нашей паранойей «минутой позже, минутой раньше».
Он просто живет.
Это мы, взрослые, задыхаясь от бега по одному и тому же кругу жизни, именно мы своей агрессией и раздражением от обстоятельств, на которые мы повлиять все равно не в силах, упрямо лепим из наших детей маленьких неврастеников!
Я перестал видеть проблему всемирного масштаба и в недосоленном женой супе, и в заляпанном сыном зубной пастой зеркале в ванной.
Суп я могу досолить и сам, да и зеркало протереть тоже.
Зачем мне лишний раз отравлять жене и без того не шибко радостную жизнь?
Возможно, это чувство вины перед ней так у меня трансформируется… не знаю. Но ведь в позитив же!
Бессмысленной ругани в доме стало куда меньше.
А в наших теперь уже редких стычках эта ругань текла как-то совсем вяло, почти что ласково, ведь это я сам перестал реагировать на раздражители.
Правда, иногда Маша, не встретив привычного отпора с моей стороны, угрюмо замолкала и, вздохнув, удалялась из кухни в комнату с видом оскорбленной принцессы, бросив напоследок в мою сторону удивленный взгляд.
Ну что ж сделаешь…
Она и раньше после наших скандалов вела себя примерно так же.
А теперь хоть Елисей перестал страдать.
Ровно с того самого момента, когда в московском аэропорту за Алисой захлопнулась дверца такси, я так хотел и одновременно так боялся увидеть ее вновь, что к пятнице, ко дню, когда она должна была прийти в клуб, от такого мощного внутреннего перенапряжения я совсем ослаб и свалился с температурой.
Мать сказала – акклиматизация.
Жена же многозначительно хмыкнула и как бы между делом уточнила – много ли я пил на Кипре.
Я ответил ей что-то неопределенное и начал проваливаться в лихорадочное забытье. Перед тем как отключиться, я все силился вспомнить: а много ли я, действительно, пил на Кипре?
Ничего, ничего, к понедельнику должен буду оклематься!
Мне снилась Алисина нежность.
Это был не сон-кино, а скорее сон-ощущение.
Ничего конкретного, никаких запоминающихся действий, но та нежность, которой был насквозь пропитан мой горячечный сон, к утру вылечила меня если и не от простуды, то уж точно от душевных сомнений!
Неужели же я могу быть кому-то настолько нужен, что даже в моих снах меня ни на секунду не отпускают и топят, топят в безграничной нежности!
Гром грянул на-а-амного быстрее, чем я предполагала.
К моему профессору пришла на консультацию одна чрезмерно словоохотливая клиентка, и за вежливой чашечкой кофе, от которой она, разумеется, не отказалась, женщина в красках и крайне эмоционально пересказала моему сожителю, как неудачно съездили ее подруги с клубом «Крылья» на Кипр.
Он же, в свою очередь, с интересом поддержал беседу (хороший вопрос, а как же он все-таки меня-то обозначил перед своей новой знакомой: любовницей, сожительницей или просто дочкой друзей?!), и таким образом, после этого светского разговора, профессор выяснил почти во всех подробностях всю «теплоту и нежность» нашей с Платоном «дружбы».
Женщину звали Вероника Андреевна Белявская.
Да, да. Наша Вероника.
Как же все-таки тесен этот целлулоидно-картонный мир!
В смысле, их мир, не мой.
Моим он никогда не был, а теперь тем более не станет!
А Вероника-то на намеки, видать, не поскупилась…
Я даже вижу, как она аккуратненько так, с помощью взглядов и многозначительных пауз, ничего такого по форме не сказав (да и что она может знать?!), выложила моему старику наблюдения и предположения, которыми щедро поделились с ней эти две старые кошелки, ее подружки…
Зачем? Ну как зачем… Банальная бабья ревность.
Ее непослушный бычок совсем отбился от стойла.
Но только вот «ее» он никогда и не был.
Сегодня днем я обедала с Адой и в, общем, не удержалась…
Далеко не все, конечно, я ей рассказала, но ведь шила в мешке не утаишь!
Сестра слишком хорошо меня знала.
– Значит, влюбилась, да…
Она сверкала своими, теперь сапфировыми, в специальных контактных линзах, глазами.
Я, честно говоря, и не вспомню уже, какой настоящий цвет ее глаз и волос, слишком часто она его меняет.
Но ничего, ей идет, с чувством стиля у Ады всегда все было в порядке.
Единственное, что оставалось неизменным у моей сестры, – это преобладание в гардеробе вещей фиолетового цвета.
Лично я ненавижу фиолетовый, от него веет какой-то фальшью и предательством.
Но о вкусах не спорят.
По-любому Ада – шикарная баба!
– Я не влюбилась, я люблю его, вот…
Я произнесла это тихо, но мне показалось, что все официанты, все нарядные посетители кабака и даже серые прохожие на улице, плывущие куда-то за прозрачными окнами ресторана, сейчас застыли на миг, чтобы вдуматься в то, что я только что сказала.
– Ну что, солнце мое, я, если честно, очень за тебя рада!
– Правда?
– Конечно. Единственное, что ты должна понимать… – Ада слегка нахмурилась, отвела в сторону взгляд, который в долю секунды сделался уж каким-то чересчур драматическим, и, понизив голос, продолжила: – Так вот что я хочу тебе сказать… вся эта публика: артисты-массажисты, танцоры, инструктора по йоге – это все очень несерьезно, понимаешь?
– Но Платон не из этой публики, он просто… пока работает… в лучшем фитнес-клубе Москвы!
– Ну разумеется… Это то же самое, даже хуже.
– В смысле?
Ее красная, с фиолетовыми цветами шелковая косынка неприятно заерзала по плечам.
– В смысле, у вас ментальность разная.
– Ну и?..
– Ну и то, что эта интрижка, как я вижу, сказывается на тебе самым благоприятным образом, – она плотоядно ухмыльнулась, – но, зная твой врожденный максимализм, я хочу уберечь тебя от ошибки наломать из-за него дров! Да вот, собственно, и все!
Ада откинулась на диван и легким, сотни раз уже отрепетированным жестом элегантно прикурила сигарету. Впервые в жизни мне не понравилось, как выглядит Ада.
Я даже не знаю, какое слово покоробило мой слух больше: «ментальность» или «интрижка».
И тут мне пришла в голову очень неприятная мысль.
Предательская такая мысль…
Ада-то моя, по сути, ничем и не отличается от клубных гнусных баб… Ведь это именно они любят заводить интрижки с мальчиками, у которых другая ментальность.
И еще, я только сейчас заметила, какая же она на самом деле старая.
– Ты знаешь, у него-то как раз нормальная ментальность…
Я понимала, что все, что бы я ни сказала сейчас, будет выглядеть и жалко, и глупо, но тем не менее я продолжила:
– Так вот, он умный, тонкий парень, он такой… как будто из моей юности, и мы с
