помог ей поймать это первородное состояние, где нет его, нашего самого страшного врага, – разума.
У нас два часа назад закончились сигареты, запахи вокруг обострились, и теперь я знаю, как пахнет кожа женщины: солью, деревом, солнцем, молоком, апрелем и декабрем, затухающим костром и цветущей сиренью.
Тогда, на пляже, я был одной пульсирующей веной…
Чтобы наконец-то разрушить и наши с Алисой сомнения, мне нужно было влить в нее жизнь как буквальную, физическую энергию, и это сработало!
А сейчас ей нужнее был покой.
Успокаивая ее, я успокаивался сам.
Секунды, как шахматные клетки, сменяли мое состояние: в черной, не буду лукавить, мне снова дико хотелось того, что было вчера, а белая шептала: «Сейчас нельзя, так ты можешь только все разрушить, Платон…»
– Какой была твоя мама?
– Красивой.
– А еще?
– Доброй.
– Как ты?
– Нет, я – злая.
– Ты не злая, ты это придумала.
– Зачем?
– Потому что ты дурочка.
Ты дурочка, и ты уже почти спишь.
Алиса уснула, а я продолжал, то осторожно выбираясь из-под ее руки, то снова прижимая ее к себе, разговаривать с ней.
Ты спишь, а я смотрю на тебя. Ты только спи, не просыпайся пока, потому что я так и не понял, что нам дальше делать… А я ничего, я привык без сна, не вопрос, доберу чуть позже, когда будет такая возможность. С тех пор как ты успокоилась и заснула, я уже пару раз успел сходить к деду, дал ему пятьдесят евро, он сначала не брал, а потом взял. Может, он и не из скромности не брал, а просто я мало предложил? Я не знаю, он не говорит по-английски, бубнит все что-то на своем и как-то криво мне улыбается. Ну и пусть… Если он даже вызовет полицию, нам-то с тобой это только на руку.
Я ловец твоих снов, вот кто я сейчас. Я знаю, тебе снится море, из которого ты пришла сюда, и если сжалишься, то возьмешь меня с собой, хотя нет, жалость твоя мне не нужна, и я даже не знаю, вот, вот, я именно сейчас так легко и просто поймал эту мысль: «А что же мне нужно от тебя на самом деле?» Если бы дело было только в сексе – как все было бы просто, как все было бы плохо… Он был, возможно, лучшим в моей жизни, но все это пока не может уложиться в моей растерзанной башке… По крайней мере, он был настоящим, таким, каким и задуман был изначально тем, кто слепил нас на беду себе. Хотел бы я, чтобы вдруг случилось чудо и ты смогла бы стать моей женой? Да нет, конечно… Грязная уличная обувь в коридоре, тарелки с присохшими макаронами, твои тампоны в мусорном ведре, мои окурки в грязной пепельнице – они все погубят, я это точно знаю!
Ты – это отражение меня самого. Абсолютное, а потому и не требующее никаких доказательств.
Ты вчера, в ночи, уткнувшись, как сейчас, в мое плечо, все что-то болтала про свою внешность…
Глупая, какая же мне разница, что там тебе переделали, ну была ты когда-то с другим размером груди, с другим носиком, что там еще у тебя теперь не так? Меня эти детали совсем не интересуют, я просто вижу, что ты красивая и я красивый, хоть и годы, не-е-а, не годы, месяцы оставляют на моем теле и лице все новые и новые зарубки. И тебя тоже глаза выдают, иногда они бывают такие уставшие, как у лошадки, которая вот уже вечность тащит свою поклажу…
А теперь ты отдыхаешь рядом со мной, ты спишь.
Я почему-то уверен в том, что при других бы ты спать не стала, вы же, женщины, все дурочки закомплексованные, все боитесь вы, что мы, мужчины, только и делаем, что ищем на вашем лице морщинки и несовершенства.
У тебя-то вон, кстати, есть парочка мелких прыщиков на лбу, у линии роста волос, от жары, наверное, и мне они нравятся…
Вот и спи дальше, а я буду колдовать рядом.
Что же мне попросить у Него?
Чтобы ты просто была!
Просто была всегда где-то рядом, а чтобы со мной – да я на это и надеяться не смею…
Но теперь в каждом своем прожитом дне я буду искать подтверждение того, что ты есть.
Тебя не будет, значит, и меня не будет.
А меня и не было до тебя.
Ведь вчера ночью я родился во второй раз.
Не скажу я тебе
